В никуда - Нельсон Демилль

– Вы-то знали – я не знал.

– Тем не менее. В дороге почитайте путеводитель. Там же, в папке, перевод письма. Прочитайте, но во время пересадки в Сеуле избавьтесь.

– Нет, потащу с собой на контроль в аэропорт.

– Извините, мистер Бреннер, если во время инструктажа я вас обидел или задел профессиональное самолюбие. Я только следовал приказу. – Конуэй посмотрел на меня. – Карл сказал, что вы мне можете не понравиться. Но вы мне понравились. Вот вам дружеский совет: во время расследования вы можете обнаружить то, что вам не следует знать. И от того, как поступите со своими открытиями, будет зависеть то, как поступят с вами.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Здравомыслящий человек на моем месте тут же бы все бросил и отвалил. Но Дуг Конуэй рассчитал правильно: мистер Пол Бреннер был не из тех, кого могла испугать угроза. Мистера Пола Бреннера одолело любопытство: ему приспичило узнать, в чем тут дело. Потому что Пол Бреннер был полным придурком.

Конуэй прочистил горло.

– Во время пересадки в Сеуле вам придется долго ждать. Оставайтесь в зоне отдыха компании "Азиана". С вами могут связаться или передать информацию. А если задание отменят, это тот пункт, откуда вас вернут.

– Понятно.

– Могу я для вас что-нибудь сделать? – спросил Конуэй. – Что-нибудь сообщить, передать поручение? Личные дела?

– Пожалуй, да. – Я вытащил из кармана конверт. – Купите мне билет из Бангкока до Гонолулу. И закажите гостиницы: на несколько дней в Гонолулу, а затем на Мауи. По дням вот так. А это номер моей карточки "Американ экспресс".

Конуэй взял конверт, но при этом сказал:

– Боюсь, что вас захотят видеть в Вашингтоне.

– Мне плевать, чего там захотят. Я желаю провести две недели в раю. Обсудим все в Бангкоке.

– Хорошо. – Он положил конверт в карман. – Что-нибудь еще?

– Ничего.

– Тогда удачи. Берегите себя.

Я не ответил.

– Знаете что... поверьте мне на этот раз... если не считать задания, эта поездка принесет вам больше пользы, чем вреда.

– Первые две тоже были что надо, если не считать войны.

Конуэй не улыбнулся.

– Надеюсь, я хорошо вас проинструктировал. Меня это всегда тревожит.

– Вы отлично поработали, мистер Конуэй. Спите спокойно.

– Спасибо.

Он протянул мне руку, но я не спешил ее пожимать.

– Чуть не забыл... – Я полез в сумку и достал роман Даниэлы Стил. Он с любопытством посмотрел на книгу, словно увидел в ней какой-то особый смысл. – Не хочу, чтобы это нашли у меня дома, если я не вернусь. Отдайте кому-нибудь. Вы ведь сами читать не будете?

Он сочувственно на меня посмотрел и опять протянул руку. На этот раз мы обменялись рукопожатиями. А потом Конуэй повернулся и, не поблагодарив за книгу, ушел.

А я открыл оставленный на столе пластиковый пакет. Деньги, билеты, гостиничные ваучеры, письмо и визу положил в нагрудный карман. А противомалярийные таблетки, антибиотики и путеводитель "Лоунли плэнет" – в сумку.

Но в пакете осталось что-то еще – маленький предмет, завернутый в ткань. Я развернул обертку. Оказалось, что это один из тех идиотских шариков с падающим внутри снегом. В этом снег падал на фоне модели Стены.

Глава 4

747-й "Азианы эйр" начал снижение в корейском международном аэропорту Кимпо в Сеуле. После пятнадцати часов полета я не сумел бы определить местное время и даже число. Солнце стояло в сорока пяти градусах над горизонтом, следовательно, была либо середина утра, либо середина вечера – в зависимости от того, где тут запад, а где восток. Когда облетаешь вокруг Земли, это не имеет никакого значения, разве только для пилота.

Я заметил, что внизу под крыльями снег. И, когда самолет пошел на последний заход, услышал внутри машины звуки работающей гидравлики.

Кресло рядом со мной пустовало, и я надеялся, что и на последнем отрезке пути мне тоже повезет.

Хотя, может быть, не будет никакого последнего отрезка, если меня вернут из Сеула. Шансы этого равны нулю, но вам всегда внушают, что существует вероятность счастливого исхода. Во время первых двух поездок во Вьетнам было то же самое. Командиры говорили: "Отправляемся в Юго-Восточную Азию", – а слово "Вьетнам" не упоминали, словно мы ехали на экскурсию в Бангкок или в Бали. Вот так.

Пора было прочитать письмо, из-за которого заварилась вся каша. Я достал из кармана ненадписанный конверт и извлек из него несколько сложенных листочков. На первом была ксерокопия оригинала конверта, адресованного Тран Кван Ли. За именем стояла какая-то аббревиатура, скорее всего звание погибшего, а дальше – цифры и буквы – его полевая почта в северовьетнамской армии.

Обратный адрес: Тран Ван Вин, звание и часть. Ни в том ни в другом адресе, естественно, не было никаких географических названий – армии перемещаются, и письма догоняют солдат.

Я отложил конверт и посмотрел на само письмо. Оно было напечатано на машинке: три страницы, – но ксерокопия оригинала на вьетнамском отсутствовала, и это снова навело меня на мысль, что в тексте что-то изменили или пропустили.

В связи с письмом я постарался представить себе полевую почту Вьетнама времен войны, примитивную, как почтовая система девятнадцатого столетия: письма передавались из рук в руки, рассылались с курьерами – от гражданских военным, от солдат родным и от солдата солдату – и шли так медленно, что часто не успевали попасть к адресату – он, а порой и тот, кто отправил письмо, были уже убиты.

Проходили месяцы, прежде чем письма попадали к получателям, если вообще попадали. Я вспомнил о трехстах тысячах пропавших без вести и еще о миллионе официально погибших, многие из которых испарились на дорогах после взрыва сброшенной с "Б-52" тысячефунтовой бомбы.

Чудо, что это письмо сумели вынести из осажденного Куангчи. Другое чудо, что оно нашло своего адресата Тран Кван Ли в долине Ашау в сотне километрах. Новое чудо, что на теле убитого его нашел американский солдат. И последнее чудо, что этот Виктор Орт хранил письмо почти тридцать лет, а затем попытался передать в Ханой через организацию "Американские ветераны войны во Вьетнаме".

Но письмо завернули в штаб-квартиру Управления уголовных расследований в Фоллз-Черч, потому что какой-то остроглазый из организации ветеранов углядел в нем определенный интерес и инстинкт повел его к армейским следователям, а не в ФБР. Если бы письмо попало в ФБР, управление понятия бы не имело о его существования. А следовательно, и я.

Однако случилось так, что дело расследовала армия, а ФБР помогало, – положение, которое не устраивало ни ту ни другую сторону. В том числе и меня.

Я опять посмотрел на печатный текст – неготовый читать, пока вполне не пойму, как эти бумажки оказались у меня на коленях.

И вот вопрос: зачем я этим занялся? Кроме Синтии, были еще долг, честь, страна, не говоря уже о скуке, любопытстве и доле мужского самоутверждения. Мое устранение от дел не завершилось на должной ноте, и это задание – та самая нота, высокая или низкая.

Письмо было датировано 8 февраля 1968 года. Я читал слова Тран Ван Вина почти уже мертвому брату.

Дорогой мой брат Ли!

Надеюсь, что это письмо застанет тебя в добром здравии и в хорошем настроении. Я с несколькими товаришами лежу, раненный, в Куангчи. Не тревожься. Раны не серьезные: получил несколько шрапнелей в спину и ногу. Уверен, что поправлюсь. За нами ухаживают пленный врач из католического госпиталя и медики из нашей Народной армии.

Вокруг кипит сражение за город: американские бомбардировщики летают днем и ночью, и нас постоянно обстреливает их артиллерия. Но мы в безопасности – в глубоком подвале буддийской школы вне стен Цитадели. У нас есть вода и пища, и я надеюсь вскоре вернуться в строй.

Я оторвался от письма и вспомнил те дни в окрестностях Куангчи. Мой батальон занимал позицию к северу от города, и мы не видели уличных боев. Зато видели прорывавшихся из Куангчи северовьетнамцев. Но это продолжалось всего неделю, пока южновьетнамская армия не выкурила их из города. Противник просачивался мелкими группами, стараясь укрыться на расположенных к западу от Куангчи холмах и в джунглях. И перед нашим батальоном поставили задачу перехватывать неприятеля. Кого-то мы убили, кого-то взяли в плен, но далеко не всех. Статистически шансы Тран Ван Вина выбраться из города были невелики. А уцелеть в течение семи последующих лет войны – еще меньше. Но если он даже и остался жив, то дожил ли до сегодняшнего дня – ведь прошло почти тридцать лет. Вряд ли. Но в уравнении этого дела уже было несколько чудес.

Я вернулся к чтению письма.