Жестокость - Сергей Сергеев-Ценский

Только раз, когда он застонал протяжно, и татарин участливо спросил его:

- Болит?

- А-а, - протянул он, узнав его по голосу, - ну что... доехал?.. До Перекопа?..

Вечером, когда стемнело в холодной, татарин поймал у себя в кармане чью-то узкую руку и чуть различил мелкое лицо одного из воров.

- Ты что это, а-а? - повысил было он голос правого над виноватым.

А тот ответил спокойным вопросом:

- Табаку, товарищ, тебе не оставили?.. Курнуть бы...

Еврей, снявши френч, то закрывался им с головой, лежа на досках, то вскакивал, чуть только собачий лай становился гуще, и тревожил лежавшего с ним рядом полтавца, который сказал наконец:

- Спал бы ты, что ли, Мойше, - ну тебя к чертовой мамi!

- А может, наши!

- Наши и наши... Тодi найдуть... Лежи мовчки...

И шепотом на ухо полтавцу бормотал еврей:

- А если они нас... если они нас... расстреляют завтра?..

- Струсил?

Но было так жутко об этом думать и говорить, что сказал еврей:

- А ты в нашем Каменце не был?

Полтавец ответил зло:

- А на черта вiн мiнi здався, той Каменец?

И замолчал еврей.

Рязанец, пока видно было, неутомимо смотрел в окошко.

Часовые менялись, как и полагается по уставу, через каждые два часа, но большей частью позволяли это, и только один, из молодых, тот самый, который бежал вместе с другим парнем, теперь убитым, оказался так строг, что с первого же раза крикнул:

- Отойди прочь! Стрелять буду!

И ловко в два приема взял с плеча на изготовку. А когда рязанец, улыбаясь, сказал:

- Ого!.. Сурьезный дядя!.. - так решительно взял на прицел, что тот мгновенно сел на пол и бормотнул оторопело:

- Вот так сукин сын, черт!

Зато сменивший этого к ночи Митрий Пашков, если и служил когда, то разве только в ополченцах, винтовку держал как грабли, а главное, был он как-то необычайно добродушен и говорлив, твердо верил в прочность дверей и решетки, и в здравый смысл арестантов, и, может быть, хотел им что-то разъяснить и внушить.

Ночь в первой половине своей была месячная: новая, девически узкая в талии луна дробила свой тонкий свет на серебряной серьге мужика, на лакированном переломанном козырьке его нахлобученного картуза и на мощной запутанной бороде, когда, походив немного около, он стал против окна, затяжно зевнул и сказал:

- То бы я себе лежал кверху жаворонкой, спал теперь, а то, беды-горя, ходи тут возле вас, суматошные!..

- Дядя Митрий!.. Как они нас? - тихо спросил сухорукий, тщательно отделяя его от них.

- А вот завтра все узнаешь, - все, все решительно, как и за что, точно с малым ребенком говоря, ответил Митрий, но осерчал тут же: - Сволочь вы, сволочь!.. Чтоб спроти свово брата хресьянина итить, а?.. Разве это революция?.. Называется это денной грабеж, а не то!.. Я когда в Ялтах за дворника на постоялом дворе жил, я, брат, сам видал, как надоть!.. К примеру, будучи сказать, посты... Присматриваюсь я, - чего это чуть благородные - никаких постов не соблюдают?.. Жрут себе барашку почем зря, как так и надо!.. Нужно, думаю, допытаться, - полагаются им посты, благородным, или не полагаются?.. Я к учителю, тут наспроти жил. - Так и так, - почему это?.. Он и давай объяснять: "Пишшая, - говорит, - ваша простая, грубая... Ее ежель под стекло такое положить - посмотреть, так там кишат, там кишат, - прямо, кишмя-кишат черви такие вроде, - несосветимо!.. Так что простую пишшую вашу мы, благородные, есть не можем... Вот поэтому мы постов не блюдем..." - Ага! - говорю... - Та-ак!.. Не ндравится, стало быть, вам?.. Та-ак!.. Пони-маем!.. - Подался я от него, - аж сумно мне стало... А тут еще зачали говорить все: - Николай, мол, наш не по закону себя ведет: никудышный совсем царишка!.. Вертит им его баба, как хочет, - царица-то, немка... И пьяница!.. "Ага, - думаю себе, - та-ак!.. Ты эдак, сукин сын? Волю себе дал?.. Раз ты в царях сидишь, как же ты смеешь волю себе давать?.. У тебя дед, Александр Невский был, хресьян ослобождал, - вроде как за святого его за это почитают, - тридцатого августа память, и войскам апарад, а ты со шлюхой своей тут?" - Казнить его, говорю, бесприменно надоть, и чтоб другого царя построжей! Ца-арь!.. Ты ежель царь, - должон войско свое в порядке содержать, а не та-ак!.. Спроти японца вышли - не можем, - один только на себя приняли страм; спроти немца - опять все не можем!.. Вот через что я полковников, енаралов в Ялтах с молу за ноги кидал!.. Нехай по морю плавають, ежели они на сухом берегу не могут!.. И пишшую грубую есть не могут, и воевать тоже их нет... нехай плавають!..

- Отпусти, дед! - перебил тихо и просительно, как мальчик, курносый рязанец.

- Кого это? - удивился, точно не понял Митрий.

- Да нас.

- Ва-ас?.. Та-к! Нет, вас, должно, только завтря утром отпустють...

И прихлынули все к окну, давя на плечи передних.

- Отпустят?.. Что он сказал?.. Завтра отпустят?

- Судить нас будут, а? - спросил татарин.

- Су-ди-ить?.. Зачем это?.. Должно, уж обсудили... Не иначе, - удумали, как теперь вас приделить...

- Кто удумал?

- Хто, хто... Опять они свое: хто!.. Без вас как же мы теперь?.. Вы у нас умница, а мы - дураки... Старики, - вот кто!.. Кто труда свои клал, хозяйство сгондоблял, а вы, чтоб все, значит, изничтожить, чтоб ни у кого ничего... под метелку!.. По всем избам шарить!.. Кому-на!.. Кому - на, у кого - возьми!.. Чтоб все под командой вашей без порток ходили! Та-ак!.. Старики - они мир держут, а вы наживи-ка себе портки эти самые, а потом, если хошь - сымай, - твое дело, - ходи в босяках...

- Папаш!.. Когда, говоришь, отпустят? - нежно перебил рязанец.

- Ишь нетерпячка!.. Когда время придет! Безо время не отпустють... и не жди зря! - осерчал вдруг часовой и отошел с ружьем дальше.

Дробился на дуле винтовки свет месяца только в одном почему-то месте около мушки.

- Отпустють они нас червей кормить! - проскулил сухорукий.

- Не-ет?!. Ну, и что вы, товарищ, им делали такого, что и мы через вас попали? - смертельно встревожился еврей.

- А что вы, такие, нам говорили, то мы и делали! - ответил матрос за сухорукого.

- Ну, само собой разумеется, товарищ, раз если они - кулаки, то они-таки и есть наши враги, буржуи!.. Это-таки правда!.. Только что это значит: червей корми-ить?.. Вы думаете, они все-таки нас...

И не договорил. А смотревший на него с ненавистью матрос толкнул его во впалую грудь выпадом левой руки:

- Пшел, черт!.. А то раньше время убью!.. Тут и сдохнешь!..

Студент промямлил невнятно, но упрямо:

- Не пос... меют!.. Посмели бы... давно бы... убили! Боятся... Каждую минуту... наши могут идти.

- Но почему же они все не идут, а?.. Почему же не идут?.. - отчаянно вскрикнул и от обиды, и от боли, и от тоски еврей.

- Эвакуация тiм боком пошла! - мрачно догадался полтавец.

- А не могли разве остановить?.. Честное слово, наши их назад погнали! - пробовал убедить себя вслух татарин.

- Кого? Деникинских?.. Фю-ю! - рязанец свистнул длинно.

- Что шум подняли?.. А?.. Чего свистишь? - придвинулся Митрий к окну. А ну, сидеть у меня смирно!.. По своим местам!

- Па-паш! - опять нежно заговорил рязанец. - Вы нас к белым отправите?

Но Митрий сердито отозвался не на вопрос:

- Мы, выходит, старые черти, лысые да седые, и ума уж решились, а они молодые, свой, дескать, порядок заведут, такой, что аж все державы ахнут!.. За-ве-ли, мать вашу суку!.. За-ве-ли порядок... Белые? Белые нам без надобности... Енаралы-то эти?.. Куды им?.. Они вас еще выпустють, поди... а уж мы вас... отпустим!..

Латыш заворочался и застонал сильнее и попросил воды. Ближе всех стоявший к решетке рязанец сказал Митрию:

- Водицы не расстараешься?.. Изувечили вы тут одного... а вернее сказать - двух...

- Это который стрелял-то?.. Который парнишку нашего убил?.. Картуз-то синий?

- Пить другой хочет, - не этот.

- Здоровый-то?.. Потерпит, небось!.. Мы, сынки, вас сколько месяцев терпели, а вам одну ночку всего... Гм... Картуз синий!.. Называется это образованный человек!.. Он в семье-то один работник был, убитый-то, понял?..

Покрутил головою и отошел. И почему-то этим и кончил он весь разговор свой. Представил ли он яснее, чем раньше, как именно будут "отпущены" эти десять человек; стал ли вновь про себя взвешивать все, что уже было решил прочно и окончательно, и почувствовал тяжесть судьи, только он сел в отдалении на бревне и просидел там до смены. Может быть, он просто дремал.

Перелаивались на селе собаки; когда они угомонились, стали перекликаться петухи.

Так как вторую ночь комиссары проводили без сна, то к утру кое-кто забылся.

Но чуть только стало белеть, подошли к холодной один за другим и по-двое - Никита Фролов, Андрей Евлахов и другие трое. Спросили у часового пожилых лет, - все ли в порядке, и тот по-солдатски ответил:

- Так точно!

Припомнил и добавил:

- Все обстоит благополучно!

И стал смирно, правильно взяв винтовку "к ноге", и глядел на всех не как равный, а подчиненно, почтительно и с готовностью.

И тут же загомонило село... И этот чуть-светный гомон был понят в холодной так, как там мучительно хотели всю ночь:

- Наши идут!.. Наши!