Держитесь, девушки! (сборник) - Надежда Веселовская

Через минуту она заговорила своим обычным голосом:

– Гляди, куда плывет? Ох-те-те – к востоку!

– Это что ж она, на восток, выходит, уехала? – огорчилась Сима.

– Ничего-то ты, невежа, не смыслишь. Восток – это где солнце встает и все, значит, светлое. В церкви сейчас твоя Вика, да не раз зашла, а часто бывает: эк ее волосы к востоку крутит!

– Где ж та церковь, тетенька? – жалобно зазвучал голос гостьи. – Ведь их много теперь пооткрывали. Ужели мне все по череду обходить?

Бабка засмеялась хриплым квохчущим смехом:

– Не находишься, пожалуй! Где та церковь – это другое гаданье надо, за денежки. Вот погоди, выпьем еще по чашке, и сделаю…

Прилипшая к стенке Настя словно очнулась. Чего она ждала, на что еще надеялась, слушая этот разговор? Все будет как всегда. У бабки нет никакого шанса вылезти из этой ямы под названием колдовство, потому что бабка сама этого не хочет.

Настя взяла чайник со свежезаваренным чаем, внесла его в комнату и грохнула на табуретку рядом со столом, где плавало в миске колечко светло-золотистых волос. А сама выбежала на улицу, хлопнув дверью.

10

Командировка была уже решена, вот только срок ее пока оставался неизвестен. В любой момент могло оказаться, что завтра с утра Нина Степановна должна идти не на фабрику, а на вокзал, где ее будет ждать спутник, попутчик, начальник… Как хочешь назови, сердце само знает, о ком речь, и сладко мрет под сатиновым халатом. Надо к отъезду хоть кофточку новую купить, а еще укладку соорудить в парикмахерской. В первый раз за долгие годы Нина Степановна сделает что-то для себя, а не для Настюши и не для матери…

Жизнь ее никогда особенно не баловала, только вот дочку дала, кровиночку, единственную до последнего времени радость и надежду. Мать – ой, там дело темное… В Мокшанах говорили, будто старуха отправила на тот свет Нининого отца, когда сама Нина только еще закончила восьмилетку и уехала в район узнавать насчет девятого класса. Когда она вернулась, то была уже сиротой: отец упал в омшаник и сломал хребет о деревянную перекладину. Соседки потом дули в уши, что дело вышло неспроста: якобы это мать наворожила отцу погибель, отомстив за то, что на сторону стал поглядывать. Правда ли, нет, кто проверит, а похоже на правду… Оттого Нина и со своим мужем, Настюшиным отцом, разошлась сразу, как только начались у них первые нелады. От греха подальше: если бы с ним что случилось, она б себе вовек не простила. А с матери, глядишь, станется…

Из-за матери и из Мокшан пришлось уехать. В деревне на них косо глядели, чуть что: вара, вара… ведьма, значит, по-мордовски. Понятно, от людей не скроешь, тем более в деревне, где все друг у дружки на виду. Но и так жить нельзя, а у Нины Настюшка маленькая росла, еще на ножки не встала. Что ж, ждать, когда подрастет да на улицу пойдет играть, а ребята ей скажут: маленькая вара, не станем с тобой водиться? Не могла Нина этого допустить. Как-то раз сгребла дочь в охапку, собрала вещички – и в путь, в Москву.

Потому и живут они сейчас в подвале, с окнами на метр от земли, что сперва она устроилась дворником. Пришлось хлебнуть лиха от злых людей: начальница зарплату ей убавляла, техник-смотритель, как останется с Ниной наедине, сейчас в угол прижмет и за пазуху к ней лезет. Но все прошло, устроилось со временем. Кроме злых людей нашлись и добрые: помогли на фабрику перейти, а жилплощадь за собой оставить. Не стали с малым дитем на улицу гнать.

А через месяц-другой пришло из Мокшан слезное письмо: «Возьми меня, доченька, к себе, все здесь на меня злобятся, помощи под старость ни от кого не жду». Нина и разжалобилась, проняло ее, дуру. Взяла мать в Москву. Стали жить втроем, и с тех самых пор поселилась в душе у Нины страшная тревога: как быть с матерью, когда той придет пора помирать? Ведь колдунья, известно дело, на тот свет не отправится, пока ворожбу свою среди людей не пристроит. Нинина бабка тоже ворожила, так перед смертью матери передала. А мать кому передаст – ей?.. Настюше?..

Вот такие страшные мысли лезли в голову Нине Степановне, пока она готовилась к отъезду: закупала продукты, гладила белье, мыла полы. А сама нет-нет да и взглянет от утюга да от ведра с водой на старуху – как она?.. Нет ли признаков какой болезни? Ведь не дай Бог, чтобы собралась старая помереть, оставшись вдвоем с Настюшей…

Но бабка выглядела неплохо, на здоровье не жаловалась. И у доченьки, слава Богу, с почками полегчало. От колыбели мается: хронический нефрит. А за последний месяц похудела, вытянулась тростинкой, глазки грустные – хоть и не почки, а что-то, видать, ее доченьку гнетет…

Однако интуиция подсказывала Нине Степановне, что заводить с Настюшей разговор по душам сейчас не время. Начни она вникать в дочкино настроение, ни в какую командировку ей вообще не уехать. Начнет клубочек раскатываться, только успевай сматывать! Будут они с дочкой судить-рядить о жизни, и вся Нинина душа на это уйдет, блондину ни крошки не останется. А как хочется урвать на склоне бабьих лет кусочек счастья…

Ничего, утешала себя Нина Степановна, вот съездит она и приедет, тогда и с Настюшей поговорит. Ведь не на век уезжает, а неделя пролетит незаметно.

11

Недомогания, о которых Вика старалась забыть, проявлялись все более явно. Прежде всего у нее убывали силы. Даже в супермаркете, выстаивая в туфельках на шпильках по десять часов в день, она не уставала так, как теперь. А с чего, спрашивается, уставать? Живя у Захара, Вика практически ничего не делала, разве что вела несложное хозяйство на двоих. Но это не должно было утомлять до головокружения, до того, что перед глазами порой мельтешат блестящие мушки…

В церковь она продолжала ходить, соблюдая поставленное хозяином условие. Получала там эстетические впечатления и береглась, чтобы не стать участницей происходящего. Запрещала себе проникать дальше внешнего мыслью или чувством. Ведь, если что, Захар обязательно узнает, и тогда ничего хорошего не жди.

Вскоре у нее появился еще один, весьма обычный для молодой девушки интерес: в церкви на Вику стал поглядывать шустрый паренек, с виду ровесник или чуть старше. Он-то как раз участвовал в богослужении, истово крестился и шептал молитвы, иногда опускался на колени. Но в иные минуты, когда вокруг спадало напряжение службы, у него находилось время и желание кинуть взгляд на девушку в голубой косынке.

Однажды этот паренек отколол некую примечательную штуку. В воскресенье, когда в церкви собиралось много народу, Вика поискала его взглядом и не нашла. Признаться, она испытала разочарование. А минут через десять стала как-то странно подергиваться входная дверь: вроде приоткроется и опять захлопнется, приоткроется и опять… Наконец она со всего маху грохнулась о стену, так что все вздрогнули и повернули головы на звук.

Потом у двери произошло какое-то движение, и с улицы стала заходить серьезного вида детвора: чирики, как когда-то в Викиной школе старшеклассники называли ребят помладше. Они появлялись на пороге по очереди, и каждый не очень умело (Вика уже научилась это различать) крестился и кланялся. Последним вошел сам Викин герой, оказавшийся начальником этой экспедиции. Он держал за руку совсем маленького смешного чирика с зареванным лицом и оттопыренными ушами. Должно быть, лопоухий взбежал на церковное крыльцо раньше всех и успел побаловаться с дверью, за что и получил выговор.

Возглавляемые своим предводителем, чирики прошли вперед. Они очень старались держать себя солидно, но из этого мало что получалось. Их наставник даже не мог улучить момент, чтобы взглянуть на Вику, – выводок требовал его неусыпного внимания. Один из чириков чуть не опрокинул легкий церковный столик, другая прожгла рукав, потянувшись поставить свечку через уже горящие в подсвечнике огоньки. Третьей потребовалось прочитать надпись на стене, четвертая захотела узнать, какая впереди икона. Но особенно донимал наставника лопоухий – вертясь, словно уж на сковороде, он постоянно требовал разъяснения тому, что видел и слышал вокруг. Бедный наставник то и дело склонялся к его оттопыренному, в розовых прожилках уху, стараясь не мешать своим шепотом церковной службе.

В тот день Вика узнала, как зовут начальника экспедиции. Сзади перешептывались старушки, и одна сказала другой: «Смотри-ка, Коленька нынче цыплят своих привел!». Другая взглянула в сторону чириков и закивала. Значит, Коленька…

Прошло около месяца, и в их отношениях наметился некоторый прогресс: они теперь вместе выходили из церкви. Коленька придерживал дверь; Вика переступала порог, он догонял, и с каменного крыльца спускались голова в голову, как две запряженных парой лошади. После чего, однако, каждый следовал в свою сторону без прощального слова и жеста. По интуиции Вика знала, что ее застенчивый кавалер не знакомится с нею не потому, что не хочет, а потому, что никак не может решиться. Ей это казалось смешно: в компаниях, где до сих пор доводилась бывать, парни запросто подходили к незнакомым девушкам со стандартной фразой: «Привет! Я Вася (Миша, Санек, Толян и так далее…) А ты мне нравишься. Пойдем покурим?».