Манарага - Владимир Сорокин

Он вдруг резко встал, отчего шуба упала с его плеч. Борода его затряслась.

– Почему?! – выкрикнул он.

Непонятно было, собирается он рыдать или кричать.

Женщины напряженно молчали. Их бледные лица словно окаменели. Слуга с подносом замер в углу. Молчал и я.

Клиент нетерпеливо выдохнул, тряхнув бородой, подошел к сервировальному столу, схватил лежащую на нем саблю. Женщины встали. Он промычал что-то, швырнул саблю на пол и вышел прочь с веранды.

Ночь: аэропорт Гардермуэн в Осло. Бар. Признаться, я продрог на веранде у “графа” во время его монолога. При чтении я могу вытерпеть любой мороз – огонь и процесс согревают. Но когда +4 °C, пепел кружится, дамы молчат, а клиент пускается в воспоминания… это пробирает до костей. Мда. Вторая порция текилы со льдом только-только стала согревать меня.

Какого черта он устроил обед на холодной веранде? У него в доме огромная столовая, я успел заметить. Есть на холоде? Зачем? Чтобы лучше все прочувствовать?

Смоделировать русский moroz? Русскую метафизику, будь она неладна? “Граф” питается не только морковными котлетками, но и ею тоже…

Безусловно, холод играл в русской культуре важную роль. К нему я так и не смог привыкнуть. По мне, лучше плюс тридцать, чем минус. Я ненавижу снег, красоте которого молились русские поэты, не нахожу ничего красивого в этих застывших кристаллах Н2О, а вой метели, описанной бородатыми русскими классиками, вызывает у меня лишь одно желание – закрыться от него в теплом помещении, развести огонь в камельке и выпить хорошего итальянского вина…

Вытягиваю из полученной от клиента котлеты голубоватую купюру в пятьсот крон, складываю из нее бычка, поджигаю в пепельнице. Новые деньги напечатали в Норвегии после подавления “салафитской весны”. На купюре – изображение ладьи викингов и короля Хальвдана Черного, как подсказывает мне синяя блоха. Оказывается, он был собирателем норвежских земель, огнем и мечом покоряя и присоединяя соседние территории. Чтобы накормить всех lutefisk. Подробности его жизни меня не интересуют, я приказываю блохе умолкнуть.

Монолог “графа” о бомже вызвал у меня одно не очень приятное воспоминание. Давно, лет шесть тому, в Париже я столкнулся у входа в магазин с одним колоритным нищим. Это был молодой, кудрявый, смуглолицый парень без правой руки, с симпатичным лицом и зелеными глазами, выражение которых не оставляло никаких сомнений в его искренности. В левой руке он держал кружку и просил милостыню, называясь беженцем. Я поинтересовался, откуда он. Парень рассказал душераздирающую историю бегства от македонских салафитов, убивших его родителей, а ему отрубивших правую руку за игру в шахматы. Мы разговорились. Он мне понравился. Я дал ему десятифранковую бумажку (приличную по тем послевоенным временам милостыню) и парочку дельных советов. Он сказал, что запомнит меня на всю жизнь и будет за меня молиться. Мы расстались почти друзьями. Я вошел в магазинчик, купил бутылку воды, вышел через минуту и опять наткнулся на того же парня. Уставив на меня свои выразительные глаза, он показал свой обрубок и, протягивая кружку, стал как ни в чем не бывало прогонять все ту же душераздирающую историю про бегство, родителей, салафитов и шахматы. Я внимательно прослушал ее до конца. Затем развернулся и заехал ему по морде…

Спать сегодня придется в самолете. Завтра – канзасский клиент, заказавший каре ягненка на “Обломове”. Горячий месяц этот март. Чтение за чтением… Зато в мае – три недели отдыха. Полечу на Гоа, сниму хижину на сваях, поселюсь там с двумя вьетнамками, сам буду разрубать кокосовые орехи древним тесаком и поить девочек соком. А они напоят меня соками своими…

“И время остановится для нас, и наше счастье будет длиться ве-е-е-е-ечно”.

18 марта

Утро: нет, не удалось мне выспаться в самолете, летящем над ночным океаном. Все-таки наша жизнь поварская полна неожиданностей. Едва вечером объявили посадку, моя блоха безопасности загудела: 3333! Четыре тройки. Это значит – СРОЧНЫЙ СЪЕЗД ШЕФ-ПОВАРОВ. Каждому book’n’griller chef нужно отменить гастроль и прибыть в нужное место. Это случается кр-р-р-райне редко. На моем веку – третий случай. Это круто. Потому что: закон. Потому что: от этого никуда не деться. Потому что: что-то стряслось экстраординарное на нашей Кухне.

Обычно съезды проходят раз в год, это уже стало рутиной.

Но 3333 – ведро холодной воды…

Первый раз – была война с поварами-латиносами, решившими завалить Европу тоннами дешевых аррачеры на Дос Пассосе и каймана на Борхесе. Моду на латиносов тогда раздули и тайно проплатили трое итальянских поваров, резко поднявшихся на “Обрученных” Алессандро Мандзони и совершенно потерявших от нулей честь и совесть. После войны это чтение часто заказывали на свадьбах. Латиносы пообещали итальянцам вернуть золотые горы, засучили рукава и взялись за дело. После того сходняка троица кончила плохо – их скормили рыбам в Ионическом море. И начался последовательный отстрел латиносов, который продолжался почти год. Европа была спасена.

Во второй раз проштрафились немцы. Они сильно прогорали с телячьим легким на “Волшебной горе” и сосисками на “Верноподданном”. И вместо того чтобы экспериментировать, работать над меню, щипать библиотеки, решили попросту нагадить другим европейским поварам: вбросили почтарям так называемую “античную библиотеку Геринга”, якобы обнаруженную в альпийских каменоломнях. Кухонную элиту поразила наглость и незатейливость идеи. Наш старик Zokal тогда откликнулся письмом из тюрьмы: “Тупой фальшак, поварята! Что мог читать Геринг, кроме Mein Kampf или Карла Мая?!” И впрямь, Геринг был витальным толстяком, интересующимся самолетами, охотой и старой живописью. Никто ничего не знал о его страсти к собиранию древнегреческих манускриптов. Но простаков это не смутило: фальсификаторы пустили слух, что это – часть той самой знаменитой библиотеки, похищенной нацистами из оккупированной Греции и доставшейся толстопузому Герингу. Над фальшаком немцы основательно потрудились, вот в этом прилежности и основательности им не занимать: полторы тысячи свитков – дорада на Аристофане, осьминог на Еврипиде, баранья печенка на Эсхиле. И все чтения – в Германии! Просто и ясно, как жареный батат на добром докторе Швейцере: мы нашли – мы и читаем! Ordnung muss sein! Клиенты со всего мира с набитыми кошельками ломанулись в подвалы Берлина, Мюнхена и Кёльна. Немцы в одночасье стали древними греками, их цены взлетели и обвалили остальной рынок. Нам, русским, тоже пришлось туго: Софокл потеснил Толстого. Стали готовиться к войне. На экстренном съезде немцам был предъявлен ультиматум. И они, надо сказать, как люди умные, пошли на попятную – сожгли половину фальшака, сбросили цены, стали делиться. Без пары трупов все-таки не обошлось, а как иначе в нашем деле? Но пережить опять это “древнегреческое” безумие я бы не хотел…

Что же стряслось на этот раз? Только б не война. Я – за мирное небо над жаровней…

Придется отменить Америку. Облом на “Обломове”. И Швейцария под вопросом? Неустойка, разрыв, гнев клиента. Переживем. Потери, потери. Они всегда с нами…

Зеленая блоха занялась отменой, синяя – маршрутом. От Кухни ориентир на место съезда предварительный – Южная Европа. Подробности и координаты воспоследуют в защищенном режиме. Раздается писк моей синенькой: билет Осло – Мюнхен. Три часа до вылета. Нахожу массажный салон, отдаюсь в руки тайского парня, потом сижу, пью имбирный чай с горным медом.

Когда ломается расписание, я стараюсь быть спокойным. Но уже плохо получается.

Я спокоенспокоенспокоен.

День: в аэропорте Мюнхена синяя блоха получает маршрут. Беру напрокат машину, еду в сторону Альп. 41 минуту петляю по горному серпантину. Паркуюсь на горной стоянке возле дорожной закусочной. Вокруг – ели и сосны. Еще местами снег лежит. Оглядываюсь: никого. На стоянке – пара машин. Блоха ведет меня. Ступаю на тропинку, вхожу в лес, поднимаюсь по склону, углубляюсь в заросли. Впереди – огромная поваленная ель, вся поросшая мхом. Подхожу к ней. Оглядываюсь – никого вокруг, только деревья. Достаю из кармана пачку “Кэмел”, специально купленную в аэропорте (я никогда не курю сигарет, только сигары), вытягиваю сигарету и громко произношу:

– Haben Sie Feuer?

На стволе ели мгновенно возникает старик в коричневой стеганой куртке, баварской шляпе с кисточкой, с подвитыми усами, рюкзаком, альпенштоком, в горных ботинках. На запястье у него новый Predator, создающий маскировочные голограммы в лесу. Он молча достает из кармана старомодную зажигалку в потертом латунном корпусе, щелкает раз, другой, третий. Огонь не появляется.

– Кремень сточился, – говорит он. – У вас, молодой человек, случайно не найдется кременька?