Лёд - Владимир

Савва кивнул.

– И до меня дошло, что это не совсем обычный наезд. Я говорю: девушки, хватит плескаться, зовите ваших бычар, я спрошу, чего они хотят. Они говорят: а бычар тут и нет никаких. И я сразу поверил. Да! А эта девочка… дюймовочка эта голубоглазая, она повторяла, как кукла, одно и то же: дай я поговорю с твоим сердцем, дай поговорю, дай поговорю… И я просто встаю и иду оттуда на хер! Одежда моя была там. Оделся я. Осмотрелся. Это такой кондовый новорусский домина, жирный такой. Никого там нет, кроме служанки. Вышел я на участок, иду к воротам. А эта девочка голенькая – за мной. А служанка ворота отперла: пожалуйста. Я вышел. Улица, нормальная такая дачная, это все в Кратово. А девчонка голая – за мной! И опять: дай мне поговорить с твоим сердцем. Ну, хер с тобой – давай, говори! Она так подошла ко мне, обняла и прилипла к груди, как мокрица. И ты знаешь, Савва, – голос Боренбойма задрожал, – я… ну ты знаешь меня двенадцать лет… я взрослый деловой человек, прагматик, я, бля, знаю, откуда ноги растут, меня развести вообще-то трудно, но… понимаешь… то, что было потом… – тонкие ноздри Боренбойма затрепетали, – я… это… я не знаю до сих пор, что это было… и что это вообще такое…

Он замолчал, достал платок и высморкался. Отпил из стакана.

Савва налил еще:

– Ну и?

– Щас… – Боренбойм выдохнул, облизал губы. Вздохнул и продолжил: – Понимаешь, она обняла меня. Ну, обняла и обняла. А потом вдруг такое странное чувство возникло… словно… все во мне стало… как-то медленней, медленней. И мысли, и вообще… все. И я как-то остро почувствовал свое сердце, как-то охуительно остро… очень такое… острое и нежное чувство. Это трудно объяснить… ну, вот есть как бы тело, это просто мясо какое-то бесчувственное, а в нем сердце, и это сердце… оно… совсем не мясо, а что-то другое. И оно стало так очень неровно биться, как будто это аритмия… вот. А девочка… эта… застыла так неподвижно. И я вдруг почувствовал своим сердцем ее. Просто как своей рукой чужую руку. И ее сердце стало говорить с моим. Но не словами, а такими… как бы… всполохами что ли… всполохами… а мое сердце как-то пыталось отвечать. Тоже такими всполохами…

Он налил себе виски, выпил. Взял из коробки папиросу, размял. Вздохнул. Положил в коробку.

– И когда это началось, все вокруг, вообще все, весь мир, он как бы остановился. И все стало как-то… сразу… так хорошо и понятно… так хорошо… – он всхлипнул, – я… никогда так… никогда так… никогда ничего такого… не чувствовал…

Боренбойм всхлипнул. Зажал рукой рот. Волна беззвучного рыдания накатила на него.

– Слушай, может, тебе… – начал привставать Савва.

– Нет, нет… нет… – затряс головой Боренбойм. – Сиди… по… посиди…

Савва сел.

Приподняв очки, Боренбойм вытер глаза. Шмыгнул носом:

– И это еще не все. Когда у нас все кончилось, она ушла в дом. Я там… стоял и стучал. В ворота. Очень хотел… чтобы она была со мной еще. Не она. А ее сердце. Вот. Но никто не открыл. Таковы, блядь, правила игры. И я пошел. Вышел к станции. Нанял там лоха одного. Да! А когда в карман полез, в бумажнике нашел вот что…

Боренбойм достал бумажник. Вынул карточку VISA Electron. Бросил на стол.

Савва взял.

– И вот теперь – все, – выпил Боренбойм. – У меня предчувствие, что это не просто кусок пластика. Там что-то лежит. Видишь, в уголке там?

– Пин-код?

– А что еще?

– Вполне может быть. – Савва вернул ему карточку.

– Юграбанк. Ты знаешь такой?

– Слышал. Газпромовская контора. В Югорске. Далековато.

– Знаешь там кого-нибудь?

– Нет. Но это не проблема, найти. Хотя, а чего ты узнать хочешь?

– Ну, кто положил. Я уверен, что там есть деньги.

– Чего гадать. Дождись утра. Слушай, а эти… которые тебя молотили?

– Я их больше не видел.

Савва помолчал. Пожевал губами. Тронул свой маленький нос:

– Борь, а как он тебе мог пушку приставить, если ты с охраной ходишь?

– В том-то и дело! Вчера я отдал охранника одной сотруднице. Она руку ошпарила, не может водить. Ну, я и… помог девушке человечинкой. Мудак человеколюбивый.

Савва кивнул.

– Ну, что скажешь?

– Пока – ничего.

– Почему?

– Слушай, Борь. Только не обижайся. Ты… нюхаешь часто?

– Уже месяц ни пылинки.

– Точно?

– Клянусь.

Савва наморщил лоб.

– Ну, что мне делать? – Боренбойм взял папиросу. Закурил.

Савва пожал мясистыми плечами:

– Позвони Платову. Или своим.

Захмелевший Боренбойм усмехнулся:

– Я это и так сделаю! Часика через три. Но мне хочется понять… хочется услышать твое мнение. Что ты об этом думаешь?

Савва молчал. Разглядывал острый подбородок Боренбойма. На подбородке выступили бисеринки пота.

– Сав?

– Да.

– Что об этом думаешь?

– Как-то… ничего.

– Почему?

– Не знаю.

– Ты что, не веришь мне?

– Верю. Верю, – закивал головой Савва. – Борь, я теперь во все верю. Третьего дня ко мне в банк санэпидемстанция приперлась. В соседнем подвале морили тараканов. Ну и у нас заодно. Начали-то с тараканов, а нашли горы крысиного дерьма. И знаешь где? В вентиляционной системе. Горы просто, залежи. Пиздец какой-то! И самое замечательное – этих крыс никто никогда не слышал. Ни сотрудники, ни охрана, ни уборщицы. Да и питаться у нас им нечем было. С чего б они так много срали? Или что – они жрали где-то, а ко мне в банк залезали, чтобы просраться? Мистика! Я подумал-подумал. И собрал совет директоров. Говорю, господа, похоже, что это провокация. Крыс-то ни хера не было! А дерьмо есть. Значит, его кто-то специально подложил. Нам намекают на что-то? На что? Все молчат. Ты же знаешь, мы от Жорика только-только отбились. А Гриша Синайко, толковый парень, он в «Кредит Анштальдте» просидел четыре года, посмотрел так на меня внимательно, и говорит: «Савва, никакой это не намек. Если бы подложили человечье дерьмо – вот это был бы явный намек. Тогда бы надо было париться. А крысиное дерьмо – никакой не намек. Это просто кры-си-ное дерь-мо! И если есть крысиное дерьмо, значит, его высрали крысы. Обыкновенные московские крысы. Поверь моему опыту». Борь, я подумал. И поверил.

Боренбойм резко встал. Поднял пиджак с пола. Пошел в прихожую:

– Дай мне рублей на такси.

Савва тяжело приподнялся. Двинулся за ним.

– Слушай, Борь, – он положил тяжелую руку на худое плечо Боренбойма, – я тебе очень советую…

– Дай мне рублей на такси! – перебил его Боренбойм.

– Борь. Хочешь, я Мишкарику позвоню, в ФСБ? Они тебе точно чего-то скажут…

– Дай мне рублей на такси!

Савва вздохнул. Скрылся в темных комнатах.

Боренбойм надел пиджак, ударил ребром ладони по стене. Сжал кулаки. Со свистом выдохнул.

Вернулся Савва с пачкой сотенных купюр.

– Надень мое пальто. Тебе же холодно так будет.

Боренбойм вытянул из пачки две сотни. Вынул из кармана две смятые в комок стодолларовые купюры, с силой вложил в Саввину ладонь:

– Thanks a lot, honey child.

Открыл дверь. Вышел.

Крысиное сердце

4.00.

Тверская улица, д. 6.

Боренбойм отпер дверь своей квартиры. Вошел. Включил свет.

Зазвучала музыка. И привычно запел Леонард Коэн.

Боренбойм стоял возле приоткрытой двери.

Смотрел в квартиру. Все было по-прежнему.

Он закрыл дверь. Прошел по комнатам. Заглянул в ванную. На кухню.

Никого.

В японской гостиной на низком столе лежали: портфель, мобильный, зажигалка.

Он посмотрел на стену. Все три свитка висели на прежних местах. Он подошел. Сдвинул левый свиток. Дыра от вбитого костыля была тщательно заделана. Влажная водоэмульсионная краска еще не высохла. Вторая дыра под другим свитком была заделана так же.

– Ну, бля… – покачал головой Боренбойм. – Безотходное производство. Фирма веников не вяжет.

Усмехнулся.

Открыл портфель. Полистал бумаги: все на месте. Достал трубку. Набил табаком. Закурил. Подошел к полукруглому аквариуму. Свистнул. Рыбки оживились. Всплыли к поверхности.

Он вынул из ниши в стене китайскую чашку с крышкой. Открыл. В чашке был корм для рыбок. Он стал сыпать корм в аквариум:

– Голодающие мои…

Рыбки жадно хватали корм.

Боренбойм закрыл чашку. Поставил в нишу.

Выключил музыку. Вынул из японского шкафчика бутылку виски «Famous Grouse». Налил полстакана. Отпил. Сел. Взял мобильный. Положил на стол. Встал. Пошел на кухню. Открыл холодильник.

Он был пуст. Только на второй полке стояли четыре одинаковые чаши с салатами. Закрытые прозрачной пленкой.

Он взял чашу со свекольным салатом. Поставил на стол. Достал ложку. Сел. Стал жадно есть салат.

Съел весь.

Поставил пустую чашу в мойку. Вытер губы салфеткой.

Вернулся в японскую комнату. Взял телефонную трубку. Набрал номер. Махнул рукой:

– Shutta fuck up!

Кинул трубку на стол. Налил еще виски. Выпил. Выбил погасшую трубку. Стал набивать табаком. Бросил. Встал. Подошел к аквариуму.

Смотрел на рыб.

– Darling, stop confusing me with your wishful thinking… – пропел он.