Феллах - Абд ар-Рахман аш-Шаркави

Тафида, потупив глаза, выбежала из гостиной. Вслед за ней удалилась на женскую половину и жена Ризка.

— Если все-таки вернуться к предмету нашего спора, — продолжал Абдель-Максуд, поудобнее усаживаясь в кресле, — то в ответ на ваше замечание, господин председатель кооператива, должен сказать, что под уклонистами, или отступниками, как изволил выразиться наш досточтимый шейх, я подразумеваю не тех людей, о которых говорили вы. А прежде всего тех, сеид Ризк, кто отклоняется от избранного нами социалистического пути. Тех, кто на словах клянется в верности революции, а на деле пытается увести ее в сторону, противопоставить свои частные интересы интересам нашего кооператива и всего общества в целом…

Ризк с трудом сдерживал подступивший к сердцу гнев. В порыве ярости он не мог сразу подобрать нужные слова, чтобы осадить Абдель-Максуда. Да и не так легко спорить с этим наглецом, который, не выходя из рамок любезности, на самом деле бросает прямо в лицо ему, Ризк-бею, самые оскорбительные слова. И он вынужден молча проглатывать их вместо того, чтобы поставить выскочку на место. Как все изменилось, и за какой-то десяток лет! Подумать только — учитель Абдель-Максуд разговаривает с ним, Ризк-беем, как равный с равным! С независимым видом развалился в его кресле и осмеливается возражать ему. И это тот самый сопляк Абдель-Максуд, отец которого, бывало, не то что сидеть — и стоять-то в присутствии Ризка не смел. Он был их батраком-поденщиком. В дом он даже и не помышлял войти. Усядется в саду на земле перед балконом и ждет, когда позовут. Если же его приглашали войти, то прежде, чем переступить порог гостиной, он долго переминался у дверей с ноги на ногу. А вот сын его не стесняется входить в гостиную Ризк-бея, когда ему заблагорассудится. И не только спорит с хозяином дома, но еще и норовит лягнуть его побольнее. Нарочно употребляет всякие мудреные слова и закручивает такие сложные фразы, что не сразу и докопаешься до их обидного смысла. А делает он это умышленно — знает ведь, как Ризку неприятно слушать их. И он, стиснув зубы, должен все переносить. Что же еще ему остается делать? Такие уж настали времена! Он вынужден выслушивать бывших батраков своего отца, угождать им, сносить их оскорбления, чтобы его не обозвали феодалом или реакционером… А какой он феодал? У него и осталось-то всего семнадцать федданов земли, да и те он давно перестал засевать, чтобы не пользоваться наемным трудом. Посадил на этой земле цитрусовые деревья. Но разве на них наживешься? Особенно теперь, при новых порядках. Куда разумней поступил его брат Фархат-бей — продал свою землю и купил хороший, большой дом в Каире. И мужья его семи сестер тоже не дураки; быстро развязались с землей и разъехались по городам: кто в Александрию, кто в Асьют, а большинство, конечно, в Каир. Там каждый по-своему распорядился вырученными от продажи земли денежками.

Да, вот все и разбрелись по белу свету. А когда-то здесь, в деревне, жила огромная семья, теперь же остался только он один. Фархат даже погостить не приезжает. Он сейчас в Каире большой начальник. Говорит, дел невпроворот. Аллах, видно, милостив к нему — живет в довольстве и благополучии. Правда, и брату не отказывает в помощи: приютил в своем доме его дочь Алияту. Кормит ее и будет присматривать за ней, пока она учится на литературном факультете. Как не быть ему за это благодарным! А может, Алията и после окончания университета останется в доме Фархата! Ведь и его сын Магид тоже учится в университета. Только он на два курса старше Алияты. Чем не пара! К тому же он, похоже, давно заглядывается на свою двоюродную сестру. Блестящая партия! Лучшего брака для дочери трудно и пожелать. Но это значит, что Алията уже никогда не вернется в деревню. Навсегда останется в Каире или переедет с мужем в какой-нибудь другой город. Да и сыновья, как только подрастут и окончат уездную школу, наверняка распрощаются с деревней. И останется Ризк здесь один как перст. Он да жена — и ни одного родственника на всю округу. Дядьки и те уехали в Эль-Фаюм со своими детьми. Умрет он, и осиротеет земля, в которую их род, казалось, пустил такие глубокие корни. Да и самой земли теперь только семнадцать федданов. Вот и все наследство, которое поделят после его смерти четыре сына и дочь. А ведь когда-то у его отца было больше двухсот федданов. Потом около ста федданов отрезал местный эмир, Ризку после смерти отца досталось уже сто. Но и из этих ста федданов удалось сохранить только семнадцать. Точнее, семнадцать записано на его имя. И еще по двадцать федданов на каждого сына. Фруктовые деревья, которыми он засадил свой участок, приносят ежегодно больше трех тысяч фунтов дохода. Фунтов пятьсот он тратит, а остальные — чистая прибыль. К тому же кое-что ему удается урвать с помощью уполномоченного по делам реформы. Пошли аллах ему здоровья и долгих лет жизни! Этот уполномоченный оказывает Ризку немало услуг. Не будь его, разве сумел бы Ризк засеять в этом году еще один участок? Что ни говори, а уполномоченный нужный для него человек. Ризк не забудет его. Впрочем, не стоит и преувеличивать заслуг уполномоченного. Он тоже наломал немало дров. Не умеет ладить с народом. Вот Абдель-Азим да прочие деревенские горлопаны, подстрекаемые Абдель-Максудом, и подняли такую шумиху, стараясь уличить Ризка в нечестности. Не потому ли Абдель-Максуд так нагло разговаривает с ним сейчас? Народ распустился, совсем распустился. Омда[12], может, человек и неплохой, но недостаточно решительный, не умеет держать людей.

Совсем по-другому было в добрые старые времена, при жизни отца. К ним съезжались такие важные гости, для встречи которых перед домом выстраивался караул. Каждого входившего в дом приветствовали солдаты, щелкая каблуками. Почестей хватало и детям хозяина дома… Не только к отцу приезжали знатные гости. Эту честь оказывали и Фархату, и ему, Ризку. Ризк хорошо помнит, как его младший брат Фархат, в те годы студент юридического факультета, устроил большой прием по случаю своей помолвки с дочкой начальника управления по расследованию уголовных дел. Сюда съехалось не только все уездное, но и губернское начальство. Даже сам паша-губернатор пожаловал к ним в гости. Да, славное было времечко! Не то что нынче, когда он вынужден в собственном доме выслушивать поучения какого-то голодранца. Абдель-Максуд поучает Ризк-бея! Нет, даже не Ризк-бея, а сеида Ризка! До чего же ты докатился, сеид Ризк! Тебя оскорбляют, а ты в ответ только улыбаешься. И куда запропастился омда? Вечно он занят «важными государственными делами». Лучше б занимался этими голодранцами, чтобы не лезли они к Ризк-бею со своими идиотскими советами.

— Да, времена меняются! — отбросив прочь воспоминания, усмехнулся Ризк, обращаясь к Абдель-Максуду. — Когда-то твой отец, Максуд-бей, тоже захаживал в мой дом. И не только он! Но все было по-другому.

Тауфик и шейх Талба в ответ на это ироническое замечание громко засмеялись.

— Что и говорить, — подхватил шейх Талба, — много здесь бывало знаменитых людей: и беи, и паши, и уездные начальники, и… и… — Талба еще громче расхохотался, вытирая выступившие от смеха слезы, и наконец с трудом выдавил из себя: — И даже батюшка господина школьного учителя.

Абдель-Максуд покраснел и молча поднялся с кресла.

— Что же, прошу извинить за излишнюю назойливость, — сказал он, остановившись у дверей. — Ну, а что касается собрания, то мы этот вопрос решим сами, демократическим путем. Как захочет народ, так и будет. Никто и ничто не помешает ему выразить свою волю — ни угрозы, ни запреты, ни хитрости, ни посулы, ни оскорбительные намеки… Если народ пожелает созвать собрание, оно состоится, и мы как-нибудь, с помощью аллаха, проведем его сами. Так что, если вам будет угодно, мы продолжим этот разговор на собрании. До встречи!..

— До встречи, до встречи! — со злорадством произнес Ризк и, проводив Абдель-Максуда недружелюбным взглядом, добавил: — Век бы мне с вами не встречаться! Да разве это называется встречей? Мы не встречаемся, а, скорее, сталкиваемся. И опять у нас будет не разговор, а бой. Ну что ж, посмотрим, кто кого.

Ризк, прикурив сигарету, нервно затянулся несколько раз и со злостью швырнул окурок на землю. Абдель-Максуд уже хлопнул калиткой и быстрым шагом направился в сторону деревни.

Не успел Абдель-Максуд скрыться из виду, как у калитки показался молодой феллах, совсем еще юноша. Нерешительно потоптавшись, он робко вошел в сад и, подойдя к балкону, громко произнес:

— Ас-саламу алейкум!

Его зычный голос никак не вязался со смущенным видом. Он заметно пытался побороть свою робость.

Ему никто не ответил, только шейх Талба молча кивнул головой. Тауфик, смерив парня презрительным взглядом, набросился на него:

— Ты чего сюда приперся? Не знаешь, чей это дом? Или опять с уполномоченным не поладил?

В это время на балконе появилась Тафида, которая пришла убрать пустые чашки. Увидев внизу юношу, она удивилась: