Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл

Филип медленно покачал головой.

— Хотел бы я знать. Могу сказать только, он словно бы приснился мне. Что, полагаю, означает — он всегда был здесь, где-то в моем подсознании, голосом, который я прежде отказывался слушать. Однако, когда я принял сознательное решение писать фэнтези, он в некотором смысле пробился наружу. Мне самому немного страшно признавать, но, возможно, Покет и есть мой настоящий голос, голос, который зрел во мне много лет, пока я совершенно этого не понимал.

— Потрясающе, — сказала Глория. — Должна признаться, когда я читала «Темную энтропию», у меня было ощущение, причем очень сильное, что я разговариваю с Покетом Доброчестом, а не читаю написанное Филипом Мёрдстоуном. Надеюсь, вы не против, что я это говорю.

— Ничуть, — великодушно заверил Филип. — Именно такого эффекта я и старался достичь.

— Вам это с блеском удалось.

— Премного благодарен, Глория. — Он подался вперед на стуле и встретил теплый взгляд Минервы. Она подмигнула. Внизу живота у него что-то трепыхнулось в ответ.

Позже, уже из-за трибунки, Филип сказал:

— Я, гм, думал, может, лучше прочесть что-то по запросу. А не просто отрывок, который выбрал я сам. Так что если тут кому-то что-то…

В воздух взлетело несколько рук. Филип отпрянул, словно бы устрашенный таким энтузиазмом. Запрокинутые к нему лица были омыты мягким светом, льющимся сквозь брезент над головами. Он выбрал скрюченного мальчика в инвалидном кресле, которого показала ему Минерва.

— Что ж, посмотрим… как насчет вас, сэр? Молодой человек в… э-э-э-э.

Девушка из Би-би-си протянула инвалиду микрофон в меховом чехле.

— Уй, ы-ы-ы! Я люблю, как гремы, ну знаете, э-э-э-э, как они вроде как в туннеле и выр-р-рываются из-з-з-з…

Филип наклонился к микрофону.

— Кажется, я знаю, какое место вы имеете в виду. — Он вытащил свой экземпляр «Темной энтропии», который держал за спиной. Из страниц торчал один-единственный желтый стикер. — По небывалому совпадению я отметил только одно место — представьте себе, этот самый отрывок. Когда гремы случайно прорываются через пещеру Мегрума. Ну не странно ли?

Раздались смешки, а потом чей-то голос добродушно выкрикнул:

— Подсадка!

Снова смех, выкрики «Подсадка! Подсадка!». Мальчик в инвалидном кресле в ужасе вывернул голову на голоса. Между губ у него тянулись клейкие нити. Филип, улыбаясь, вскинул руку.

— Я глубоко шокирован этими циничными предположениями. — Он посмотрел на мальчика-инвалида. — Подтвердите, мы же ничего не подстраивали, верно? Мы с вами никогда прежде не встречались?

— Нет! Нет! — мальчик вращал глазами и когтил воздух узловатыми пальцами. В голосе его слышалась паника. — Мы никогда… я не…

Человек рядом с ним, единственным видимым отклонением от нормы которого являлся седой хвост волос, потянулся к мальчику и успокаивающе положил ему руку на локоть.

— Спасибо, — сказал Филип, и публика снова захлопала — должно быть, чтобы заглушить затихающие вопли мальчика. — Что и требовалось доказать. Я не сговаривался с моим юным другом. Единственная причина, почему я отметил этот конкретный отрывок, это что именно его меня всегда просят прочесть. Ума не приложу почему.

Одобрительные смешки.

Филип открыл книгу. Молчание заволокло комнату теплой снежной пеленой. Филип начал читать — чуть приподнятым, чуть хрипловатым голосом с еле уловимым девонширским акцентом. Голосом, как понимал слушатель, писца Покета.

8

— За ваш успех, милый.

Минерва отпила шампанского и принялась водить языком по зубам. Филип зачарованно наблюдал.

— Обожаю креветки в фенхеле, — сказала она, — но к зубам липнет — просто беда, правда? Ну, словом. Пройдемся по расписанию? Вы как, в силах?

— Абсолютно.

— Окей, ладненько. Приземляемся в Джи-эф-кей в два часа по местному времени. Машина отвезет нас в «Фокс-студиос». У вас будет час на то, чтобы прийти в себя, а потом… Тьфу ты. Снова та блондинка. Спорим на гинею, она по вашу душу.

Стюардесса с бейджиком «Вирджиния» на груди, улыбаясь, прошла через салон первого класса и легонько положила руку на стенку капсулы Филипа.

— Прошу прощения, что прерываю, — сказала она, — я могу подойти попозже, если вам так удобнее.

— Все в порядке, — ответила Минерва. Такую улыбку, как у нее, сейчас могли бы выжечь кислотой на статуе Мадонны. — Сделайте одолжение.

— Просто мне довелось упомянуть капитану, что вы на борту, и — можете представить — он буквально как раз сейчас читает «Темную энтропию» и попросил меня попросить вас подписать ему книгу. Он ее обожает.

Она протянула роман.

— С удовольствием, — сказал Филип, нашаривая свою перьевую ручку фирмы «Монблан». — И как зовут нашего отважного капитана?

— Кеннет.

— Разумеется.

Филип попытался придумать что-нибудь подходящее для человека, который ведет через Атлантику самолет с двумя с половиной сотнями пассажиров, а сам при этом с головой ушел в книжку про гномов и некромантию, но воображение отказало ему. Так что он написал просто: «Кену с наилучшими пожеланиями, Филип Мёрдстоун», подписавшись своей новой подписью — где первая буква имени была слегка стилизована на греческий лад, а С напоминало свернувшуюся змею.

— Итак, — сказала Минерва, когда ей снова удалось завладеть его вниманием, — сперва у нас по списку Хоуп. Вы появляетесь вторым гостем в программе. Вторым гостем — это хорошо, вторым гостем — круто. Мне ради этого пришлось потянуть кое-какие струны — да что там, чертовы стальные тросы пришлось потянуть. Это потому, что место первого гостя — для малахольных. Хоуп выпускает первым кого-то, над кем аудитория может посмеяться — окей? Третий, заключительный, гость — кто-то, с кем аудитория сможет посмеяться вместе, верно? Второй гость, который в середине, то есть вы, — это серьезный гость. Хоуп с командой делают такое, когда очень серьезные люди смотрят середину его шоу, потому что…

— Простите, вы сказали — его шоу? Разве Хоуп — мужское имя?

— Очень редко. Но в данном случае — да.

— Понятно. Забавно они с именами, американцы, да? Так, гм, а кто там первым гостем?

— Мисти Турбо. Порнозвезда и Рожденная заново христианка, снявшая религиозное порно под названием, гм, «Распни меня заново».

— Понятно. А третьим кто?

— Гангста-рэпер по прозвищу Без-Клейма, взлетевший в рейтинге за счет сериала, в котором он играет отца-одиночку, а его бывшую жену насмерть сбивает машина, так что он снова начинает жить со своими двумя детьми и узнает, что его дочь-подросток собирается постричься в монахини, а сын-подросток — транни.

Филип нахмурился.

— В смысле — транквилизатор?

— Нет, миленький. Трансвестит.

— А. Это над ним полагается смеяться?

— Не над, а с ним. А над — это будут смеяться над религиозной порнозвездой.

— Понятно, да. Это же не в прямом эфире?

— Боже, нет. За кого вы меня принимаете? Итак, теперь вторник. Я забронировала отдельный номер в «Мариотте» для интервью. Их всего три, потому что мы не хотим, чтобы все кругом считали, что вас легко заполучить. Первое — с ежемесячником «Меч и магия», второе — с «Нью-Йоркским книжным обозрением», а третье с, гм, чем-то под названием «Поле банной драни». — Она нахмурилась и склонилась над айпадом. — Нет, не может же быть. Боже, глаза совсем подводят. «Поле бранной дани» — вот как.

— И мы заставляем «Нью-Йоркское обозрение» ждать второй очереди? Как-то не очень любезно, не?

— Ну да, но «Меч и магия» и «Поле» нам платят за эксклюзив, окей? Не хочется, чтобы они сталкивались в вестибюле. Кроме того, это значит, что мы можем угостить «Обозрение» ланчем, а они любят интервью за ланчем, потому что это предлог есть ланч, что вообще-то не стильно. В обеденный перерыв полагается прихватить бутылку минералки «Эвиан» и отправиться на пробежку. Как бы там ни было, а закончится это все не позже четырех. Вполне успеем немножечко отлежаться перед тем, как ехать в Нью-Джерси на радиошоу.