Он, Она и Море. Три новеллы о любви - Рашид Нагиев

– Извини за беспокойство, – сказал я, вытирая голову полотенцем.

– Всё нормально, – ответил парень – меня зовут Сергей.

– Заур, – представился я и подошёл к открытому окну. Рядом с гостиницей оказалось сооружение, которое я не ожидал увидеть здесь, в этом маленьком провинциальном городке. Огромная эллипсоидная площадка ипподрома была освещена лунным светом. Три широкие беговые дорожки уходили вдаль и сливались в темноте. В центре виднелись невысокие постройки, барьеры и ещё какие-то приспособления для конкура. На противоположной стороне хорошо выделялся силуэт высокой многоярусной трибуны с защитным козырьком. Весь ипподром был ограждён железным забором, за которым простиралось не то поле, не то пустырь, чего я уже разглядеть не мог.

– Здесь есть прекрасные лошади английской породы, – сказал Сергей, – они развивают скорость до семидесяти километров в час. Сам д’Артаньян мчался в Лондон за подвесками именно на такой лошади.

– Ты жокей? – спросил я.

– Занимаюсь всем понемногу, одним словом – каскадёр. Здесь снимают фильм со скачками, с пожарами, с прыжками в воду – меня пригласили как специалиста. Могу предположить, что и ты имеешь отношение к этой картине.

– Угадал, меня тоже пригласили.

– А ты умеешь ездить верхом? – неожиданно спросил Сергей.

– Умею и неплохо, – уверенно ответил я.

– Приходи на ипподром, я тренируюсь там каждое утро.

Солнце ещё скрывалось за городскими постройками, когда я, дожидаясь Сергея, прогуливался по внешней дорожке ипподрома. Воздух был свеж и неподвижен. Многочисленная колония воробьёв, облюбовав высокие деревья, оглушала округу хоровым чириканьем.

Сергей вышел на беговую дорожку, ведя за собой двух высоких жеребцов рыжей и вороной масти. Они грациозно перебирали тонкими ногами, гордо неся на высоких шеях сухие головы.

– Выбирай, – сказал Сергей, подведя ко мне этих красавцев.

Я с удовольствием дотронулся до мягкой гривы вороного жеребца. Природная резвость не давала ему стоять на месте. Он как заводной дёргался из стороны в сторону, вырывал уздечку из рук Сергея, словно ему не терпелось размяться в свободном галопе.

– Это та самая английская порода? – спросил я.

– Нет, это знаменитые ахалтекинцы. Эта порода всегда отличалась выносливостью и бесстрашием в бою. Вороной – Пепел, а рыжий – Небоскрёб. Какого выбираешь?

– Подержи-ка вороного.

Мой избранник не успел опомниться, как я уже оказался у него седле. Пепел спокойно отнёсся к этому, не проявив ожидаемой агрессивности.

– Справишься? – на всякий случай спросил Сергей.

– Отпускай, – уверенно приказал я.

Он бросил мне уздечку, и Пепел без всякой команды побежал лёгкой рысью по знакомой дорожке. Вскоре Сергей догнал меня на своём рыжаке, и мы молча проскакали один круг.

– Раз уж мы на ипподроме, почему бы не устроить скачки с призом победителю, – предложил я.

– А что можно выбрать в качестве приза? – заинтересовался Сергей.

– Например, стол в ресторане.

– Согласен.

– Тогда финиш у того высокого тополя. На счёт «три» стартуем.

Мой жеребец с удивительной точностью рванул с места, словно знал арифметику. Я даже не успел пришпорить его, а моё запоздалое «но-о-о» прозвучало по-детски смешно и бессмысленно. Пепел уже нёсся свободным галопом, с каждой секундой увеличивая отрыв от рыжего Небоскрёба, который явно замешкался на старте. Пепел и не собирался уступать ему преимущество, будто стол в ресторане – лучший приз, за который ему когда-либо приходилось бороться. На него словно нашло галопное вдохновение. Охваченный не то восторгом, не то страхом, я прижался к шее своего скакуна, уже и не надеясь остановить его даже после финиша. Воздух свистел в ушах как при сильном ветре. Я робко приподнял голову, чтобы увидеть финишный тополь – гостиничная стена пронеслась мимо, дрожа всеми своими окнами. И в этом оконном вихре промелькнула знакомая женская фигурка в белоснежном наряде.

Я оглянулся на соперника и ужаснулся – Небоскрёб на полном скаку споткнулся на обе передние ноги и рухнул на грунт, подняв столб пыли. Сергей перелетел через коня, ударился лицом и грудью о землю и проехался по ней ещё несколько метров. Мне не сразу удалось остановить своего жеребца и повернуть обратно. Сергей уже стоял на ногах, когда я подъехал к нему и спрыгнул с коня. Его Небоскрёб тоже поднялся, и оба скакуна, оставшись без присмотра, дружно побежали к своему вольеру.

– Твоя победа, – сказал Сергей. – В нашей гостинице хороший ресторан.

– Вернёмся в номер, тебе надо умыться, – ответил я.

Все ещё спали, когда мы подошли к своей двери. Я вставил ключ в замочную скважину. Сергей стоял рядом и поглаживал ушиб на левой ноге. Его правая рука немного опухла и онемела, из глубокой царапины на лбу сочилась кровь. Рубашка порвалась и испачкалась. Внезапно открылась соседняя дверь, и в коридор, как и прошлой ночью, вышла золотоволосая девушка.

– Я всё видела, – сказала она, – это ужасно. Зайди ко мне, я помогу.

– Ты врач? – спросил я.

– Нет, но у меня есть всё необходимое для первой помощи.

– Как тебя зовут?

– Лида, – ответила она, – но какое это имеет значение? Я просто хочу помочь.

Сергей тоже вопросительно посмотрел на меня.

– Иди лечись, – сказал я.

Девушка бережно взяла его под руку и не спеша повела в свою комнату.

Спустя два часа, отдохнув и переодевшись, я направился в кафе. В коридоре мне встретился режиссёр. Он со вчерашнего дня колесил вместе с художником фильма по окрестным сёлам в поисках подходящей натуры и вернулся в гостиницу лишь полчаса назад.

– Ты прочитал сценарий? – спросил Гена.

– Прочитал, – ответил я. – Знаешь, мне показалось, что твои герои напрочь лишены чувства юмора.

– Какой юмор? Это фильм о высокой любви, которая помогает молодым супругам в трудные минуты жизни. Сегодня вечером начнём снимать кульминационную сцену всего фильма. От тебя требуется контрастным освещением усилить напряжённость момента.

Мы начали снимать, когда Солнце скрылось за горизонтом, и фиолетовые сумерки опустились на город. В кадре на фоне плакучих ив городского парка, где по сценарию происходило действие, стояли два актёра – он и она. Она в коротенькой чёрной юбке, сапожках и потрёпанном свитере. Он, молодой муж по роли, в поношенном сером костюме.

– Как только начнут говорить текст, переведи фокус на актрису, – предупредил я стоящего рядом ассистента. Тот понимающе кивнул.

– Порепетируем ещё или снимем? – обратился к актёрам Гена. Он сидел на стуле с мрачным лицом инквизитора.

– Давайте снимать, – ответили актёры.

– Тихо на площадке! – крикнул Гена, – хлопушку в кадр. Мотор.

Я запустил камеру.

– Кадр сорок семь, дубль один, – объявила помощница режиссёра и, хлопнув дощечками, вышла из кадра.

– Ну не могу, не могу я родить, – запричитала по роли актриса, – врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка. Не люби меня, иди к другой, только не пей.

– Успокойся, прошу тебя… – начал было актёр.

– Стоп! – поморщившись, остановил его Гена. – Зачем ты её успокаиваешь? Она совершенно спокойна. Говорит о своём горе, будто рассказывает о моде будущего сезона. Даже обычной грусти в глазах нет. Я устал объяснять одно и то же. Актриса стояла у ивы в нелепой позе провинившейся ученицы. Её щёки заметно порозовели.

– Я постараюсь, – виновато произнесла она.

– Ну, что ж попытаемся ещё раз, – сказал Гена. – Приготовились. Мотор.

– Кадр сорок семь, дубль два.

– Ну не могу, не могу я родить. Врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка. Не люби меня…

– Стоп! – режиссёр резко встал на ноги. – Понимаешь, Валентина, я могу приказать гримёру, и тебе нарисуют глицериновые слёзы. Но слёзы не могут идти из пустых, ничего не выражающих глаз.

Актриса молчала, но ей, несомненно, хотелось провалиться сквозь землю. И тут её более опытный коллега решил помочь неудачливой партнёрше. Он изобразил на лице невыносимое страдание в стиле актёров немого кино и произнёс трагическим тоном:

– Ну не могу, не могу я родить. Врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка…

Я спрятал голову за кинокамеру, чтобы скрыть невольную улыбку.

– Вот, вот что нужно! Слышала, Валентина? – оживился режиссёр. – Я верю его словам, верю, что он не может родить.

– Конечно, он же мужчина, – робко возразила актриса.

– А ты, чёрт побери, бесплодная женщина. Понятно теперь?

Мне стало не по себе от такой откровенной грубости. К тому же сквозь объектив камеры я хорошо видел необычайно выразительные глаза актрисы, и работала она убедительно и естественно, без фальшивого надрыва, с чувством меры. Странно, что Гена не понимал этого.

Вдруг все осветительные приборы разом погасли. Ночная темнота мгновенно опустилась на съёмочную площадку.