Свадебные колокола - Валентин Селиванов

— Ну что ж, черепаха, с тебя пол-литра.

Он всех называл черепахами, и никто не сердился на него. Ротин был бригадиром и лучшем высотником в колонне.

И они вдвоём выпили не одну поллитровку. Да и не в водке вовсе дело. Не пол-литрами измеряется признательность и мужская дружба. Это довесок к дружбе, который достался нам от дедов. Саша Ротин сделал из Вени высотника, как дядя Саша человека. Это понять надо.

Саша Ротин когда-то был портным и неплохим закройщиком. Он обшивал всю колонну и сшил Вене чёрный выходной костюм. И если Саша Ротин говорил, что будет, дело можно было считать сделанным.

И Ротин сдержал своё слово. Он болтался без пояса на вытянутых руках перед камерой, которую укрепил в люльке на проводе, и потом забирался на провод передохнуть. Они сняли четыре редчайших дубля, которые оказались лишними и никому не нужными, а на пятом Саша сорвался. Четвёртый дубль оказался его последним. И хотя Ротин был сам во всём виноват, Веня до сих пор не простил киношникам этого случая. Смерть Саши Ротина казалась ему чудовищной несправедливостью. Никто больше не назовёт его черепахой.

Сёмка спал, держа на коленях трубу, когда «ЗИЛ» выехал из тайги. Впереди виднелся небольшой посёлок.

Посёлок был годовалым ребёнком. Он был совсем новый, его нельзя было найти ни на одной карте. Здесь жили химики. Двухэтажные деревянные цветные домики, казалось, сошли со страниц детских сказок, такие они были маленькие, аккуратные, чистые. Крыши домов были покрыты деревянной дранкой, и они блестели под солнцем, как рыбная чешуя.

Веня остановил машину у крайнего домика, на дверях которого он заметил вывеску: «Штаб работает круглосуточно». Видно было, что в этом посёлке химиков собрались боевые ребята.

Веня осторожно снял с коленей соседа трубу и, загудев в неё под ухом у Сёмки, разбудил его. Они устало выбрались из кабины.

Сёмка поёжился, поднял воротник кожаной куртки, протирая обеими руками сонные глаза, и гордо кивнул на дымящиеся трубы, которые теснились в стороне от посёлка вокруг многоэтажного стального каркаса будущего завода:

— Видишь? Это наша промплощадка. Через год вступит первая очередь, и плакала тогда Америка. У них тоже есть такой комбинат, но по мощности наш будет в два раза сильнее. А какие у нас цеха — в каждом можно в футбол играть.

— Красиво у вас здесь, — оглянулся по сторонам Веня, задерживая взгляд на сопках, которые грядой тянулись на горизонте.

— Это что, — отмахнулся Сёмка, и глаза его сделались тёплыми. Он, наверное, очень любил этот посёлок, из которого собирался уезжать. — Вот вечером, когда на промплощадке идёт сварка и включается освещение, можно до утра смотреть.

Сёмка неожиданно умолк. Держась рукой за молочную бутылку, висевшую у него на груди, он грустно сказал:

— Это он.

— Кто?

— Фисенко.

ПОЗОР ФИСЕНКО

К ним торопливо бежал человек в длинном плаще. Он остановился перед ними — худущий, с красной от флюса щекой.

Если взять обыкновенную метлу и снять с неё перевязанный пучок тугих веток, а вместо них надеть спущенный футбольный мяч, добавить прорезиненный плащ и потёртую местами меховую шапку, аккурат получится начальник участка Фисенко.

Он посмотрел на ребят из-под шапки, надвинутой на брови, и завопил дрожащим грозным голосом:

— Болтаешься? Как лёд в проруби? Да?

Фисенко подошёл ближе и снова заорал:

— Сопляк! Паралитик! Где твоя машина? А ну-ка дыхни, — злорадно прошептал он и снова завопил: — Водки нализался, как из бочки несёт. Я тебя в пятницу ждал, а он пьянствует. Построишь с такими коммунизм, едрёна мать! А ну марш в контору!

Вопли Фисенко, наверное, всегда приводили Сёмку, да и не одного его, в ужас. И на этот раз у него отнялся язык, он побледнел и ничего не мог ответить. Сёмка стоял перед начальником участка подавленный и виноватый, с молочной бутылкой на шее, словно и вправду пьянствовал беспробудно, а не таскал на своём горбу мешки с песком и ящики с электродами.

А Фисенко кричал. Талантливо кричал.

Говорят, что кричать на своих подчинённых вышло из моды. А зря. Ей-богу, зря. Бывало, как заорёшь, и мурашки по коже током побегут. Ясное дело, талант здесь особый нужен — хозяйский. Надо только распустить нервы и кричать изо всех сил.

Талантливый крик по тем или иным причинам, побудившим его, относится к трём основным разрядам.

Первый — вынужденный крик утомлённой души, крик чайки перед штормом. Вы часто, проходя по улицам, слышите такой крик: «Пирожки! Горячие пирожки!» Вы покупаете пирожки, и они оказываются холодными. Одинокий крик «Караул!» в тишине уснувшего города тоже относится к этому разряду.

Второй — чистосердечный крик искренней души. Это явление часто наблюдается в московском метрополитене: «Спешите! Спешите! Завтра тираж! Лотерейный билет — лучший подарок вашему ребёнку, он может выиграть велосипед! Вы можете выиграть мотороллер или легковую машину „Москвич“ и отправиться в путешествие к Чёрному морю! Товарищи мужчины! Не забывайте своих жён: вы можете выиграть швейную машину. Вам будет приятно носить рубашку, сшитую вашей женой!» Вы не ошеломлены, не удивлены, не открываете рот. Вы покупаете десяток билетов. Это и есть талант.

Третий разряд — кровожадный крик. Это вопли морских пиратов, техасских гангстеров, глупых канцлеров и руководящих работников любого профиля, которые сидят не на своём, а на чужом месте.

К этому разряду и отнёс Калашников крик начальника участка Фисенко.

А Фисенко повернулся к Вене и замахал у него под носом длинным, как линейка, указательным пальцем:

— Я вам это не оставлю! Я вам такую увертюру покажу!

Но обиженный, ошеломлённый Сёмка уже пришёл в себя. Он смущённо кивнул на Веню и сказал:

— Разгрузить надо, он спешит в город.

— В город? — осторожно спросил Фисенко и сразу успокоился.

— Сейчас пришлю ребят, — сказал он. — А ты, чучело, двигай машину на склад.

И тут Веня не выдержал.

— Послушайте, Фисенко, или как там вас, — хмуро сказал он. — На кого вы баллон катите? Постеснялись бы, что ли.

— А ты не лезь не в своё дело! — с новой силой взорвался начальник участка. Он не терпел подрыва своего авторитета и не знал, что его крик для Вени — пустой звук. — Небось вместе там… — и он помахал рукой в воздухе.

Он был злым как чёрт, этот Фисенко, и к тому же проклятый флюс. Вообще Фисенко любил каждого и всякого поставить на своё место. Он ни с кем не церемонился.

— Таких молокососов, как вы, — кричал он, — я косыми десятками в жисть выводил. Тепереча спасибо со всей страны шлют. Двигайте на склад, кому я сказал! Живо!

Это было уже слишком. Веня густо покраснел, нахмурился и, заложив кулаки, как гири, в карманы телогрейки, двинулся на Фисенко.

— Морду тебе никогда не били, начальник? — хмуро спросил он. — Может быть, хочешь попробовать? На добровольных началах, как в профсоюзе?

— Ну! Ну! — грозно сказал Фисенко.

— Ну? — повторил Калашников.

В Сибири любят это слово. Вся хитрость в том, каким тоном, вернее, каким оттенком тона сказать «ну». Можно сказать это междометие длинно, растягивая гласную, будто раздумывая, как некогда раздумывал Людовик Четырнадцатый — на плаху или помиловать. Можно повторить «ну» несколько раз подряд, и тогда французский король сам окажется в положении пленника. Можно сказать с вопросом, раздражением, милым безразличием, странным удивлением, с грустью, улыбкой, тоской и тревогой, укором и заботой, с радостной злобой и угрюмым сочувствием. И всегда у этого короткого «ну» получится совершенно различный смысл.

Веня сказал «ну» резко, словно откинул штык на винтовку и приготовился броситься в атаку.

Оба молчали и смотрели друг на друга. В глазах у Фисенко была ненависть, в глазах Вени — откровенная насмешка. Но у Вени прилив несдержанной ярости прошёл скорее, и он спокойно сказал:

— В вашем возрасте я буду толковать на трёх иностранных языках, а вы по-русски ещё говорить не научились. — Он повернулся к Сёмке: — Как ты думаешь, если ему второй флюс поставить, люди скажут спасибо?

Сёмке терять было нечего. Он согласился:

— Скажут.

И мрачный Веня сделал ещё один шаг к Фисенко, но кулаки его уже разжались. Ему было просто любопытно и интересно — струсит Фисенко или нет? Если убежит, значит, ломаный грош ему цена в базарный день.

Фисенко очень хотелось убежать: ему не хотелось ввязываться в драку, которая не сулила ничего хорошего, потому что у них в посёлке не было милиции. Фисенко возмущался больше всех — как это не будет милиции? Здесь скоро вырастет большой город химии, и беспорядки разные будут. Но комсомольский штаб решил: с кем нужно, справимся сами. Их новый город будет без милиции — и никаких гвоздей!

Фисенко посмотрел на Веню, на его широкие плечи и на всякий случай сделал шаг назад с безразличным, но растерянным видом. Попробуй справься с таким вот бугаём. Накостыляет по первое число. В посёлке не было ещё ни одной драки. Это будет первая, и ему в этой драке не поздоровится. Впервые в жизни Фисенко растерялся.