От первого лица - Разговоры с Владимиром Путиным - Н Геворкян

Ребята, сидевшие у Собчака в приемной и на тот момент как бы составлявшие его ближайшее окружение, вели себя жестко, грубо, в лучших традициях комсомольской, советской школы. Это вызывало, конечно, сильное раздражение в депутатском корпусе и очень быстро привело к конфликту между Собчаком и Ленсоветом.

Поскольку я это понимал, то прямо сказал Анатолию Александровичу, что с удовольствием приду к нему работать, но тогда я должен буду сказать своему руководству в КГБ, что ухожу из университета.

Это был довольно деликатный для меня момент - сообщить вышестоящим начальникам, что я намереваюсь поменять работу.

Я пришел к своему руководству и сказал: "Мне Анатолий Александрович предлагает перейти из университета к нему на работу. Если это невозможно, я готов уволиться". Мне ответили: "Нет, зачем? Иди, спокойно работай, никаких вопросов".

"ВОПРОСОВ БОЛЬШЕ НЕТ!"

Мои начальники - люди довольно тонкие и понимающие обстановку вокруг не стали мне ставить никаких условий. Поэтому, хотя формально я числился в органах безопасности, в здании управления практически не появлялся.

Что характерно и интересно - начальство ни разу не пыталось использовать меня в оперативных целях. Я думаю, понимали, что это бессмысленно. Кроме того, в тот момент все, включая правоохранительные органы, находилось в состоянии разложения.

ВЛАДИМИР ЧУРОВ, заместитель председателя Комитета по внешним связям мэрии Санкт-Петербурга:

До 91-го года кабинеты в Смольном были четко поделены: в кабинетах больших начальников висели два портрета - Ленина и Кирова, а в кабинете чиновников рангом пониже - один Ленин. После того как их портреты сняли, остались только пустые крюки. И каждый выбирал, кого повесить у себя в кабинете вместо вождей революции. Все в основном выбирали портрет Ельцина. Путин заказал себе Петра Первого.

Ему принесли два портрета на выбор: один романтический портрет молодой Петр, кудрявый, задорный, в латах времен "великого посольства"; второй, который Путин и выбрал, - гравированный, один из самых последних портретов Петра Первого.

Портрет тех лет, когда, собственно, его реформы шли наиболее активно. Именно тогда, после завершения неудачного прусского похода и Северной войны, Петр заложил основы Российской империи.

Я думаю, Владимир Владимирович не случайно для своего кабинета этого Петра выбрал, редкого, мало кому известного. Петр на этой гравюре достаточно мрачный, озабоченный, я бы сказал.

Один раз, правда, мои коллеги из органов все-таки попытались воспользоваться моей близостью к Собчаку. Он тогда много ездил по командировкам, часто отсутствовал в городе. На хозяйстве он оставлял меня. Как-то он в спешке куда-то в очередной раз уезжал, а срочно нужна была его подпись под документом. Документ не успели подготовить, а Собчак уже не мог ждать. Тогда он взял три чистых листа бумаги, поставил на них внизу свою подпись и отдал мне: "Доделайте". И уехал.

В тот же вечер ко мне зашли коллеги из КГБ. Поговорили о том о сем, и издалека начали заходить, мол, хорошо бы подпись Собчака получить под одним документом, давай обсудим. Но я-то уже опытный был деятель - столько лет без провала, - так что сразу все понял. Достал папку, открыл ее, показал пустой лист с подписью Собчака. И я, и они понимали, что это свидетельство очень высокой степени доверия Собчака ко мне. "Вы видите, этот человек мне доверяет? Ну и что? - говорю, - Что вы хотите от меня?" Они моментально дали задний ход: "Никаких вопросов больше. Извини". И все закончилось, так и не начавшись.

Тем не менее это была ненормальная ситуация, ведь я продолжал получать у них зарплату. Которая, кстати, была больше, чем в Ленсовете. Но довольно скоро возникли обстоятельства, заставившие меня подумать о том, чтобы написать рапорт об увольнении.

Отношения с депутатами Ленсовета складывались не всегда легко. Прежде всего из-за того, что они часто лоббировали чьи-то интересы. И как-то подошел ко мне один депутат: "Знаешь, тут надо кое-кому помочь. Не мог бы ты сделать то-то и то-то". Я его раз послал, второй. А на третий он мне и заявляет: "Тут нехорошие люди, враги всякие, пронюхали, что ты на самом деле сотрудник органов безопасности. Это срочно надо заблокировать. Я готов тебе в этом помочь, но и ты мне окажи услугу".

Я понял, что меня в покое не оставят и будут просто-напросто шантажировать. И тогда я принял непростое для себя решение - написал рапорт об увольнении. Надоел этот наглый шантаж.

Для меня это было очень тяжелое решение.

Хотя я уже почти год фактически в органах не работал, но все равно вся моя жизнь была связана с ними. К тому же это был 90-й год: еще не развалился СССР, еще не было августовского путча, то есть окончательной ясности в том, куда пойдет страна, еще не было. Собчак, безусловно, был ярким человеком и видным политическим деятелем, но связывать с ним свое будущее было достаточно рискованно. Все могло просто в один момент развернуться. При этом я с трудом представлял себе, что буду делать, если потеряю работу в мэрии. Подумал, что в крайнем случае вернусь в университет писать диссертацию, буду где-то подрабатывать.

В органах у меня было стабильное положение, ко мне хорошо относились. В этой системе у меня все было успешно, а я решил уйти. Почему? Зачем? Я буквально страдал. Мне нужно было принять, наверное, самое сложное решение в своей жизни.

Я долго думал, собирался, потом взял себя в руки, сел и с первого раза написал рапорт.

Второе, что я сделал после того, как подал рапорт, - решил публично рассказать о том, что работал в органах безопасности.

За помощью я обратился к своему товарищу, режиссеру Игорю Абрамовичу Шадхану.

Талантливый человек, его самый известный фильм - "Контрольная для взрослых".

Тогда Шадхан работал у нас на телестудии. Я приехал к нему и сказал: "Игорь, хочу открыто рассказать о своей прошлой работе. Так, чтобы это перестало быть секретом и меня уже никто не мог бы этим шантажировать".

Он записал передачу - интервью, в котором очень подробно расспрашивал меня о моей работе в КГБ, о том, что я делал, когда служил в разведке, и так далее. Все это показали по Ленинградскому телевидению, и когда в следующий раз ко мне подошли с какими-то намеками на мое прошлое, я сразу сказал: "Все. Неинтересно.

Об этом уже всем известно".

Но написанный мною рапорт об увольнении где-то так и завис. Кто-то, видимо, никак не мог принять решение. Так что, когда начался путч, я оставался действующим офицером КГБ.

"ФЛАГШТОК БЫЛ СРЕЗАН АВТОГЕНОМ"

- Помните популярный вопрос того времени: где вы были в ночь с 18 на 19 августа 1991 года?

- Я был в отпуске. И когда все началось, я очень переживал, что в такой момент оказался черт-те где. В Ленинград я на перекладных добрался 20-го. Мы с Собчаком практически переселились в Ленсовет. Ну не мы вдвоем, там куча народу была все эти дни, и мы вместе со всеми.

Выезжать из здания Ленсовета в эти дни было опасно. Но мы предприняли довольно много активных действий: ездили на Кировский завод, выступали перед рабочими, ездили на другие предприятия, причем чувствовали себя при этом довольно неуютно.

Мы даже раздали оружие кое-кому. Правда, я свое табельное оружие держал в сейфе.

Народ нас везде поддерживал. Было ясно, что если кто-то захочет переломить ситуацию, будет огромное количество жертв. Собственно говоря, и все. Путч закончился. Разогнали путчистов.

- А что вы сами думали о них?

- Было ясно, что они своими действиями разваливают страну. В принципе, задача у них была благородная, как они, наверное, считали, - удержание Советского Союза от развала. Но средства и методы, которые были избраны, только подталкивали к этому развалу. Я, когда увидел путчистов на экране, сразу понял - все, приехали.

- А если бы, предположим, путч закончился так, как они хотели? Вы офицер КГБ.

Вас с Собчаком наверняка бы судили.

- Да ведь я уже не был офицером КГБ. Как только начался путч, я сразу решил, с кем я. Я точно знал, что по приказу путчистов никуда не пойду и на их стороне никогда не буду. Да, прекрасно понимал, что такое поведение расценили бы минимум как служебное преступление. Поэтому 20 августа во второй раз написал заявление об увольнении из органов.

- А вдруг ему также не дали бы ход, как вашему первому заявлению?

- Я сразу предупредил о такой возможности Собчака: "Анатолий Александрович, я писал уже однажды рапорт, он где-то "умер". Сейчас я вынужден сделать это повторно". Собчак тут же позвонил Крючкову, а потом и начальнику моего управления. И на следующий день мне сообщили, что рапорт подписан. Начальник управления у нас был убежденный коммунист, считавший: все, что делается путчистами, - правильно. Однако он был очень порядочный человек, к которому я до сих пор отношусь с большим уважением.

- Вы переживали?

- Страшно. В самом деле, такая ломка жизни, с хрустом. Ведь до этого момента я не мог оценить всей глубины процессов, происходящих в стране. После возвращения из ГДР мне было ясно, что в России что-то происходит, но только в дни путча все те идеалы, те цели, которые были у меня, когда я шел работать в КГБ, рухнули.