Смерть в осколках вазы мэбен - Виктория Платова

Но поразмыслить толком над этим я не успела, мы уже подошли к машине, которая просто сверкала отмытыми боками и стеклами так, что не смог бы придраться и самый въедливый инспектор ГАИ.

— Зачем ты это сделал, Герт? — спросила я, когда машина вырулила на залитый огнями проспект.

— Разве не прикольно получилось? — Он искоса посмотрел на меня. — По-моему, твои журналисты до сих пор приходят в себя.

— Они люди закаленные и к знаменитостям привыкли, — не удержавшись, кольнула я его. — И все-таки зачем?

— Просто хотелось сделать тебе приятное, — наконец сдался он, — и немножко подразнить твоих собратьев-писак. Думаешь, зря я туда приперся?

Герт был не похож сам на себя. Откуда эта скромность у вечного разгильдяя-рокера? Поприкалываться он ведь мог и по-другому, к примеру, ввалившись пьяным в стельку с гитарой наперевес и устроив настоящий погром. Одно время такие шуточки были в моде у рокерской тусовки. Теперь все как-то остепенились, даже молодые команды не позволяют себе подобных выходок, а пьяные дебоши устраивают больше звезды-однодневки из попсовой среды.

А Герт между тем уверенно вел машину и что-то мурлыкал себе под нос. Спокоен и невозмутим до безобразия, словно и не он каких-то десять минут назад явился причиной сумятицы в мыслях журналюг из «Вечерних новостей». Я не пыталась завязать разговор, разглядывая проносящиеся за окном витрины магазинов. Припарковавшись, Герт помог мне выбраться и повел к возвышающемуся зданию с плавно перетекающими линиями и золотыми буквами по фасаду: «Галерея искусств».

В новой галерее я еще не была, поэтому с удовольствием оглядывалась по сторонам. Старая постройка пришла в негодность еще в пору моей юности, но только год назад объявился богатый спонсор, который помог деятелям культуры со строительством нового здания. Так как за дело взялся состоятельный джентльмен с толстым кошельком, то он нанял невозмутимых скандинавов, привыкших соблюдать контракт и укладываться в срок, поэтому вся работа выполнялась быстро, качественно и в самое короткое время. Новая галерея впечатляла. Здание, построенное в стиле модерн, отлично вписывалось в архитектурный план проспекта. Соседние массивные здания из серого камня, постройки позапрошлого века, только подчеркивали изысканные формы и отделку своего соседа.

В вестибюле я ненадолго задержалась. Во-первых, чтобы поправить прическу и оглядеть себя с ног до головы в огромном трехметровом зеркале в затейливо-асимметричной раме. А во-вторых, я не смогла пройти мимо всяких проспектов, рекламирующих выставки, проходящие в галерее, и брошюр, рассказывающих о творчестве художников. Что-то о Карчинском попалось мне сразу же, и я вцепилась в тоненькую книжечку.

Если при первой моей задержке возле зеркала Герт только усмехнулся и пожал плечами: «Ты отлично выглядишь», то по поводу второй фыркнул, как рассерженный кот: «А это-то тебе, подруга, зачем?» Но я решила не поддаваться, промурлыкала что-то о необходимости иметь приятную мелочь на память о посещении выставки, подхватила своего кавалера под локоток, и мы стали подниматься на второй этаж.

Как и предполагал Герт, основной поток посетителей уже схлынул, но по залам еще независимо прохаживались студенты, наблюдая за своими торопливыми подругами, записывающими что-то в малюсенькие блокнотики, солидные деятели искусства, рассуждающие о живописи и лениво перебрасывающиеся друг с другом малопонятными терминами, усталые провинциалы, которые будут потом дома делиться впечатлениями. В придачу к ним бродили несколько гранд-дам с застывшей скукой на лицах, сопровождаемые гиппопотамоподобными супругами, парочка высохших старых дев в бархатных платьях, отделанных бисером, в одинаковых черных шляпках с вуалетками, да еще несколько совершенно непримечательных личностей, неизвестно зачем забредших сюда.

В углу шло какое-то обсуждение, оттуда доносился мягкий бархатистый баритон, обладателю которого почтительно внимали окружающие.

— Отлично, — Герт потер руки. — Он здесь.

— Кто?

— Как «кто»? — притворно удивился мой неисправимый друг. — Карчинский, конечно же, или ты забыла, мать, к кому мы сюда приехали? Пойдем, я тебя представлю.

— Подожди, — я вцепилась в него не на шутку. — Я не могу так сразу. Мне нужно походить, осмотреться, а там видно будет.

— Ну, смотри, — Герт примирительно похлопал меня по руке. — А я пока тоже кое с кем пообщаюсь.

Я кивнула и направилась к картинам. Ну как я могла забыть или перепутать с кем-то Карчинского? Пожалуй, в нашем городе не было другого столь оригинального художника. В искусство он пришел своей собственной дорогой и никогда не изменял своим пристрастиям.

А рисовал он, исключительно подражая манере средневековых корейских мастеров. У него были картины по известным мотивам корейской живописи, но на выставке представлялись и оригинальные работы мастера. Я завороженно ходила от полотна к полотну, разглядывая тонко прорисованные веточки бамбука, дрожащие на ветру цветы орхидей, ветки цветущей сливы, роняющей свои лепестки на белый снег, величественные хризантемы, держащие свои головы, подобно императорам.

Я не могла понять, как художнику несколькими штрихами удается передать напряжение крадущегося в зарослях бамбука тигра, поющего фазана, трясогузку, гордо вышагивающую по дорожке, зайца, замершего под кустом, дракона, гордо лежащего на склоне горы. Его дракон был мифическим существом и в то же время удивительно реальным каждым изгибом своего тела, каждой чешуйкой, не говоря уже о мудрых глазах под тяжелыми морщинистыми веками.

— Нравится? — услышала я голос за спиной.

— Конечно. — Я быстро обернулась.

— Вы здесь впервые и не можете оторваться, — сказал, улыбаясь, мужчина лет сорока пяти в аккуратном сером костюме.

— Да, — я улыбнулась в ответ. — По мне, наверное, сразу видно.

— Угу, — мужчина кивнул головой. — Вы хотите посмотреть все сразу, а те, кто уже здесь бывал, подходят к картинам, которые им больше всего нравятся. Это правильно, — добавил он. — Если вы придете сюда еще раз, то обязательно поступите именно так.

— А вы здесь уже бывали? — не удержалась я.

— Конечно, — мужчина кивнул. — Я давно знаю Володю, Владимира Карчинского, — пояснил он.

— А вы чем занимаетесь? — снова не удержалась я. Сработал рефлекс — от профессиональных навыков никуда не уйти.

— Я тоже художник.

— Художник? — Мне даже не надо было разыгрывать удивление, все получилось само собой.

— Не похож? — Он снова приятно улыбнулся. — По-вашему, все художники немытые, неухоженные, с засаленными волосами и в грязной одежде?

— Что-то в этом роде, — созналась я, — а также в берете и с бородой.

— Забавно. — Он засмеялся. — В таком случае считайте меня исключением.

— Приятным исключением, — проговорила я, с удовольствием рассматривая художника.

Новый знакомый не был похож ни на совдеповских мастеров кисти, начиная с вальяжного Ильи Глазунова, ни на разных доморощенных художников типа «митьков». Скорее он напоминал художника-передвижника XIX века. Те же строгие манеры, та же аккуратность, не хватало только ухоженной бородки и чеховского пенсне. Этот художник определенно мне нравился.

— А вы так же рисуете? — решилась я забросить пробный шар в виде вполне безобидного вопроса.

— Нет, — он шутливо замахал руками. — Я самый обыкновенный авангардист. А что касается таких картин, то вряд ли найдется не то что в городе, но, пожалуй, и в стране кто-нибудь, пишущий подобно Володьке. Он ведь много лет изучал корейскую живопись, различные техники. Экспериментировал, ошибался, находил. Это теперь он признан, а кто знал его десять или двадцать лет назад? Не каждый выдержит равнодушие чиновников от культуры. Вы же знаете, как было раньше, оригиналы нам ни к чему, нам давай понятное до самой последней точки. А тут Карчинский с его подражанием Ан Гену [2] и Кам Хиану [3]. И вместо кондовых портретов обычных русских баб и мужиков — горы Кымгынсан, как он увидел их у Чон Сона, или старая пагода, усыпанная цветами мэхва [4] в традициях школы О Моннена [5].

— Откуда вы это знаете? — Я была ошеломлена и смотрела на своего нового знакомого во все глаза. — Вы так легко произносите все эти трудные имена…

— Ничего трудного в них нет. — Он снова засмеялся, блеснув полоской ровных белых зубов. — Я же говорил вам, что знаю Карчинского очень давно. А общаясь много лет и слыша постоянно все эти имена, согласитесь, трудно не запомнить их. Для абсолютного большинства эти имена совершенно ни о чем не говорят. Вот если назвать Гогена, Моне или Тулуз-Лотрека, то некоторые еще вспомнят: «Как же, как же, был такой художник». Но если дело касается неевропейской живописи — тут уж увольте… Знать не знаем, ведать не ведаем, слишком все это далеко от нас и слишком непонятно. Поэтому… — но тут он запнулся и смешался: