Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России - Джордж А. Хилл

Я рассказал лейтенанту о настроениях, царящих в греческом лагере, и мы задумались над тем, не удастся ли как-нибудь обернуть это в нужное русло.

Мы вспомнили, что сделал Сталки в романе Киплинга «Сталки и компания», когда оказался осажденным в крепости на северо-западной границе между племенами малотов и хай-хиинов, – он стал играть на одной стороне против другой. Мы ощущали, что тут есть аналогия с нашим собственным положением.

Наш план состоял в том, чтобы пробраться на левый фланг греческих войск, который находился ближе всего к болгарским войскам, и под покровом темноты открыть беглый огонь по греческому лагерю в праведной надежде, что греки, справедливо разгневанные тем, что они сочтут за вероломство болгар, нападут на болгарский лагерь, и между ними начнется хорошая потасовка.

Но хотя этот план и был вполне выполнимым, мы не знали, будет ли такая тактика оправданна, так как, возможно, это проникновение болгар в долину Струмы было частью плана союзников, которые разрабатывали свою собственную тактику. Мы также знали, что нам важно как можно скорее вернуться со своей информацией. Так что после очень долгого обсуждения мы решили, что нам не нужно пытаться осуществить свой коварный план.

К сожалению, мы были виноваты в одном большом упущении. Мы видели, как болгарская кавалерия прошла через Рупельский перевал, но не заметили, где они разбили свой лагерь, и нам внезапно пришло в голову, что они, вероятно, поставили маскировку, и у нас есть все шансы нарваться на болгарский патруль. Это заставило нас принять решение не возвращаться тем же путем, каким мы пришли, так как, очевидно, если болгарская и немецкая кавалерия патрулирует дорогу в Серес, то они будут вести наблюдение за мостом у села Коприва. Поэтому мы решили пройти мимо лагеря греческой армии и идти дальше, придерживаясь реки Струмы, перейти ее вброд как можно скорее, направиться в сторону села Порой и вновь переправиться через реку, чтобы вернуться в Орлжек.

В то время мы еще пользовались австрийской штабной картой долины Струмы, которая хоть и была лучшей из имевшихся в наличии, все же далеко не такой уж точной, и некоторые деревни находились от нас аж в пяти или шести милях.

К шести часам мы уже обошли болгарский фланг, но опасность наткнуться на вражескую кавалерию еще не миновала, и нам приходилось со всеми предосторожностями «срисовывать» каждую деревню, как мы это делали накануне.

Около полудня мы вошли в деревню, которая, как мы потом узнали, была на стороне болгар. Мы «срисовали» ее как обычно, и никто не сделал в нас ни единого выстрела, так что мы чувствовали себя вполне в безопасности, подъезжая к ней. Мы купили в деревне яиц и хлеба и отправились своим путем. За околицей деревни нам повстречались несколько рассерженных жителей, которые стали швырять в нас камни, а кто-то даже сделал пару выстрелов.

Так как в наши планы не входило ведение партизанской войны, и нам не было известно, какие силы нам противостоят, мы галопом ускакали прочь. К несчастью, один из брошенных камней попал мне в голову и сбил с нее шляпу из мягкого фетра с опущенными полями, а я не мог рисковать и остановиться, чтобы поднять ее. От удара камнем у меня потекла кровь, накатила слабость, и по мере того, как поднималось солнце, его обжигающие лучи проникали через платок, которым я обвязал голову; самочувствие мое ухудшилось. Лейтенант Л. и двое ординарцев начали страдать от дизентерии еще до того, как мы покинули Серес. А у меня в добавление к моим другим болям начался приступ малярии.

Лошади были смертельно измотаны, и к вечеру у моей кобылы начались колики.

Последующие пять часов езды были сплошным кошмаром, и в конце этого дня я чуть не совершил убийство.

Солнце уже зашло, когда мы добрались до деревни Кавдалар. У нас не было ни малейшего шанса возвратиться в Орлжек к ночи, если мы не найдем проводника, так как мы обнаружили, что австрийская штабная карта совершенно ненадежна для той части страны, где мы находились.

Шатаясь, я вошел в деревенский постоялый двор – темную, маленькую хату-мазанку с парочкой столов и небольшим баром, освещаемым коптящей керосиновой лампой. В баре было человек шесть мужиков, и в воздухе висел тяжелый, кислый запах, характерный для немытых крестьянских тел. Я дал понять, что мне нужен проводник до Орлжека. Один из присутствующих, особенно неприятного вида грек, сказал, что сможет стать нашим проводником, если я угощу его друзей-комитаджей спиртным. Комитаджи – это крестьяне-разбойники, которые скитаются по Македонии и имеют неприятную привычку сначала стрелять, а затем задавать вопросы.

Я проявил слабость и выставил угощение.

Мой грек-проводник попросил второй стакан. И, наверное, я был настолько измотан, что выполнил его просьбу; а затем он потребовал еще, и я заплатил еще раз.

– Пошли, нам пора, – сказал я. Он злобно посмотрел на меня, презрительно плюнул на пол и доверительно сказал мне, что будь он проклят, если поведет англичан в Орлжек.

Я вышел из себя. Достал револьвер, уперся дулом ему в спину, изо всех сил пнул его в сторону двери и продолжал пинать по дороге.

Поступать так было безумием, так как я запросто мог получить полдюжины пуль себе в спину от комитаджей.

Но мне было все равно, и я никогда не смогу понять, как в ярости не убил этого грека. Могу объяснить это только тем диким удовольствием, которое получал от того, что жестоко пинал его.

Лейтенант Л. сказал, что никогда еще не видел ничего столь неприятного и при этом столь смешного, как моя злость.

Я заставил этого грека идти у своего стремени, при этом в течение первого часа пути ствол моего револьвера упирался сзади в его шею.

Затем лейтенант Л. взял на себя заботу о проводнике, и около полуночи мы незаметно вошли в Орлжек и начали передавать свои депеши в подразделение связи для отправки телеграфом в штаб.

Когда последнее слово было написано, мы просто рухнули и проспали до позднего утра следующего дня.

Глава 8

На следующее утро наш маленький лагерь являл собой грустное зрелище, когда мы попытались построиться. Состояние лейтенанта Л. из-за дизентерии сильно ухудшилось, и он едва мог стоять. Два наших ординарца тоже были слабы.

Солнце, палящее через платок, нанесло мне легкий солнечный удар; помимо этого, я то дрожал от холода и не мог сдержать стук зубов, то страдал от высокой температуры, что было печальными симптомами малярии.

Бригадный ветеринар сказал,