Плавучая опера - Джон Барт

По-иному выражаясь, день свой я начинаю циником, а заканчиваю полным веры; или, если хотите, начинаю с напоминаний себе, что уж для меня-то устремления там или цели какие-то сущая бессмыслица, а заканчиваю, доказывая - вовсе они не бессмыслица, как разберешься. Сначала плачу дань текущему, а под конец вечному. И между двумя этими ежедневными платами прошла вся моя взрослая жизнь.

VI. МЭРИЛЕНДСКИЕ СУХИЕ БИСКВИТЫ

Ну вот, теперь вам известна моя тайна, или, скажу так, важная ее часть. Никто больше, исключая, видимо, доктора Фрисби, о ней и не догадывался, в том числе чудесный мой друг Гаррисон. А с чего бы я стал ему про это говорить? Я ведь его не уверял, что, мол, святой я, а он возьми да сам святым тут же и сделайся. И что я циник, не очень-то перед ним распространялся, а тем не менее он, насколько могу судить, теперь вполне циником стал. Значит, расскажи я ему про мои неприятности с сердцем, он бы уж обязательно постарался тоже сердце себе испортить, а я разве хочу кому жизнь осложнить? Менее всего, благо давно уже понял, что и разумнее, и приятнее истинный характер своей болезни не открывать: друзья никак в толк не возьмут, почему ты странновато себя ведешь да отчего так страдаешь, и начинают в ореоле тайны тебя видеть, а это иной раз неудобно. Даже Джейн понятия не имела, какое у меня больное сердце, и, хотя - ночи неудачные у нас как еще часто случались! - для нее вовсе не было тайной, что со мной какой-то непорядок, про несчастную мою простату я ей тоже ничего не говорил. Поэтому, когда не выходило у нас, она считала, что только сама виновата, - на самом-то деле я виноват был, один я, а Джейн, гордая моя Джейн всего прекраснее, желаннее всего, когда кается.

Однако довольно об этом: оплатил я, стало быть, счет и вышел на главную улицу, как раз когда часы на здании Народного треста пробили семь. Воздух уже прогрелся, день, видимо, предстоит ослепительный, как и накануне, когда за тридцать перевалило, а влажность была под сто процентов. Народа еще почти никакого, так, прокатит машина-другая по широкой пустынной мостовой. Я пересек ее, где не положено, очутился прямо у епископальной церкви Господа Иисуса - камни покрылись мягким зеленым мхом - и пошел по левой стороне к Длинной верфи, завтракая на ходу.

Рекомендую вам на завтрак три мэрилендских сухих бисквита, только запейте чем-нибудь. Твердые они, как ваер, когда трал с сардиной тянет, и горло дерут, как будто наметку для устриц жуешь, - часами потом в желудке их чувствуешь, осядут, прямо балласт на киле тендера. Стоят чепуху, в кармане не крошатся, а если позабудешь про них, не черствеют, то есть ни жестче, ни мягче не делаются - все равно как только что куплены. А главное, если с них день начать да сразу еще сигару выкурить, жажда на тебя нападет, точно за крабами нырял до изнеможения, а потом, в отлив, так бы всю воду отступающую и вылакал, - ну а кишочки-то, кишочки промыть как следует с утра нужно ведь, разве нет? Так что беги скорей за бисквитами, друг-читатель, только проверь, чтобы действительно сухие были, знаешь, вроде как топором из тугого теста нарублены, на пень за пекарней тесто это из чана вывалили да обухом и промяли, невольники бы для такого дела сгодились, я даже не прочь ради бисквитов своих рабовладение восстановить, хотя зачем, собственно, есть ведь эта негритянка, которая там на речке живет, сразу за заводиком, где драги делают… Вот, допустим, меня к смерти приговорили и перед казнью позволили что хочу на последний свой завтрак заказать, так я бы бисквиты эти и выбрал, а другого мне ничего не надо.

В нашем мире, друг-читатель, мало отыщется такого, чтобы крепко держалось. Знай же, что желудок, когда на него утречком три мэрилендских сухих бисквита балластом положишь, крепок на зависть.

Главная улица, по которой я шел, не похожа ни на какую другую улицу в Кембридже да и вообще у нас на полуострове. Широким, ровно идущим бульваром с проложенной посередине торцовой мостовой из желтого кирпича сбегает она от церкви Господа Иисуса к Длинной верфи, образуя изящную линию, упирающуюся еще через два красивых квартала в городской парк. Так и хочется написать, что застроена она с обеих сторон прелестными особняками, но я ее видел и зимой, когда кусты облетят, а деревья станут совсем голыми, прямо виселицы какие-то. Найдется, правда, два-три особнячка, но вообще-то здания большей частью крупные и простоватые. Главная улица живописна, по преимуществу благодаря деревьям да планировке. Деревья огромные: дубы, тополя, которые шумят над головой, словно натянутые паруса на могучих мачтах, когда смотришь с палубы, - приходит весна, и даже облупленные дома за их зелеными ветвями выглядят как дворцы, а асфальт широкого тротуара прогибается там и сям, не выдерживая напора растущих как им вздумается корней. Достойна таких деревьев только желтокирпичная торцовая мостовая, и она тоже облагораживает пейзаж, как наши тополя и дубы. Машины по ней скользят бесшумно, точно яхты по заливу, а люди, шагающие по непомерно раздавшимся тротуарам под непомерно вымахавшими деревьями, выглядят карликами, тем самым невольно обретая достоинство. Бульвар заканчивается полукружьем объезда у Длинной верфи, то есть, в сущности, просто переходит в другой, еще более широкий бульвар, который образует берег Чоптенка. Дэниел Джонг, на чьей плантации стоит теперь город Кембридж, выстроил себе дом примерно там, где проложен наш бульвар. И полковник Джон Керк, земельный агент лорда Балтимора в Дорчестере, тоже выстроил в 1706 году первое здание нашего города примерно там, где теперь бульвар. Есть у нас кварталы, где обитают бывшие невольники, и фонарные столбы, сделанные из корабельных мачт, и звучные имена, которыми увенчали бессмысленные начинания, есть халупы, населенные одинокими ветхими стариками, привыкшими обходиться без прислуги да и без родни, есть кичливая роскошь и наглые чайки, свидетельства величия, равно как глупости, есть голуби, которых по воскресеньям кормят толпы шатающихся по улицам, и прогулочные катера, и кусты чубушника, которые по незнанию принимают за саженцы апельсина, - всему этому придают достоинство могучие деревья над отполированным до блеска кирпичом мостовой. Остальное в Кембридже довольно бесцветно.

По своему обыкновению, я дошел до объезда и спустился к затону, где стоят яхты. Река лежала передо мной стеклянным блюдцем - ни лодочки, а течение до того неощутимо, что, пожалуй, не звякнет и колокольчик на звуковом маяке у самого устья, в миле отсюда. Какой-то спозаранку снарядившийся грузовик прополз по низкому длинному мосту. Флаг над яхт-клубом обещал хорошую погоду. Наслаждаясь ощущением, что все у меня прекрасно, я швырнул последним своим недоеденным бисквитом в спаривающихся крабов у самой поверхности. У этих свое обыкновение: джентльмен взял на себя заботу плыть за обоих, а очаровательная леди, вцепившись в него снизу всеми ножками, не препятствовала своему другу вкушать блаженство, которое может не прерываться четырнадцать часов кряду. Ныряльщики называют эти парочки "двойничок", как будто Платона начитались, который говорит, что прежде людей были андрогины, сочетавшие в себе оба пола - мужской и женский[7]. Бисквит мой угодил любовникам прямиком в штирборт, - джентльмен, ничуть не взволновавшись, выполнил маневр к порту, тут же, проплыв какие-то шесть дюймов, всплыл с подружкой в лапах и всем прочим и осмотрелся с намерением выяснить, что это за штука такая, которая чуть не торпедировала счастливую флотилию. Я засмеялся, мысленно сделав заметку, что дополню "Размышления" записью о сходстве мыслей ныряльщиков за крабами и Платона, а также расскажу Джейн, что есть в подлунном мире и такие, которых раскочегарить еще потруднее, чем меня.

Достав первую свою сигару, я двинулся вдоль по берегу и шел, пока полукружье объезда на подвело меня прямо к ручью. На лесопилке в доках у самого его устья, напротив того места, где я стоял, уже начиналась работа: сильно потрепанную двухмачтовую шхуну, которая лет сорок-пятьдесят прилежно отлавливала устриц, поставили на платформу, рабочие соскребали с днища ракушек и водоросли, я понаблюдал за ними не без удовольствия, хотя и отмечая все их промахи, - впрочем, ничуть не внимательнее, чем обычно, а ведь, наверное, в последний раз на такое смотрю, у меня же будет день как день, самый обыкновенный, пусть и великий. Стряхнул пепел с сигары, совсем было уже собрался тронуться дальше в путь через Главную улицу к гаражу, где стоит лодка, которую я строю, и тут благоразумный мой взгляд уловил в привычной картине нечто новое: в самом конце верфи, там, где ручей сливается с рекой, к свае был приколочен ярко разрисованный рекламный щит, а ниже болтался какой-то мешочек, закрепленный шпагатом. Я решил взглянуть, что это такое.

"Оригинальная и Неподражаемая Плавучая Опера Адама, - было написано на щите. И помельче: - Капитан и владелец Джекоб Р. Адам. Спектакль в 6 действиях! - читал я дальше. - Драма. народные песни, водевиль! Наставление сердцу, радость душе! Сегодня сегодня сегодня сегодня! Входная плата: 20 центов, 35 центов, 50 центов! Сегодня сегодня! Бесплатный концерт в 7.30 веч.! Представление начинается в 8.00 веч.!"