Что же со мной такое? - Илзе Кучера

В трансе на тему символа я провожу с клиентами одно простое упражнение. Я прошу их найти символ для своего симптома. Если этот символ представляет собой нечто приятное, например цветочную поляну, то он не вызывает у клиента негативных эмоций. То есть он чувствует себя комфортно в своем переплетении, а соответственно, и со своим симптомом или болезнью. Для меня, как терапевта, это означает, что любовь к системе здесь сильнее желания выздороветь. Одно только внимание к символу позволяет мне избежать множества окольных путей в поиске решения. Если выбранный символ опасен и внушает страх (например, скелет), значит, клиент стремится найти решение. В этом случае важно, чтобы он допустил в себе любовь к этому «страшному», не зная даже, кого или что оно олицетворяет. Я прошу клиента внимательно посмотреть на символ и «дать ему то, что ему нужно». Как показывает практика, это всегда любовь и признание. Если пациенту удается дать в душе место этой любви и связанным с ней чувствам, это уже первый шаг к выздоровлению.

Признание того, что симптомы являются выражением любви, позволяет мне намного более конструктивно подойти к той или иной истории страданий. В результате любовь, в том числе и любовь терапевта, становится понимающей.

Симптом как индикатор решения

Существует два варианта использования заместителя симптома в расстановке. Первый вариант диагностический, он позволяет узнать подлинный «адрес» симптома. Когда в расстановке заместителя симптома ставят к семье отца или к семье матери, он совершенно определенно чувствует, где ему комфортнее всего и, соответственно, где его подлинное место. Знание этого очень помогает в диагностике, так как позволяет определить направление дальнейших поисков.

Во-вторых, заместитель симптома является индикатором решения. Если в расстановке было найдено правильное решение, он всегда говорит: «Теперь я лишний, я больше не нужен, я могу уйти». Всякий раз, когда заместитель симптома произносит эти или аналогичные слова, я могу быть уверена, что решение мы нашли.

Мне вспоминается один клиент, который всю жизнь подозревал, что он не родной сын своего отца. Он предполагал, что во время войны у его матери был любовник, который и был его настоящим отцом. В семье на эту тему никогда не говорили, а в ответ на расспросы мать отвергала все его подозрения. В расстановке предположение сына подтвердилось. Сначала я поставила симптом к семье отца, но там не нашлось такого места, где бы он почувствовал себя лишним. Тогда я поставила симптом рядом с матерью и последовала за гипотезой сына, то есть включила в расстановку заместителя другого мужчины. После чего заместитель симптома сказал: «Теперь я могу уйти». Так что решение было ясно.

Опираясь на собственный опыт проведения расстановок с участием заместителей симптомов, со временем я отошла от классического стиля проведения расстановки. Теперь я часто прошу заместителя симптома свободно передвигаться по помещению, следуя только своим внутренним импульсам [Такой вид расстановки называется «симптомной расстановкой», а заместителей симптомов — «свободными элементами». — Прим. науч. ред.]. Когда он занимает новую позицию внутри расстановки, я спрашиваю его об ощущениях на этом месте. Заместители симптомов и болезней ведут себя точно так же, как заместители в четко обозначенной роли, например, отца, матери или брата. В расстановках можно наблюдать, что симптом принадлежит к системе семьи ровно столько, сколько семья в нем нуждается.

Бывают симптомы и поведенческого характера, как в случае мужчины, который пришел в группу в связи с «отсутствием успехов в работе». Выяснилось, что в профессиональном плане его отец был таким же неудачником, за что его презирала жена. Я расставила клиента, его отца, мать и симптом «неуспех». После того, как сын отдал должное отцу как отцу, симптом спокойно отступил, больше он был не нужен. В дальнейшем благодаря этому решению сын смог «позволить себе» добиваться успеха, поскольку больше не было необходимости из любви к отцу оставаться неудачником.

В случае перенятой вины симптом иногда ложится к жертвам и говорит, что там ему хорошо. Тогда клиент может оставить свой симптом там, где его причина, например рядом с военными жертвами.

Иногда в ходе расстановки мне становится ясно, что в данный момент решение невозможно. Может быть, потому, что лояльность к кому-то из членов семьи, например, к деду, сильнее, чем все остальное. Здесь остается просто согласиться с симптомом и сказать: «Из любви к тебе я останусь в депрессии». Такому клиенту я бы советовала всякий раз, когда появляются признаки болезни, смотреть на деда и говорить: «Из любви к тебе я с радостью останусь в депрессии». Благодаря одной только этой фразе в будущем, возможно, через два или три года, решение может стать реальным, и симптом сможет исчезнуть. Подобные фразы я «прописываю» клиентам в качестве рекомендации по поведению. На мой взгляд, их действие практически сравнимо с действием лекарств.

Симптом и тайна

В каждой семье есть свои тайны. Многие из них могут и должны оставаться тайнами, например те, что касаются интимной жизни родителей. Но некоторые тайны ребенок имеет право знать. Он должен знать все, что связано с его происхождением: кто его родной отец; кто его родители, если ребенок был усыновлен; есть ли у него сводные братья/сестры, если да, то где они и что с ними; были ли у него братья/ сестры, которые умерли до его рождения. Кроме того, родители обязаны рассказать детям об абортированных, мертворожденных или отданных на усыновление братьях и сестрах.

Также важны значимые партнерские отношения, в которых родители состояли до рождения ребенка. Поскольку дети из следующих отношений могут замещать предыдущих партнеров родителей, то для счастья ребенка он должен знать про эти отношения.

Кроме того, следующим поколениям должны быть подобающим образом открыты тайны предыдущих поколений семейной системы. Были ли в предыдущих поколениях случаи ранней или насильственной смерти, преступления или тяжелые судьбы? Каким образом и в каком объеме эти тайны должны быть раскрыты, зависит от судьбы следующих поколений. Так, если внук впадает в тяжелую депрессию, то с точки зрения системной семейной динамики знание о тайне может иметь ключевое значение для решения и, соответственно, для выздоровления.

Однажды я познакомилась в нашей клинике с помощницей пастора, которая ухаживала за смертельно больными пациентами. Я спросила ее, чем она, собственно, еще может им помочь. Она сказала, что всегда спрашивает этих пациентов, которые знают о своей скорой смерти, что им осталось завершить или уладить. И очень часто они говорят о насущной потребности раскрыть свою или семейную тайну. Очевидно, смертельно больным людям очень важно избавиться от бремени этого знания, и, если это удавалось, они испытывали огромное облегчение.

Тайна и вина

В наше время активно расследуются и раскрываются преступления времен нацизма. Большинство преступников либо вообще никогда не говорили об этом в семьях, либо приводили вполне понятные оправдания своих поступков.

Если поколение преступников было еще слишком необъективно, то дети и внуки хотят иметь достоверную информацию о роли своих предков. И пусть этим розыскам препятствует лояльность к системе, незнание очень часто приводит к таким тяжелым симптомам, как депрессия, бесплодие или страхи. Отчаянные усилия, направленные на то, чтобы «не хотеть ничего знать», в какой-то момент выливаются в желание получить объяснения.

В семейных расстановках я часто подхожу к той точке, где становится ясно, что на клиентов давит вина из предыдущих поколений. В большинстве случаев на этот счет существуют лишь робкие предположения или же вообще нет никакой информации. Провести расследование обычно бывает сложно, поскольку участников тех событий зачастую уже нет в живых или оказывается, что они все «забыли».

Если, например, реакция заместителей дает основания предполагать вину, я могу пойти по этому следу. Раскрывать вину имеет смысл не всегда. Если клиенты все еще в плену лояльности по отношению к системе, то вскрытие связанных с виной обстоятельств может крайне ухудшить ситуацию. Другой опасностью, связанной с обнаружением вины, является осуждение виновных потомками. Этого не должно произойти ни в коем случае.

Решение всегда заключается в том, чтобы отдать должное судьбе, в том числе судьбе преступника, и оставить ему ответственность за его поступки. В приведенных ниже примерах одной из самых важных интервенций всегда является поклон. В нем в равной степени содержится и признание судьбы, и отказ от перенятого.

Симптом и примирение

Вся моя терапевтическая работа строится на признании и использовании симптома как помощника и друга. В болезнях я вижу помощников, позволяющих найти собственный путь, познать самого себя, узнать свое место в системе и согласиться с ним. Борьба с болезнью одновременно укрепляет связь с нею. Я рассматриваю борьбу как знак нежелания отказаться от неосознанного переплетения. Освободить может лишь согласие с болезнью. Поэтому имеет смысл заменить образ борьбы образом примирения и принять болезнь как важную часть самого себя и своей жизни. То же самое относится и к смерти.