Ступени - Фридрих Горенштейн

Юрий Дмитриевич встал, потянулся, ударился головой о стропила.

- Полезли вниз, - сказал он.

Пожарная лестница была скользкой от дождя, они осторожно принялись спускаться, каждую секунду ожидая крика. К счастью, вокруг было тихо, в грязный закоулок между домами, очеви-дно, редко кто заглядывал, особенно в дождь. Они пошли по блестящему асфальту, не прячась, теплый дождь освежил их и смыл с их одежды чердачную пыль. В открытых окнах орали радиолы. Мимо, хохоча, пробежала стайка девочек-подростков, шлепая босиком по лужам и держа в руках свои модные туфельки...

- По древнеиндийской медицине в человеческом теле сочетаются три начала - воздушное, слизь и желчь, - сказал Юрий Дмитриевич. - Ныне утверждают, что практика индийской медицины давала хорошие результаты, а теория построена на фантастических предположениях... Но ведь это прекрасно... И это правдиво... Воздушное - это любовь, слизь - это прозябание, желчь - плотское наслаждение... Как просто, как умно...

Потоки воды текли вниз по горбатым улицам, образуя завихрения на булыжных мостовых, журча в желобах... Вдали слабо вспыхивали бесшумные молнии. Возле монастыря, куда Юрий Дмитриевич и Зина приехали на автобусе, дождь еще только начался. Туча шла от центра города, но над речкой и заречными полями небо еще было звездным. Подгоняемые сильным ветром, Юрий Дмитриевич и Зина протиснулись в тугую калитку и торопливо прошли монастырский двор, прислушиваясь к тревожно гудящим листвой дубам. В комнате у Зины горел свет.

- Это папа Исай, - обрадованно сказала Зина. - Вернулся. Как хорошо...

Папа Исай сидел за столом и ел хлеб с солью и горчицей. Он был босой, в расстегнутой рубахе, и портрет Толстого висел прямо на голой груди.

- Папа Исай, - сказала Зина, целуя его. - Я вас сейчас покормлю...

- Я по церквам ходил, - сердито сказал папа Исай, - двести лет по всей Руси под видом ремонта церквей шло разрушение древнецерковного стиля. Вместо семиярусных иконостасов стали устраивать низкие ширмы на западный манер... И образа не русской, а французской школы...

- Вам с моим товарищем поговорить надо, - сказал Юрий Дмитриевич. - Он тоже славянофил.

- А духовенство, - выкрикнул папа Исай, не обращая внимания на замечание Юрия Дмитриевича, - выдыхается духовенство неудержимо, как жидкость в открытом сосуде... Если священнику вверены души, то тем более могут быть вверены и церковные средства... Вот как они говорят... Запросы и нужды, с которыми стоит перед нами православная церковь, как перед своими духовными детьми, они по-своему истолковывают...

Зина поставила перед ним тарелку гречневой каши, разогретой на керогазе, бросила кусок масла, и папа Исай начал жадно есть, сердито посапывая.

- Давайте вернемся к нашему диспуту о христианских догматах, - сказал Юрий Дмитри-евич, усаживаясь на диван, но тотчас же вскочив. - Тут проблема ежедневного добра либо добра-идеала... Давайте обратимся к личности Иисуса, то есть к истории его болезни... По моей гипотезе, анализируя его поступки, можно заключить, что он страдал желчнокаменной болез-нью... Желчнокаменные больные обычно раздражительны и недобры... Особенно в сочетании с воздействием семенной жидкости... Однако, с другой стороны, утверждения последователей Иисуса о кротости его и доброте... Тут противоречие... Вернее, скорей путаница... Если проана-лизировать внимательно даже Евангелие, то можно обнаружить, что многие каждодневные поступки Иисуса не так уж добры... Впрочем, достаточно одного, главного, то есть распятия... В нем все. Об этом, кажется, какой-то крамольный богослов писал... Впрочем, не помню... Разве не блекнет жестокость палача перед жестокостью самого Иисуса, всемогущего Бога, который совершил распятие свое на глазах своей земной страдающей матери... Тут легенда, но в ней отголоски подлинного... Распятие было совершено во имя спасения людей, во имя добра, но как поступок именно того дня, когда оно совершилось, распятие был поступок Иисуса, жестокий и недобрый... И вот тут-то нам на помощь палеопатология приходит... Тут медицина помогает истории и философии... Желчные больные редко бывают добры, но ощущение добра как чего-то недоступного, но манящего и прекрасного, стремление к добру у них бывает развито необычай-но... Пусть подспудно, подчас несознательно... Добро как идеал они чувствуют часто гораздо сильней, чем так называемые добрые люди, которым добро каждый день доступно и в быту утонуло... Я о чем хочу... - Юрий Дмитриевич замолк на несколько секунд, как бы смешав-шись. - Ах, вот о чем... Конечно, в Евангелии много историй, и тут по-разному можно... Но всё ж главное-то распятие... По нему и судить надо об основном постулате христианства... О непротивлении злу... Впрочем, я уже говорил об этом... Просто физиология подтверждает и уточняет философию... Непротивление злу как идеал прекрасно... Как каждодневное правило - нелепо...

Папа Исай съел гречневую кашу и теперь доедал разогретые капустные котлеты, политые кислым молоком... Оконные стекла подрагивали от порывов ветра, шел уже сильный дождь. Вспышка молнии на мгновение осветила темноту за окном, блеснули мокрые стены, мокрые, растрепанные ветром ветви деревьев, и, прежде чем молния погасла, Юрий Дмитриевич увидал прижатое к стеклу чье-то мокрое лицо.

- Слепорожденный, - прошептал он, поежившись от внезапного озноба, - в окно заглядывает...

Папа Исай тоже испуганно попятился к ширме, крестясь, а Зина побледнела, затем кинулась и опустила штору.

- Он часто так, - сказала шепотом Зина, - стоит и смотрит, вернее, слушает...

В дверь застучали.

- Зина, - крикнул слепорожденный, - открывай, я говорить с тобой хочу.

- Аким Борисыч, - сказала Зина, - поздно уже, я уже сплю.

- Врешь, - крикнул Аким Борисыч, - у тебя свет горит, ты любовника принимаешь. - Он вновь сильно ударил в дверь.

- Не открывай, - крикнул папа Исай, - пьяный он... Фу, дьявол...

- Открой, - сказал Юрий Дмитриевич, испуг прошел, он был вновь спокоен, и лицо у него было решительное.

Юрий Дмитриевич подошел к двери и откинул крючок. Слепорожденный ворвался в комнату. Он был страшен... Вода текла с него ручьями. Китель, брюки, волосы, даже черные очки были испачканы глиной, ботинки разбухли. В левой руке у него был помятый, истерзанный букет цветов. Дышал он тяжело, со всхлипом, и из теплого гнилого зева его прямо в лицо Юрию Дмитриевичу бил острый спиртной запах.

- Доктор, - сказал слепорожденный, - я узнал тебя, доктор... И этот проклятый церков-ник тоже здесь...

Папа Исай присел за ширмой, Зина забилась в дальний угол, один Юрий Дмитриевич стоял неподвижно, лишь когда он поправил очки, видно было, что рука его слегка дрожит.

- Как вы узнали, что свет горит, слепорожденный? - спросил Юрий Дмитриевич.

- Стекла теплые, - ответил слепорожденный, сбитый с толку спокойным вопросом Юрия Дмитриевича.

- Аким Борисыч, - крикнула Зина из своего угла, - вы не ходите ко мне... Я другого люблю... А вас я боюсь... Я в милицию пожалуюсь...

- В какую милицию, - сказал Аким Борисыч, - церковница... Ты советское учреждение позоришь, ты коллектив наш позоришь...

- Лазутчик, - крикнул Юрий Дмитриевич, - приспособился к нашим словам, к нашим лозунгам... Пойдем туда, где нет лозунгов, только дождь, только природа...

- Не ходи, - крикнула Зина, - он пьян... Это страшный человек... Он покалечит, он изувечит тебя...

- Это не человек, - сказал Юрий Дмитриевич, - это другое мыслящее существо... Если они захватят землю, то не станут уважать наши идеалы... Идеалы зрячих... они нам будут попросту выкалывать глаза... Человек должен бороться за свои глаза...

Юрий Дмитриевич обнял Зину и пошел к двери. Аким Борисыч постоял несколько мгнове-ний, очевидно, озадаченный, затем метнул мокрый букет к ногам Зины и вышел следом. Дождь хлестал с такой силой, что Юрий Дмитриевич почувствовал себя словно погрузившимся в воду, он мгновенно промок насквозь, в сандалетах чавкало. Слепорожденный молча шел впереди, ни разу не споткнувшись, в то время как Юрий Дмитриевич скользил по мокрой глине, попадал в лужи, ударялся о камни и даже упал, больно содрав колени.

В монастырской стене была ажурная дверка, они вошли в нее и пошли среди деревьев, росших между внешней и внутренней стеной. Они пошли по этому коридору шириной метра в три. Потом слепорожденный нырнул в какое-то отверстие. Юрий Дмитриевич полез следом, ощупывая сырые стены, но вскоре остановился.

- Здесь темно, - сказал он, - ты ползешь по ступеням вниз, а я вверх... Вот и встреча... Но ты выбрал это место хитро... Ты хочешь лишить меня моего преимущества, сохранив свое...

- Не ходи к Зине, - сказал из темноты слепорожденный, - ты себе много найдешь, а я без нее жить не могу...

- Я тоже, - сказал Юрий Дмитриевич, - но я удивлен... Разве ты можешь тосковать и страдать по женщине... Впрочем, тоскуешь ты не по ней, а по своим прикосновениям к ней...

Слепорожденный был уже совсем близко, подошел он бесшумно, и Юрий Дмитриевич ощутил его лишь по спиртному запаху. Юрий Дмитриевич успел шагнуть назад, пальцы слепорожденного едва не сбили очки. Юрий Дмитриевич медленно отступал к свету, а слепорожденный упорно нащупывал его глаза, очевидно, глаза были самым ненавистным для слепорожденного в Юрии Дмитриевиче. Проход стал шире, в нем уже мелькал отблеск уличного фонаря, и в свете этого фонаря Юрий Дмитриевич увидел лицо слепорожденного, которое показалось Юрию Дмитриевичу похожим на физиономию из кошмара, словно с него снята была маска, придававшая ему хоть внешнее подобие человека. Потом Юрий Дмитриевич понял: исчезли темные очки, и видны были розовые мягкие глазницы, особенно страшные тем, что выглядели они не как увечье, а наоборот, внешний вид их достиг такого совершенства, что на мгновение Юрий Дмитриевич ощутил свои глаза как увечье. Это было так омерзительно, что Юрий Дмитриевич вскрикнул и побежал. Слепорожденный бежал следом, дыхание его было уже рядом, но, когда они выбежали из подземелья на дождь, слепорожденный начал отставать, затем раздался его крик, и топот оборвался. Юрий Дмитриевич оглянулся. Слепорожденного не было, он исчез, словно разом испарился. Молния ударила прямо в купол разрушенной церкви, осветила ящики горторга, гнущиеся от ветра и дождя деревья, а гром потряс Юрия Дмитриевича, отдался в груди и висках... Юрий Дмитриевич услыхал какие-то идущие из-под земли звуки, подошел и увидел слепорожденного, барахтающегося в наполненной водой яме, очевидно, выко-панной строителями. Слепорожденный тщетно пытался выбраться, скользил по размокшему глинистому брустверу.