Плюс - Джозеф Макэлрой

Это было флюидное основание, уложенное поверх борозд, трещин, гребней, перекатов.

Оно текло по телу Имп Плюса, вот только тела у него сейчас не имелось. Затекало на складки, что были его так же точно, как и то, что одна из них сейчас приоткрылась, заставив его взглянуть на то, что он не знал, хочет ли видеть.

И то, что он увидел, было ее. Или должно быть ее, потому что питательный запах был тем запахом из ее глаз. Та медленная сыворотка, замешанная на сладком цвете и зернах или глобулах детского питания.

Но затем запах ослабел, словно его отвергла чужеродная пульсация вдалеке. Однако запах исчезал как след, который вернется.

А Имп Плюс видел лишь тонкую путаницу света, венами пронизывающую тонкую темноту. Венами застывшими, как карта, но повсюду мерцавшими.

Оно тоже гасло, но с нарастанием: то есть, расплываясь все ярче и ярче. Подобно свету, которого желал Имп Плюс при темном цикле, где не было хорошего Солнца. Яркий мазок был от путаницы света и одной из вен, и он быстро смыкался на нем, как на одном из все более и более мелких кусков, на какие разделило его утраченное тело, словно для того, чтобы взвесить все по отдельности.

Имп Плюс вошел. Он прошел сквозь яркость. И было слышно, что Слабое Эхо уже давно завершило отвечать, что эти нервы в радужке того глаза выступают из своей темной мембраны из-за того, что вещество передатчика норадреналин светится в нейронах.

Но темнота, в которую вошел Имп Плюс сквозь вену яркого мазка, не могла быть ее темнотой. Действительно, участок водянистой влаги был ее. Поскольку она поступила из складок, где волокна укрепляли объективы ее глаз. Она вытекла и отделилась, заполнила и открыла новую складку среди трещин и гребней.

Но, подобно трещинам и гребням, седловинам и перекатам, что были его, эта новая складка тоже была его. Она была частью всего, на что распространила свое поле сыворотка сладких частиц.

Что было телом. И было его. Хоть и не его телом. Большая часть которого утрачена. И поэтому не могло реагировать.

Запах ее глаз на морском побережье также теперь исчез, как и следовая паутина света нерва радужки, сквозь которую Имп Плюс проник в темноту, которая, как он теперь слышал, вваливалась к нему.

Темнота, что была его, знал он.

Поскольку в том, что было его.

Что было одной складкой из множества складок, из многих седловин, расщелин, трещин.

Темнота была его, потому что разламывалась. Она обвалилась и разломилась на части, которых, как он обнаружил, ему хотелось. Но разлом был настолько огромным, что его клетки, заслышав его, также разломились; и его клетки, завидев это, были глазами, втиснутыми во впадины, пока мешочки не лопнули, и водянистая влага не пролилась; так что глаза остались утопленными, а это и случилось в том, как он теперь знал, что он подготовился не помнить, но все равно помнил, хоть и не слово для этого. Это было как то, что он ощущал прежде, что оно тоже было здесь. Для него он также не мог найти слово.

Он знал лишь, что оно спрашивает. Вне того, какое он раньше чувствовал, он выяснил, что в свою очередь было вне слов, которые уже нашел. Клетки, заслышав и завидев разламывание, были иными, нежели само разламывание. Разлом был мягким, как клей. Клейкое единство разваливалось на множество губчатых единств, что потом становились намного, намного больше, а затем снова превращались в единства клея. Но десять к одному, что это и был клей. Десять клея к одному грэю. Но клей должен быть белым, а этот был темнее. И здесь звучало глубокое похрустывание, неслышное, словно бы предвосхищающее.

Ему хотелось слово для того, что раньше чувствовал: слово, какое больше было бы вопросом. Он хотел остановиться, пожалуйста. Но теперь обнаружил, что по темноте может сам разместить и снова разместить то, что поблекло или выключили: сладкий запах и нервы, полные света. Потому вот они снова, припомненные тут. Он думал, что может такое сделать, и без слов. Что не то другое, какое он чувствовал, и то было слово, которое больше вопрос.

Но сейчас от центра разламывающаяся темнота начинала разламываться.

На все больше и больше углов, но обратно, чтобы указать на точку растущего центра, из которого все углы ускользали прочь, как звезда темноты, вывернутая снаружи внутрь, углами. И расступавшаяся темнота забрала с собой сети нерва радужки, которые он заставил возникнуть вновь, и забрала сладкий запах ее глаз на берегу.

Поскольку перестать он не мог, и не мог перестать хотеть, и не мог вспомнить слово для того, какое он здесь чувствовал, что заставило его хотеть перестать, он тогда хотел быть не здесь. Но то, что вывалилось из хрустнувшей темноты, тоже было здесь, хоть и в расстояниях, что делились на все больше и больше все меньших и меньших расстояний. Поэтому, заглядывая внутрь складки, что была его, поскольку была она частью того, что было его, он также смотрел внутрь зеленой и сине-зеленой грядок светящихся ярких водорослей, ярких еще и потому, что мокрых. Видя больше зелень, чем сине-зеленое. Хотя обнаружил больше того и другого.

Больше, чем что?

Больше, чем до этого.

Он видел больше зелени, но теперь также видел меньше разного в большем. Он видел сферы до того маленькие и отделенные, как моргание глаза, и они двигались и были во множестве движений. Менее маленькие из этих сфер дышали быстрее, более маленькие так медленно, что другие движения внутри этих сфер были яснее. Зеленые сферы были хлореллой, потому что он подготовился припомнить хлореллу. Но сейчас здесь было немного больше, пока он смотрел, как будто некоторые члены зеленой популяции уже сбились в кучу за пределами видимости и теперь выступали, отталкивая в сторону других.

Это еще происходило.

Но чем больше становилась популяция хлореллы, тем больше Имп Плюс мог разделить их на взгляд, и потому зрение Имп Плюса находило все меньших и меньших.

И меньшие, которых он видел в каждой сфере хлореллы, — это диски или яйца сплюснутые и, что важнее, склоненные так, что, когда они двигались по клетке, их края улавливали свет, Имп Плюс мог это определить, потому что яркость, которая была повсюду, даже в тенях вдоль стен, что были стенками капсулы еще больше, чем стенками складки, была не одной, а многими, бегавшими в настолько маленьких индивидуальных пакетах, что в них имелось