Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

— Добрый вечер, матушка. Как доехали?

— С Божьей милостью, Арсений Васильевич.

— Устали?

— Есть немного. Ох, избалуете вы нашу Муську. Вы трапезничали? — все это матушка проговорила почти без паузы.

— Вас ждем.

Монахиня опять улыбнулась:

— Вы не правы, но мне… приятно.

— Как съездили?

— Как съездила? Не знаю.

— То есть? — удивился Арсений Васильевич.

— Что хотела — не получилось, но ведь все, что Бог не делает…

— Так значит, владыка..

— Да, не благословил. Велел все оставить, как есть.

— А как объяснил?

— Кто я такая, чтобы мне что-то объяснять?

— Человек.

— Наивный, вы, Арсений Васильевич. У нас же, как в армии — без послушания нельзя.

— Нет, это я как раз понимаю. Почему он не объяснил свое решение?

— Повторяю, не обязан он мне ничего объяснять. Значит, так надо.

Писатель хотел спросить: «Кому?», но сдержался. В самом деле, что он хотел еще услышать от матушки? С другой стороны… Ему было жаль матушку, чья мечта если и не рухнула, но в своем воплощении отодвинулась во времени на неопределенный срок, но в то же время в душе возникло чувство некоего удовлетворения решением епископа.

После трапезы Арсений Васильевич ушел к реке, на обрыв, как он сам стал называть это место. Там и нашла его матушка.

— Так и знала, что вы здесь, — сказала она и встала рядом. Вот так они простояли, молча, глядя вдаль, туда, где скрывалось солнце, чтобы до следующего утра отдать мир во власть темноте и мраку.

— Вы очень расстроились, матушка Евфалия? — нарушил наконец долгое молчание писатель.

— Да что вы! Если владыка сказал… — и вдруг осеклась, улыбнувшись виновато: «Простите! Зачем лукавлю? Конечно, расстроилась.

— Понимаю вас. Но я и сам…

Он хотел рассказать ей о своих сомнениях, но вдруг понял, что сейчас не самое лучшее время для этого. Матушка посмотрела на него:

— Почему не договариваете?

— Что? Я и сам такое переживал не раз.

Матушка улыбнулась:

— Теперь вы лукавите.

— Самую малость. Это хорошо.

— Что лукавите?

— Что вы улыбаться стали чаще… Вот увидите, все будет так как должно быть. Ведь у вас — мудрый владыка?

— Очень. И добрый. Я же вам не все сказала, когда приехала из епархии.

— Может, и не надо, а матушка?

Она же словно не услышала его:

— Сказал тихо, чтобы слышала только я: «Опять лошадей гонишь?» И я все поняла. А вы?

— Да вроде все понятно: торопитесь вы, а владыка предлагает переждать.

— Значит, не все. Помните, как мы с вами познакомились?

— Конечно. Меня друзья привели сюда. Зашел на час, а остался на три дня.

— Не пожалели?

— Нет, конечно. Я по приезде из Энска рассказ написал.

— «Молитесь за меня»?

— Он самый. Скажу честно — это мой любимый рассказ. Так ту историю мне вы и рассказали.

— Положим, вы и от себя кое-что присочинили.

— Так ведь без этого же нельзя — рассказ все-таки. Художественное, простите, произведение.

— Не оправдывайтесь. Мне рассказ нравится. Елизавете с Марией тоже.

— Простите, матушка, но вы же мне писали, что книгу с этим рассказом у вас кто-то взял и не вернул. По крайней мере, Елизаветы тогда не было в монастыре.

— Все просто. Действительно, книги с тех пор не видела, а рассказ наизусть помню.

Писатель недоверчиво посмотрел на собеседницу.

— Не верите?

— Почему… верю… Впрочем, тоже не буду лукавить: верю, но не очень.

— Тогда слушайте.

Матушка начала читать. Разумеется, книги перед ней не было, но и декламацией то, что слышал Арсений Васильевич называть бы не хотелось: настолько просто, безыскусно, но в то же время, душевно и проникновенно она произносила текст рассказа.«Все, опоздала! — матушка Евгения, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, тоскливо глядела на пустую привокзальную площадь города. До монастыря, где она была настоятельницей, больше двадцати километров. Автобус в ту сторону пойдёт только утром.На автостанции матушке посочувствовали, но помочь ничем не смогли. Она уже внутренне приготовилась к тому, что придется заночевать в городе, как в дверях автостанции её чуть не сшибла женщина, устремившаяся к окошку диспетчера.

— Люська! Люська, черт тебя дери! Уснула что ли? — Матушка Евгения при слове «черт» быстро перекрестилась и повнимательнее посмотрела на кричащую. Той было под сорок, потертые, видавшие виды джинсы, сарая куртка. Окошко отворилось. Женщина-диспетчер, тем же спокойным тоном, каким она минуту назад разговаривала с монахиней, ответила:

— Ну что ты кричишь? Вечно как угорелая носишься. Давай бумаги.

— Не ворчи. Просто домой скорей хочется.

Тут только матушка Евгения поняла, что эта женщина — водитель такси. Её серая «Волга» стояла у самого входа в автостанцию. У монахини затеплилась надежда. И хотя ни внешний вид женщины, ни её манеры матушке не понравились, «Волга» была для настоятельницы последним шансом добраться затемно до монастыря.

— Простите, — окликнула она садившуюся в машину таксистку. — Вы ещё работаете? — матушка сделала вид, что не слышала разговора женщины с диспетчером.

— Отработала уже. Сейчас машину в парк поставлю — и домой, — ответила та.

— Видите ли, я в городе по делам была, и вот… опоздала на последний автобус.

— Да, до монастыря далековато, — в голосе женщины прозвучало искреннее сочувствие. Она на мгновение задумалась, а потом, словно приняв решение, махнула рукой:

— Ладно, мои оглоеды без меня поужинают. Садитесь, поедем.

— А сколько это будет стоить? — робко спросила матушка.

— Поехали, говорю. Там видно будет.

Долгие северные сумерки уже затемнили окрестные поля. Машина ехала по пустынной дороге. Таксистка включила музыку. Прислушавшись к тому, что поет певица, матушка перекрестилась ещё раз.

— Выключить? — улыбнувшись, спросила водитель.

— Если можно, пожалуйста.

— Всё правильно. Вам лучше такие песни не слушать. А мне, честно говоря, нравится. Жизненно.

— Мне это трудно понять, — вздохнула матушка. Ещё пять минут назад она радовалась тому, что всё так хорошо закончилось, а сейчас уже искренне скорбела, думая о таксистке.

— Вы меня простите, — обратилась монахиня к женщине, — как вас зовут?

— Анна.

— А по отчеству?

— Да какое там отчество, мы же шоферня. Начальника гаража по — отчеству зовём, остальных по именам.

— И что, с вами одни мужчины работают?

— Почему? Диспетчеры, бухгалтерия, — начала перечислять Анна, но потом, словно поняв подтекст вопроса, засмеялась:

— Нет, ребята меня не обижают. Да и за баранкой я уже лет пятнадцать.

— А вот вы в брюках, — матушка пыталась быть тактичнее. — И выражения всякие допускаете. Наверное, курите? Это всё не спасительно.

— Курю, — вопреки опасениям матушки, Анна спокойно отреагировала на её слова. — Кстати, а как к вам полагается обращаться? Сестра?

— Нет, я настоятельница. Мать настоятельница.

— Вы думаете, мать настоятельница, я о своих грехах не знаю? — она махнула безнадёжно рукой. — Только ведь это в рекламе по телевизору дура какая-то под машину в мини-юбке лезет. Не видели?

— Я не смотрю телевизор.

— Ну да, я забыла. А выражаюсь … бывает, но не подумайте, что я сквернословка какая … Если матернусь ненароком, то по делу.

— А в Бога веруете? — матушка уже овладела ситуацией.

— А как же без этого?

— В церковь на исповедь ходите?

— В великий четверг ходила. Когда ещё? Да, получается раз в год.

— Надо чаще. И каяться, каяться надо в грехах. Их мало знать, надо с ними бороться. На вашей работе для женщины столько искушений.

Наступило молчание. Анна о чем-то задумалась. Матушка уже не сомневалась, что Господь свёл её с этой женщиной не случайно.

Вот и ворота монастыря. Когда Анна сказала, что денег брать с матери настоятельницы не будет, матушка Евгения обрадовалась, но уже не удивилась. И только в душе возблагодарила Господа, что она, грешная, своими словами тронула эту женщину. На прощанье пригласила Анну приходить в монастырь:

— У нас служит на литургии отец Лонгин. Вот увидите: придете раз, захочется придти ещё. И исповедник он замечательный. — И добавила:

— А я буду всегда молиться о вас.

Прошло несколько дней. В их быстротекущей череде постепенно забыла матушка Евгения таксистку Анну. Работы в монастыре было непочатый край, в город приходилось ездить по-прежнему часто, но пути женщин не пересекались. А однажды, во время короткого ночного сна, было матушке видение,

Она и ещё две женщины поднимаются на гору. Одна — прежняя её знакомая ещё по той, до монастырской жизни, а во второй матушка Евгения узнала таксистку Анну. Окрестности горы очень живописны, вершины не видно. Идут они легко, дружно. Вдруг городская её приятельница говорит: " Не могу больше. Не идут ноги. " Матушка удивлена, ведь идти так легко, так приятно. Дальше они идут вдвоём — матушка Евгения и Анна. Всё круче подъем, всё больше камней на пути. Вот уже и она чувствует, как деревенеют ноги, как усталость сковывает их своими цепями.