Швейцер - Борис Носик

Только через три с лишним десятилетия он высказал свою точку зрения и подчеркнул при этом, что не так легко поколебать человека в его внутренней природе и характере. Что ж, и десяти– и двенадцатилетний человек, без сомнения, имеет свою «внутреннюю природу» и сложившийся характер, что бы ни думали о нем педагоги и родственники.

Независимо от своих гимназических успехов, Альберт стремительно растет в эти годы. Книги, новые знакомства, новые впечатления и главное – размышления над всем прочитанным, увиденным, услышанным. В доме у дяди жила фрейлейн Анна Шефер, учительница женской школы, тоже пасторская дочка, существо очень разумное и доброе. По признанию Швейцера, она больше сделала для его воспитания, чем сама предполагала.

Он бывал в доме у своего одноклассника Эдварда Остье.

Мать Эдварда, фрау Остье, была женщина незаурядного ума и такта. Исключительно начитанным и образованным человеком был пастор Матью, отец другого одноклассника, в доме которого Альберт тоже часто бывал. Хотя тетя Софи не любила, чтоб мальчик «околачивался без толку» по гостям, в эти два дома она ему разрешала ходить. Позднее, когда по средам и субботам Альберта стали отпускать одного на прогулки, он уходил в горы. Оттуда, из прекрасного горного одиночества, он с тоской смотрел на знакомые вершины родной Мюнстерской долины. Во время этих прогулок Альберт часто встречал пожилого человека, энергично шагавшего по дороге. Человек держал за спиной шляпу, и его седые волосы развевались по ветру. Альберт видел его на кафедре во время проповеди и потому сразу узнал в нем мюльхаузенского пастора и довольно известного эльзасского поэта Адольфа Штребера. Они стали раскланиваться и однажды даже разговорились. С тех пор они часто возвращались вместе, и сердце Альберта переполнялось гордостью, потому что он шагал рядом с настоящим, живым поэтом.

Среди самых сильных и самых поздних гимназических впечатлений Швейцера надо отметить влияние нового директора гимназии Вильгельма Дееке. Это был настоящий ученый, знаток ранних греческих надписей и археологических находок. Он был выходцем из Любека, манеры его были несколько чопорны, и гимназисты не сразу к нему привыкли, но, привыкнув, прониклись огромным уважением. Фигура нового директора была окутана тайной. Говорили, что мюльхаузенская гимназия была для него ссылкой, что он вызвал неудовольствие самого губернатора смелыми высказываниями, что он был личным другом поэта Гейбеля и историка Моммзена. Директорские уроки латыни и греческого были очень интересными.

Латынь поначалу причинила Альберту немало хлопот в гимназии. Он брал частные уроки латыни в Мюнстере, но к пятому классу классической гимназии оказался подготовленным слабо. Впрочем, уже под влиянием доктора Вемана он догнал одноклассников, а теперь еще появился Вильгельм Дееке, чьи лекции были одухотворены собственными идеями. До глубокой старости Швейцер не мог забыть его уроков, посвященных Платону. Герр Дееке хотел не только учить, но и воспитывать. Это был мыслящий, чувствующий, высокообразованный человек. Если считать труд учителя творческим, то всем известный Альберт Швейцер был одним из творений всеми забытого Вильгельма Дееке. Впрочем, его ученик Альберт Швейцер не забыл никого. В эпилоге к «Воспоминаниям о детстве и юности» Швейцер писал, что его волнует тот факт, что столькие люди дали ему в то время так много или были для него столь многим. Благодарность всегда была одной из наиболее высоко ценимых им добродетелей. Впрочем, среди людей, оказавших на него влияние, были люди, которых он никогда не знал лично, о которых только читал или слышал. Люди эти, конечно, и не подозревавшие о его существовании, имели на него «решающее влияние», вошли в его жизнь, «стали в ней силой»:

«Многое из того, чего я бы никогда не прочувствовал с такой ясностью и никогда бы не сделал, я сделал и прочувствовал только оттого, что находился под влиянием этих людей. И потому я твердо убежден, что в смысле духовном все мы живы тем, что другие дали нам в решительные часы жизни... Многими чертами характера, которые уже стали нашими собственными, нежностью, добротой, скромностью, готовностью прощать, правдивостью, верностью или самоотречением, мы обязаны людям, которые продемонстрировали нам в действии эти добродетели, порою в великом, а порой в малом. Мысль, которая стала делом, запала в нас, как искорка, и разожгла новое пламя».

Правда, для того чтобы вспыхнуло пламя, недостаточно просто искры извне, просто благородной идеи и благородного влияния, – оговаривает Швейцер. В самом человеке должно быть для этого топливо мыслей и добра. Но чтобы топливо это вспыхнуло, нужна искра извне, от другого человека. Зачастую потом и наше собственное пламя помогает зажечься другим. Как и когда – этого мы можем и не узнать. И все же «нам открывается иногда, что частичка нашего есть в других, и это помогает нам не впадать в отчаяние». О людях же, которые зажгли наше пламя, мы помним с благодарностью.

Среди учителей юности Швейцера, которые зажгли его пламя и к которым он испытывал особую благодарность, был, конечно, и органист церкви св. Стефана, учитель музыки Эуген Мюнх. Надо сказать, что поначалу, несмотря на ранние музыкальные успехи, гимназист Швейцер был довольно трудным учеником для Мюнха. Молодой органист и учитель, сам только что вернувшийся из Берлинской высшей музыкальной школы, очень эмоционально высказывался о своем ученике: «Этот Альберт Швейцер, он у меня вот где сидит!» Беда Альберта была в том, что он любил импровизировать. И в те часы, когда тетя Софи затаскивала его за пианино, он вместо скучного урока брался за свои импровизации или играл с листа. К тому же он стеснялся играть в присутствии учителя. Он стеснялся выражать в чужом присутствии чувства, его волновавшие, и тут из всех людей скорее всего поняла бы его Адель Швейцер, урожденная Шиллингер. Как выражалась некогда его крестная, руки у него в эти минуты становились что деревянные.

И вот однажды, после такого деревянного исполнения моцартовской сонаты, учитель распахнул томик Мендельсона и сказал сердито:

– Вот вам. Вы, конечно, не заслужили такой прекрасной музыки. И вы, конечно, испортите мне эту «Песню без слов», как портите все остальное. Если уж в парне нет истинного чувства, то своего я ему не вложу.

«Ах, так? – подумал Альберт. – Я вам еще покажу, есть у меня чувство или нет!»

Всю неделю он упорно работал над произведением, которое столько раз исполнял раньше для себя. Он сделал то, чего раньше никто, даже тетя Софи, не мог заставить его сделать: он нашел наилучшее расположение пальцев и записал над нотами. А когда подошел урок, он сыграл учителю «Песню без слов» так, как он чувствовал ее.