Гибель волхва - Геннадий Осетров

Дождавшись, когда новообращенные остановятся и притихнут, попин подходил к нем, показывал крестом и восклицал: «Гюрги»[31] — мужчинам, «Анна» — женщинам. Затем византиец удалялся, садился в стороне на лавку и устало ждал.

Русичи же продолжали стоять в воде. Они удивленно осматривали друг друга, ища неведомой перемены, но все остались прежними, ни в ком ничего не изменилось, и теперь люди недоумевали, но и успокаивались. Страшный путь по городу, побои дружинников, ожесточение и ожидания последних дней — все смылось мутной водой Почайны. Опасность разом пропала, осталось лишь одно — в речку входили Добрыни, Путяты, Святославы, Будимиры, Торопы, Даньславы, Сытыни и Предславы, Забавы, Милуши, Истомы, поднимались же на берег только Гюрги и Анны.

Сумрачные новообращенные христиане теснили друг друга, выходя из реки. А на берег по дороге сходили все новые и новые толпы русичей.

Всеслав уже видел, что немедленной опасности в крещении нет, что мужики и бабы, растерянно выходящие из воды, постепенно отходили от недавнего страха; но чем ближе он оказывался у Почайны, тем тоскливее делалось у него на душе. Конечно, он может недолгий час постоять в серой речной воде под крики иноверцев, но ведь знает же он, что над ним, над этой землей летают сейчас невидимые навьи — его отец, Пепела, Милонег, Кукун. Всего один шаг сделает он, Соловей, и навечно останется без души, не будет отныне его навьи и ничто не поднимется к небу после его посмертного костра. Эти пришлые христиане прочат ему чужое ирье, но ведь там он никогда не встретится с отцом, с матерью, со всеми пращурами, жившими в его родной веси. В христианском же загробном мире от так и останется одиноким изгоем, как и жил тут, не земле.

Крещеные же русичи все никак не понимали, что им надлежит делать дальше. Они виновато поглядывали на вновь прибывших, но с берега не сходили. С их одежд стекала вода и сбегала обратно в ручей.

Отдыхавший попин нахмурился, зашагал к толпе. Но тут на дороге застучали копыта, Всеслав обернулся, увидел князя и главного попина, толстого старика, который, робко притрагиваясь к столпившимся людям, продвигался между ними к Почайне. Князь сидел на коне и невидящими, как и в день приезда, глазами скользил по выжидательно притихшим подданным.

Главный попин подошел к первым новообращенным, произнес несколько слов. К нему подлетел толмач, перегнувшись, стал вслушиваться в размеренную речь. У византийца, хотя он и был стар, голос оказался зычным. Прерываясь, попин каждый раз ласково притрагивался к переводчику, и тот торжественно говорил:

— Боже великий, сотворивший небо и землю, посмотри на новых людей своих и дай им познать совершенно тебя, истинного бога, как познали страны христианские, и утверди в них веру правую и несовратимую. Помоги, господи, на сопротивного врага, да, надеясь на тебя и на твою державу, сокрушаться козни его под знамением силы креста твоего и прославится имя твое во всей Руси. Но неверующие пусть постыдятся и примут наказание от тебя, творца.

Толмач замолчал. Главный попин перекрестил русичей, пошел к князю, но тут же вернулся.

— Теперь идите в избы свои! — прокричал его слова переводчик.

Люди зашевелились и медленно, натыкаясь на передних, потянулись к подъему. Шли устало, безмолвно, обреченно, будто лишь теперь до конца осознав все происшедшее с ними. Получилось так, что Всеслав оказался на пути новых христиан, и, когда все вокруг стали расступаться, освобождая путь, его вдруг осенило, он круто развернулся и вместе с новообращенными побрел в город.

А навстречу им все сходили и сходили к Почайне русичи. Увидев мокрых людей, они испытующе вглядывались в их лица, ища какие-то перемен, и безостановочно шагали дальше, подгоняемые княжьими людьми.

Встречаясь взглядом с дружинниками, Всеслав каждый раз холодел — все получилось у него легко и просто, и не верилось, что опасность так неожиданно осталась позади. Сейчас Соловей боялся одного — что какой-нибудь воин, заметив его сухую одежду, выхватит его из толпы и снова погонит к Почайне. Тогда он сбросил с плеч корзно[32], свернул его и понес под мышкой, будто намокшую одежду.

Наверху, в городе, Всеслав свернул в первую же безлюдную улицу. Тут он оказался в одиночестве, но страх от этого лишь усилился в — любой миг могли появиться шнырявшие по Киеву дружинники, избить и, как увиденных недавно смердов, ременными удавками потащить креститься.

Надо было побыстрее облиться водой, и Соловей стал озираться, ища колодец. Увидев неподалеку журавель, он поспешил туда, дрожащими руками вытащил ведро и окатился.

И вот тут из двора прямо на него выехало несколько воев.

— Куда? — устало спросил один из них.

— Работать, черепицу, изразцы для княжьего двора делаем, гончар я.

Всеслав запнулся, но сразу же понял, что молчать опасно, и заторопился:

— Крестился я уже; там сейчас князь и главный попин отпустили нас… крещеных…

— Не попин, а митрополит он, Михайлом кличут.

— Он сказал: идите по избам.

— А крест твой где?

Соловей не понял вопроса, но глаз не опустил.

— Хитрецов много уже объявилось, — по-прежнему спокойно продолжал дружинник. — Нам говорят, что окрестились, а сами еще и со дворов своих не выходили. Ты-то вот мокрый весь, а те в сухоньких сорочках стоят и лгут. Потому и повелел митрополит всем новокрещеным на шеи кресты надевать, а у кого нет, гнать снова к Почайне…

— Чего ты разговорился?! — рассердился другой дружинник. — Видишь ведь, что нет на нем креста, поднимай плеть да гони к взвозу!

— Нет, у этого по глазам видно, что крестился. Да и мокрый весь. Видно, из самых первых, еще до пояснения.

— Нас много таких, — подхватил не своим голосом Всеслав. — Я один этого дорогой, многие туда пошли, — махнул он рукой, мы все без крестов…

— Ладно, шагай уж, но за крестом немедля сходи. Мы вот добрые, другие без слов плеть опустят.

Вои поскакали по дороге, подъезжая то поодиночке, то парами к обезлюдевшим избам. Всеслав же все не мог сдвинуться с места; он долго смотрел вслед дружинникам и трясся все телом.

Дальше он шел крадучись и наконец вышел из Киева; озираясь по сторонам, он побежал к лесу, возле первых деревьев остановился и, тяжело дыша, прислонился к липкому сосновому стволу. Позади него остался совершенно бесшумный, будто опустевший огромный город.

4

Великий Род и добрый Спех[33] уберегли Всеслава в тот день. Он понемногу успокоился, замерев среди деревьев, затем двинулся вперед. Но вдруг он отчетливо расслышал негромкие голоса и, решив, что это засада, устроенная по повелению хитроумных византийцев, метнулся в кусты и притаился там.

Изредка мимо него быстро проходили прибегающие из города русичи. Шагали поспешно, поодиночке и толпами, однако через несколько шагов замедляли ход и в двух-трех перестрелах от края леса рассаживались под деревьями. Всеслав понимал, что это бегущие от крещения русичи, но никак не мог сознать, чего они ждут: прятаться тут было нелепо — напасть не пришла в город на один день, она утверждалась в Киеве накрепко, и пережидать ее чащобах было бессмысленно.

Всеслав выбрался из кустов, быстро зашагал по лесу. Сперва беглые горожане попадались ему часто — мужики и бабы, дети сидели под деревьями или решительно брели куда-то, ведя с собой коров, коз, лошадей.

Свет разгоревшегося дня пробивался сюда сквозь вершины деревьев и пятнами освещал траву и желто-коричневую хрупкую хвою, усыпавшую землю.

Соловей шагал легко и ходко; все опасное быстро отдалялось от него, оставаясь в Киеве. Впереди же, хотя и в конце очень долгого пути, ждали родная земля, покой и свои боги.

Ночью в жизни изгоя Всеслава произошло самое великое событие. Приближалось оно грозно; тихий вечер вдруг оборвался, и быстро наступила тьма. Черные тяжелые тучи скапливались над лесом, воздух остановился — все приготовилось к грозе. Соловей сперва решил сделать шалаш, но побоялся шуметь и только прибавил шагу. Изредка ему казалось, что совсем рядом, за ближними кустами, кто-то шевелится, он останавливался и долго вслушивался в сумрак; однако лес молчал. Лишь порой шелестела наверху листва деревьев, мелькали поспешно укрывающиеся перед непогодой птицы — вокруг устанавливалась предгрозовая неподвижная духота. Внезапно, напугав беглеца, по дереву пронеслась белка, на середине пути она замерла, разглядывая человека, но в этот миг над лесом тяжело пророкотал Перун-гром; все испуганно притихло, однако тут же, разбуженное грозными шагами бога, ожило; громко заговорили деревья, унесся прочь душный теплый воздух, и с неба начал стекать густой влажный поток. Следующий удар грома раздался над головой Всеслава, потом, глухо ворча, он долго пробирался сквозь лес к городу и там стих. Первые капли дождя упали на землю, они оказались очень теплыми, будто нагревались на листьях и ветвях деревьев.