И петь нам, и весело петь ! (КСПшные анекдоты от Берга) - Владимир Ланцберг

... Так вот, на следующий год после появления злополучной песни "Про жену французского посла" меня вызвал к себе тогдашний секретарь партбюро, весьма, кстати, известный и заслуженный ученый в области изучения твердых полезных ископаемых океана, профессор и доктор наук, седой и красивый невысокий кавказец с орлиным носом и густыми бровями, обликом своим напоминавший графа Калиостро. Когда я прибыл к нему в комнату партбюро, где он был в одиночестве, он запер дверь на ключ, предварительно почему-то выглянув в коридор.

-- У нас с тобой будет мужской разговор, -- объявил он мне. -- У меня тут на подписи лежит твоя характеристика в рейс, так вот, ты мне прямо скажи, что у тебя с ней было.

Удивленный и встревоженный этим неожиданным вопросом, я старался понять, о ком именно идет речь.

-- Да нет, ты не о том думаешь, -- облегчил мои мучительные экскурсы в недавнее прошлое секретарь, -- я тебя конкретно спрашиваю.

-- О ком? -- с опаской спросил я.

-- Как "о ком"? О жене французского посла.

Я облегченно вздохнул, хотя, как оказалось, радоваться было рано.

-- Что вы, Борис Христофорович, -- улыбнувшись, возразил я, -- ну что может быть у простого советского человека с женой буржуазного посла?

-- Ты мне лапшу на уши не вешай, -- строго обрезал меня секретарь, -- и политграмоту мне не читай -- я ее сам кому хочешь прочитаю. Ты мне прямо говори -- да или нет!

-- Да с чего вы взяли, что у меня с ней что-то было? -- возмутился я.

-- Как это с чего? Если ничего не было, то почему ты такую песню написал?

-- Да просто так, в шутку, -- наивно пытался объяснить я.

-- Ну, уж нет. В шутку такое не пишут. Там такие есть слова, что явно с натуры списано. Так что не крути мне голову и признавайся. И имей в виду: если ты честно обо всем расскажешь, дальше меня это не пойдет, и характеристику я тебе подпишу, даю тебе честное слово. Потому что, раз ты сознался, значит перед нами полностью разоружился и тебе опять можно доверять.

-- Перед кем это -- перед вами? -- не понял я.

-- Как это перед кем? Перед партией, конечно!

Тут я понял, что это говорится на полном серьезе, и не на шутку обеспокоился.

Последующие полчаса, не жалея сил, он пытался не мытьем, так катаньем вынуть из меня признание в любострастных действиях с женой французского посла. Я держался с мужеством обреченного. Собеседник мой измучил меня и измучился сам. Лоб у него взмок. Он снял пиджак и повесил его на спинку своего секретарского стула.

-- Ну, хорошо, -- сказал он, -- в конце концов есть и другая сторона вопроса. Я ведь не только партийный секретарь, но еще и мужчина. Мне просто интересно знать -- правда ли, что у французских женщин все не так, как у наших, а на порядок лучше? Да ты не сомневайся, я никому ничего не скажу!

Я уныло стоял на своем.

-- Послушай, -- потеряв терпение закричал он, -- мало того, что я просто мужчина, -- я еще и кавказец. А кавказец -- это мужчина со знаком качества, понял? Да мне просто профессионально необходимо знать, правда ли, что во Франции женщины не такие, как наши табуретки, ну?

Я упорно молчал.

-- Ах так, -- разъярился он, -- убирайся отсюда. Ничего я тебе не подпишу!

Расстроенный, вышел я из партбюро и побрел по коридору. В конце коридора он неожиданно догнал меня, нагнулся к моему уху и прошептал:

-- Молодец, я бы тоже не сознался!

И подписал характеристику.

Только не это!

Продолжает Александр Городницкий:

-- Неприятности из-за этой песни (Про жену французского посла" -- прим. сост.)... продолжались много лет.

Один из эпизодов датируется концом восемьдесят второго года, когда я уже жил в Москве и выступал накануне Нового года на вечере московских студентов в Концертном зале Библиотеки имени Ленина напротив Кремля. В числе многочисленных заявок на песни больше всего было просьб спеть песню "про жену французского посла". "Все равно мы ее знаем наизусть" -- писали авторы записок. Обычно я эту песню на концертах не пел, но тут, под влиянием многократных просьб, притупив обычную бдительность и расслабившись, я ее спел под бурные овации всего зала, и как немедленно выяснилось, совершенно напрасно. Поскольку, как известно, в нашей стране скорость стука значительно превышает скорость звука, то уже третьего января мне домой последовал звонок из Бюро пропаганды художественной литературы при МО СП СССР со строгой просьбой немедленно явиться к ним. Оказалось, что туда уже пришел донос на меня, составленный "группой сотрудников библиотеки". В доносе отмечалось, что я в "правительственном зале" (почему он правительственный? Потому что напротив Кремля?) разлагал студенческую молодежь тем, что пел "откровенно сексуальную" песню, в которой "высмеивались и представлялись в неправильном свете жены советских дипломатических работников за рубежом". Услышав это обвинение, я не на шутку загрустил.

-- Так что вы там пели? -- спросила меня строгим голосом старой девы самая пожилая дама -- старший референт, -- про жену советского посла?

-- Не советского, а французского, -- робко возразил я.

-- Ах, французского? Ну, это уже полегче. Ну-ка, спойте нам, пожалуйста.

И я без всякого аккомпанемента и без особого удовольствия, осипшим от новогодних застолий голосом, спел им эту песню. Народ за столами заметно оживился.

Ну, ладно, -- сказала пожилая дама, и в ее металлическом голосе зазвучали смягчающие нотки. -- Идите. Только больше этого, пожалуйста, не пойте.

Станислав Колеников (Москва) добавляет:

-- На концерте в Черноголовке (поселок в Московской области -- В.Л.) Городницкий рассказал самое свежее продолжение приключений этой песни.

Приходят к нему его какие-то знакомые (или сослуживцы) и приносят совершенно бульварную книжку, где основной сюжет крутится вокруг траха главных героев. И вот в перерыве между трахами, на какой-то вечеринке главный герой поет своей возлюбленной песню на незнакомом ей языке. Она спрашивает: "Что это?", и он отвечает: "О, это песня на русском языке. Написал ее русский летчик, сбитый нашими во Вьетнаме (американцами, то-бишь), он потом много странствовал по свету, а эта песня написана им, когда он был в Сенегале и имел страстный роман с женой французского посла..."

Горький вкус победы.

Случай, где все было "с точностью до наоборот", рассказывает Михаил Волков, некогда московский, а ныне израильский автор:

-- Литовка текстов в МДСТ (Межсоюзном доме самодеятельного творчества) в Москве.

Я принес очередную пачку текстов работавшему там в то время (год примерно 84-85-й) Диме Хоменко. Он просмотрел их и остановился на песне "Матч по забиванию гвоздей головой в стену" о соревновании советской и американской команд в указанном виде спорта.

Дима говорит:

-- Жалко, хорошая песня какая, а залитовать не могу.

-- Почему? -- спрашиваю. -- Наши же там выиграли, все патриотично...

-- Знаешь, в данном случае лучше бы проиграли.

"...И стало слово плотью".

В 1981 году, вскоре после XXV слета московский КСП в очередной раз был разогнан властями. Всех предупредили: никаких слетов! Когда, тем не менее, куст "Феня" попытался провести в первую годовщину смерти Высоцкого слет его памяти, участников встречали на платформе милицейские наряды и, не давая сойти с нее, сажали во встречную электричку.

Через считанные недели после этого эпизода двое лидеров "Фени" один за другим уехали работать на КАТЭК (если кто уже забыл -- "Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс"; попросту говоря, месторождение бурых углей в малоосвоенной части Восточной Сибири).

Таким образом, известное выражение "послать к ядрене фене" обрело после этой истории совершенно точный географический смысл.

Есть в жизни счастье!

Вспоминает Александр Городницкий:

-- ...У меня почему-то с первых дней пребывания на "Крузенштерне" сразу же не сложились отношения с нашим замполитом.

Конфликт с замполитом, чреватый для меня потерей загранвизы, еще обострился после того, как по его приказу судовая трансляция с утра до ночи беспрерывно на полную громкость передавала одни и те же, безумно всем надоевшие за полгода плавания, песни с нескольких затертых пластинок. Среди прочих была там особенно опостылевшая мне лирическая песня на слова Михаила Танича "Девушки сидят на подоконнике -- обнявшись, вполголоса поют". В конце песни говорится, что девушки ее "оборвут, не кончив, и сор смехом побегут с ребятами в кино, и уходит песня грустным эхом через запотевшее окно". Песня эта, крутившаяся много раз на дню, обрыдла нам особенно, но замполиту она нравилась, и просьбы ставить ее пореже успеха не имели.

В тот день, по случаю женского праздника 8 Марта, обед в кают-компании, где мы, штатские, сидели в самом конце офицерского стола, был праздничным. Павел Васильевич (П.В.Власов, командир парусника "Крузенштерн" -- прим. сост.), по случаю праздника, надел парадную тужурку с многочисленными орденами. Слева от него, как и положено, сидел замполит, справа -- старпом. Подали борщ, и замполит налил себе полную тарелку. И тут, как назло, снова зазвучала эта несчастная песня. Я решил идти ва-банк.