Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию... - Николай Ямской

Но многим очень большим начальникам было уже не до разъяснений. Из совершенно секретного рапорта заместителя начальника 1-го отдела НКВД СССР Д. Шадрина о результатах осмотра здания ЦК ВКП(б) после эвакуации персонала: «… В кабинетах аппарата ЦК ВКП(б) царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы… Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен… Оставлено больше сотни машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей и других продуктов… В кабинете тов. Жданова обнаружено пять совершенно секретных пакетов» [17].

Сам Сталин Москву 16 октября так и не покинул. Уже приехав на вокзал, он неожиданно приказал развернуть машину и вернулся в Кремль. Этот поворот потом советская историография преподносила чуть ли не как подвиг Вождя, который решил остаться и разделить судьбу с народом. На самом деле тот факт, что Сталин не убежал, а остался в Москве, говорит лишь о том, что до него наконец-то дошло главное: хоть армады Гитлера и докатили до Москвы, это еще далеко не конец.

А вернее – только начало. Потому что на защиту страны поднялся весь народ. А Красная Армия, хоть и продолжает пятиться, но сражается все отчаяннее, все упорнее. И это уже поломало график агрессора, обещая ему вместо теплого постоя в отвоеванных местах долгие тяжелые сражения в суровых зимних условиях. «Блицкриг» явно не вытанцовывался. Германская военная машина все больше увязала в Великой Отечественной войне, где исход сражений предрешали не вожди, не генералы и даже не количество танков, а неброский каждодневный героизм и сила духа тех самых «дорогих братьев и сестер», о которых сам Сталин вспомнил и нашел нужным обратиться по радио лишь в начале третьей недели войны.

Кто не сдается, тот побеждает

Надо отдать должное основной массе москвичей. Они не поддались психозу и панике. В столице началось формирование 16 дивизий народного ополчения. Эти народные добровольческие формирования, состоящие в массе своей из ограниченно годных к строевой по возрасту или здоровью людей, были слабо обучены и кое-как вооружены. В чисто военном отношении они, конечно же, сильно уступали опытным профессионалам из вермахта. Но в тяжелейшие дни конца октября и весь ноябрь дрались отчаянно, гибли сотнями, буквально перегораживая своими телами дорогу на Москву. Сразу же после прохождения по Красной площади 7 ноября участвовавшие в праздничном параде войсковые колоны превратились в маршевые. Морозы в том году ударили рано. И участники парада, прошагав по заметенным снегом московским улицам к уже очень недалекой от них передовой, в этот же день вступили в бой.

Обильно полили своей кровью подмосковную землю и моряки. Осенью 41-го Сталин вспомнил об их знаменитой храбрости и предложил перебросить 25 морских бригад на самые уязвимые для вражеских прорывов подмосковные участки. Сидеть в окопах моряки не любили. При малейшей возможности бросались вперед. И хотя до сближения с противником тоже несли страшные потери, но, дорвавшись до рукопашной, даже в малом количестве не оставляли гитлеровцам никаких шансов на спасение. Именно так, например, воевали моряки 71-й Тихоокеанской бригады. В бой они вступили 1 декабря, в самый, можно сказать, переломный момент битвы за Москву. Армии группы «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока хоть и с вынужденным сбоем в сроках, но уже почти обойдя двумя группами Москву с юга и севера, вот-вот должны были замкнуть танковые клещи за ее восточной окраиной. Однако чем дальше, тем больше каждый шаг к этому «вот-вот» давался агрессору все труднее и труднее. Г. Жуков, возглавивший непосредственно обороняющий столицу Западный фронт, очень расчетливо упреждал действия противника. И точно маневрируя достаточно скромными силами, каждый раз успевал перекрыть самые опасные направления. Германскую военную машину это не останавливало. Но тормозило и изматывало изрядно. Ведь немцам приходилось ввязываться в изнурительный процесс преодоления исключительно упорной, вязкой обороны. Силы обороняющих Москву войск Красной Армии при этом тоже таяли. Но Жуков, стиснув зубы, сколько мог, тянул с вводом резервов до последнего: отыгранное у противника по дням, часам и даже минутам время необходимо было для формирования мощного контрнаступательного кулака. Первыми эту ситуацию неустойчивого равновесия пробили немцы. В ночь на 27 ноября, нащупав неприкрытый стык в нашей обороне, 7-я танковая дивизия вермахта захватила в районе Яхромы мост и перемахнула через канал Москва – Волга. Накатывавшим за ней основным силам 3-й танковой армии до столицы оставалось от силы час-полтора ходу. Казалось, никаких естественных или искусственных преград, никаких сопоставимых с германскими бронированными колоннами сил на их пути уже нет. Командующий соединением генерал Гальдер вздохнул облегченно: его подвижные группы уже начали просачиваться в направлении Загорска и Пушкина. Узнав об этом, на срочно собравшемся совещании в Ставке Верховного Главнокомандования Жуков сказал: «Пора!» Ближайшие к месту прорыва силы из резерва Ставки формировались северо-восточнее Яхромы. Это была 1-я Ударная армия генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова – того самого, о котором всего два месяца назад в приказе № 200 упоминалось как о специалисте по выводу войск из окружения. Теперь, находясь во втором эшелоне и принимая пополнение из Сибири и с Урала, он готовился к наступлению. Участок одной из его будущих бригад находился неподалеку от захваченного немцами Яхромского моста. А один из батальонов бригады уже дрался в окружении. Обо всем этом Кузнецов со своего основного КП в Загорске немедленно сообщил в Ставку. Спустя несколько минут в аппарате ВЧ-связи раздался обеспокоенный голос Сталина. Подчеркнув, что захват противником плацдарма на восточном берегу канала представляет серьезнейшую угрозу для Москвы, он приказал принять все меры к нанесению контрудара по прорвавшейся группировке и отбросить ее за канал.

– Об исполнении доложите! – сказал он на прощание и положил трубку.

В бой, лично поставив задачу, Кузнецов 28 ноября бросил все, что на тот момент у него было укомплектовано и вооружено: бронепоезд, две стрелковые бригады, танковый батальон из 35 единиц, которые командарм берег пуще глаза для будущих сражений, и дивизион передвижных установок залпового огня («катюш»). Против немецкой танковой дивизии и посаженной на бронетранспортеры пехоты это было не бог весть что. Тем не менее, 29 ноября к 9.00 на восточном берегу канала Москва—Волга не осталось ни одного живого гитлеровца. К 1 декабря командарм уже смог подтянуть еще три бригады в первый эшелон и столько же – во второй. Для участка в 30 километров это тоже было маловато. Но в этот же день, только-только разгрузившись в Дмитрове, к атакующим действиям присоединились моряки 71-й бригады. Переправившись через канал, они с ходу, побросав в глубокий снег шинельки и оставшись в одних фланельках, пошли на немецкие танки. Пораженные этим самоубийственным действом гитлеровцы решили их подпустить поближе. Но, зазевавшись, открыли огонь только тогда, когда «черная смерть» уже ворвалась в зону штыкового боя. Подожженные бутылками с горючей смесью немецкие танки растерянно крутились на месте, не понимая, что делать и куда стрелять. В «Европах» они такого мордобоя не видели. Впечатление оказалось столь сильным, что, растеряв всю свою самоуверенность, противник сначала откатился от одного села, потом оставил и другое. Опомнились немцы только у деревни Языково. И уж здесь-то, наученные горьким опытом, делали все, что могли, чтобы не доводить дело до рукопашной. Но без этого все равно не обошлось. Несколько дней деревня по несколько раз за сутки переходила из рук в руки, пока 5 декабря хваленая боевая машина тевтонов окончательно не спасовала перед знаменитым флотским куражом.

А на следующий день заговорила артиллерия всего Западного фронта, за которым двинулись в наступление Калининский, правое крыло Юго-Западного, а позднее и Брянского фронтов.

Перевес в технике и организации все еще оставался за вермахтом. Но миф о его непобедимости уже трещал по всем швам. Жестоко битая, но так и не добитая Красная Армия стала явно умнее воевать, яростнее атаковать и смелее окружать.

Получалось, что боевой дух солдат, их воинское умение крепли совсем не от сталинских рецептов «исправления расстрелом». Что нормальная организация и толковый командир были несравненно более полезны для атакующих батальонов, чем нацеленные им в спины пулеметы заградотрядов НКВД.

Отрадно, что на этот раз прогресс в управлении войсками шел с армейских верхов. Назначив Жукова командовать Западным фронтом 10 октября, то есть в самые драматичные, по-настоящему судьбоносные дни, Сталин непрестанно выдергивал его на доклады, но от обычного вмешательства, а то и диктата отошел. Это развязало руки Г. Жукову, который к тому же под влиянием безжалостных фактов начала войны уже довольно далеко отошел от беззаветной веры в чрезвычайную осведомленность и полководческие качества Вождя. Словом, он наконец-то смог полностью отдаться тому, что знал и умел лучше очень многих: в полной мере проявить свой полководческий талант. Да при этом он оставался по-сталински жестким, даже жестоким военачальником, любящим дожимать противника солидным численным перевесом и не страшащимся ради победы никаких солдатских жертв. Но в битве под Москвой такой возможности у Жукова просто не было. Во время наступления на столицу войска противника обладали превосходством по людям в 1,4 раза, по артиллерии – в 1,8 раза, по самолетам – в 2 раза. Так что Жуков, точно разгадав все замыслы противника, начисто переиграл фон Бока и в тактике, и в стратегии, и даже в умении управлять войсками.