Том 1. Дьяволиада - Михаил Булгаков

Булгаков в эти месяцы 1922 года писал не только газетные фельетоны и корреспонденции. В журнале „Рупор“ опубликованы два рассказа — „Необыкновенные приключения доктора“ во втором номере и „Спиритический сеанс“ в четвертом.

О „Приключениях“ уже не раз говорилось здесь, а вот „Спиритический сеанс“ заслуживает особого внимания.

Булгаков еще во Владикавказе заметил, что возникают повсюду конфликты и противоречия между „бывшими“ и „настоящими“ хозяевами жизни. А в Москве этот конфликт обозначается наиболее остро.

И на первых же страницах „Спиритического сеанса“ этот конфликт сразу же четко обозначен: „дура Ксюшка“, докладывая хозяйке, „тыкает“ ей и говорит всякие глупости: „— Там к тебе мужик пришел“, причем эти нелепые слова слышат и сам „мужик“, Ксаверий Антонович Лисиневич, конечно, из „бывших“, и сама мадам Лузина, „вспыхнувшая“ при виде гостя, и ее муж, Павел Петрович, тут же вышедший в переднюю, чтобы немедленно начать „волынку“: „…мужик… хе-хе! Ди-ка-ри! Форменные дикари. Я вот думаю: свобода там… коммунизм. Помилуйте! Как можно мечтать о коммунизме, когда кругом такие Ксюшки… Спору нет: Ленин — человек гениальный, но… да, вот не угодно ли пайковую… хе-хе! Сегодня получил… Но коммунизм это такая вещь, что она, так сказать, по своему существу… Ах, разорванная? Возьмите другую, вот с краю… По своей сути требует известного развития… Ах, подмоченная? Ну и папиросы! Вот пожалуйста, эту… По своему содержанию… Погодите, разгорится… Ну и спички! Тоже пайковые… Известного сознания…“

Все происходит на одной, пожалуй, страничке, а сколько Булгакову удалось передать: и отношение к Ксюшкину докладу, и то, как Ксаверий Антонович, при виде выплывающей Зинаиды Ивановны, „свел ноги в третью позицию“, уже готов был послать ей „долгий и липкий взгляд“, но при виде выползающего из двери мужа этот взгляд „угас“, и то, как хозяин начал угощать гостя папиросами, а папиросы оказались „пайковыми“, то есть никудышными, и то, как чиркали спичками, а спички тоже оказались плохими. А на этом фоне хозяин разглагольствует о коммунизме и необходимых условиях его построения в России.

Но эти бытовые мелочи и неурядицы отступают на последний план, как только все собравшиеся сели за приготовленный столик и стали священнодействовать: так начался спиритический сеанс.

А Ксюшке интересно узнать, почему потушили свет и почему ей приказали сидеть на кухне и „не топать пятками“. А там, за дверью, что-то стало постукивать, стало страшно, но, преодолевая страх, она приникла к замочной скважине. Но ничего не поняла, только еще больше ее распирало от любопытства; как же господа за дверью кого-то спрашивали, сколько времени еще будут у власти большевики, и признавались, как они их ненавидят… Спрашивали, кто свергнет большевиков. И, конечно, помчалась к своей подружке, оказавшейся на парадной лестнице внизу, все и излила: „— Заперлись они, девоньки… Записывают про инпиратора и про большевиков… Темно в квартире, страсть!.. Жилец, барин, барыня, хахаль ейный, учительша…“ А в это время спускался по лестнице „бравый в необыкновенных штанах“, на бедре которого „тускло и мрачно глядело из кожаной штуки востроносое дуло“. А Ксюшка продолжает рассказывать о своих впечатлениях: „— Ланпы потушили, чтобы я, значит, не видела… Хи-хи! И записывают… большевикам, говорят, крышка… Инпиратор… Хи! Хи!“

А остальное было уже, как говорится, делом техники. „Бравый“ проследил за возвращавшейся к своим хозяевам Ксюшей, и узнал, где ругают большевиков и вызывают „инпиратора“, сбегал за командой, и вскоре она появилась в разгар спиритического сеанса: „В дымной тьме Сократ, сменивший Наполеона, творил чудеса. Он плясал как сумасшедший, предрекая большевикам близкую гибель… Когда же нервы напряглись до предела, стол с сидящим на нем мудрым греком колыхнулся и поплыл вверх…“

Булгаков с большим искусством описывает спиритический сеанс, очумевших спиритов, обалдевшую Ксюшу, которая продолжала с замирающим интересом наблюдать в скважину за происходящим в барской комнате, и она настолько увлеклась, что не заметила, как уже за другой, наружной, дверью раздались стуки.

Спириты требовали, чтобы дух стукнул. И действительно раздался стук „будто сразу тремя кулаками“. А потом так забарабанил, что „у спиритов волосы стали дыбом“.

„— Дух! Кто ты?.. — дрожащим голосом крикнул Павел Петрович.

Чрезвычайная комиссия, — ответил из-за двери гробовой голос“.

Слова эти привели в шоковое состояние окаменевших спиритов. Тут уж не до игры: мадам Лузина „сникла в неподдельном обмороке“. Ксаверий Антонович столь же неподдельно проклинает „идиотскую затею“, а Павел Петрович трясущимися руками открывал дверь. „Перед снежно-бледными спиритами“ предстал чекист, весь кожаный, „начиная с фуражки и кончая портфелем“. А за этим первым „духом“ виднелась еще целая вереница „подвластных духов“, но уже в серых шинелях.

„Дух окинул глазами хаос спиритической комнаты и, зловеще ухмыльнувшись, сказал:

— Ваши документы, товарищи…“

И вот эпилог: „Боборицкий сидел неделю, квартирант и Ксаверий Антонович — 13 дней, а Павел Петрович — полтора месяца“.

Вроде бы шутка, пустячок, спиритический сеанс, а между тем и в этом „простодушном“ рассказе наметился конфликт, который трагически „аукнется“ через пятнадцать лет, в 1937–1938 годах.

Здесь, как в зеркале, отразились основные конфликты эпохи. И власть, уже победившая, насаждала и теоретически обосновывала конфликт между образованной частью народа и простым людом, верившим большевикам, умевшим разжечь самые низменные устремления простого человека.

Советская власть, некоторые ее руководители издали столько декретов, высказали столько мыслей и предложений о беспощадном подавлении образованной части народа, что полностью изложить здесь решение вопроса во всем объеме не представляется возможным. Хочу лишь обратить внимание на некоторые из этих постановлений и решений. Вот лишь один Декрет ВЦИКа от 13 мая 1918 года, подписанный председателем ВЦИК Я. Свердловым, председателем СНК В. Ульяновым (Лениным) и секретарем ВЦИК Аванесовым:

„…1) Подтверждая незыблемость хлебной монополии и твердых цен, а также беспощадность борьбы с хлебными спекулянтами-мешочниками, обязать каждого владельца хлеба весь избыток, сверх количества, необходимого для обсеменения полей и личного потребления по установленным нормам до нового урожая, заявить к сдаче в недельный срок после объявления этого постановления в каждой волости…

Призвать всех трудящихся и неимущих крестьян к немедленному объединению для беспощадной борьбы с кулаками.

Объявить всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты, а также расточающих хлебные запасы на самогонку, — врагами народа, предавать их революционному суду, заключать в тюрьму на срок не менее 10 лет, подвергать все имущество конфискации и изгонять навсегда из общины, а самогонщиков, сверх того, присуждать к принудительным общественным работам.

В случае обнаружения у кого-либо избытка хлеба, не заявленного к сдаче согласно пункту 1-му, хлеб отбирается у него бесплатно, а причитающаяся по твердым ценам стоимость незаявленных излишков выплачивается в половинном размере тому лицу, которое укажет на сокрытые излишки, после фактического поступления их на ссыпные пункты, и в половинном размере — сельскому обществу. Заявления о сокрытых излишках делаются местным продовольственным организациям…“ (См.: Декреты советской власти. М., 1959. Т. 2. С. 265.)

Таким образом, декретом советской власти устанавливалась слежка одной части общества за другой, устанавливалась официальная плата за доносительство — каждый доносчик получал половину того, что выявлялось в виде „сокрытых излишков“, а вторую половину — сельское общество.

Кто хоть мало-мальски помнит, из книг, конечно, как развивалась революция, тот знает, что красногвардейская атака на капитал прошла успешно и почти бескровно. Сложности начались тогда, когда революция вступила во взаимоотношения с крестьянством, которое поддержало большевиков только потому, что они объявили лозунг: „Землю — крестьянам!“ Но, как оказалось вскоре, этот лозунг был всего лишь ораторским приемом для привлечения простодушных крестьянских масс, особенно крестьян с оружием, то есть солдат…

По декрету крестьяне землю получили. Но тут же возникли комбеды, которым было поручено верховенствовать в деревнях и селах. Самая гольтепа начала давать указания хозяевам. А тут подоспели им в помощь продотряды… И началось…

Вожди революции поспешили дать теоретические обоснования своих практических акций. Надо было кормить рабочих, солдат, а вагоны с хлебом потекли в Германию как выкуп за Брестский мир. Не только хлеб, но и золото. Нужно было искать выход. Беспощадно разоблачая власть земли и собственничества в крестьянине, только что получившем землю, В.И. Ленин говорил: „„Я хлеб произвел, это мой продукт, я имею право им торговать“ — так рассуждает крестьянин по привычке, по старине. А мы говорим, что это государственное преступление. Свободная торговля хлебом означает обогащение благодаря этому хлебу, — это и есть возврат к старому капитализму, этого мы не допустим, тут мы будем вести борьбу во что бы то ни стало“ (ППС. Т. 39. С. 315). Эти слова были произнесены на I Всероссийском совещании по партийной работе в деревне 18 ноября 1919 года, когда „громадное большинство рабочих бедствует оттого, что хлеб распределяется неправильно“. Ленин призывает разъяснять крестьянам политику революции, убеждать их добровольно сдавать хлеб. Но что осуществлено на практике?