Вечерник - Владислав Дорофеев

Немецкий цикл

Немецкая отрывистая речьникак меня не вдохновила,сомнения не зародила,и не заставила тебя стеречь.

Глаза твои горят, как две свечи,я вслед иду на перекресток,ты выглядишь почти подростком,и щеки твои очень горячи.

Я помню, как когда-то на войне,ты убивала отреченно,стрелял твой дед разгоряченный,поставив меня твердым лбом к стене.

Твой смех тогда я ненавидел,твой изумлял меня немой испуг,представил я себе, как Гитлер,с трибуны врал в кольце твоих подруг.

Ты так трясла своею грудью,ты так меня любила на костре,к нам шли обугленные люди,и умирали вместо нас во сне.

Ты, как танцующая рыба,ты растворилась, как слеза во тьме,ты как построенная дыба,ты после смерти предстоишь во мне.

Не помню ласк твоих основы,глаза мои взрываются от грез,и плоский след пустой подковызапомню навсегда, как запах слез.

Сниму очки в стальной оправе,свой взгляд остановлю я на копье,давно готов я к мысленной расправе,устали мои руки на тебе.

2003

я на противень площади упал и засыпаюмне снится отраженный храм на небесахиду я с Саррой по ступеням колокольнис мечом стальным на поворотах отдыхаюя вижу бомбы в небе, как вороньи стаив чернильную капель вдруг превращаясьвот бомбы на лету, правдиво собираясьвтыкаются стрелой, и сердце разрушаюти с воем мерзко капли в землю ударяюти убивают, убивают, убивают или ранятвсе трупы, трупы чернокрыло накрываюттогда кусок небес над Кёльном вырезаюдыханием застывшие все бомбы согреваюловлю руками капли, но всё не выпиваювсё врагу с попутным рейсом отправляю

вода с небес течет, как кровь небытияс наклоном падая на крыши иль рисунокдорога Аппиевая, как ребенок, холодназдесь все растения под камнем утихаютхвостами свастики корней переплетаясьв дорогу хлеба грубого с собой возьмувслед за когортами за Рейн переступаюхитон кровавый в Трир тайком перенесуя воду отравлю, ей крестоносцев напоюв Иерусалим земной за облака я отлечуздесь под стеклом небесный храм ваяютколенопреклоненные волхвы пока мертвыи ничего о новорожденном они не знаютдо дыр, видимо, обветшал платок Мариив отличие от всех, она про Бога знает

на косогорах Мозеля лоза произрастаетот Рислинга сухого воздух чуть горчити американский флаг над черным бродомплещется, огромный, полосатый, пошлыйздесь нас томит сентиментальный разумот слюнявых мнений уже рябит в глазахафористично мыслю я, взбираясь в горубулькают слова, извергнутые со слюнойна кладбище в замшелых лягу я крестахтут не летали наглые и злые англичанетраву зеленую стригут тут по субботамкалитка тут не ржавая и не со скрипоммне без коляски так легко идти с горыно я забыл почти, как город называлсянет, вспоминаю – город Линц – кажется

раз как-то по Германии в субботу одиниду я к водопою налегке без самки, нос детьми, хочу им круглую им показатьне круглую луну, но карусель с огнямиживую с лошадьми и лодками, и круглуюи с лампочками сверху, под балдахиномкрасным, огромными кистями, кавалеромбестолковым, розовым закатом и дамамис огромными грудями, в огромных юбкахкаркасом громоздким, вуалях расписныхотсутствующим ничтожным взглядом глазпустых, как им положено под Рождествосентиментально выглядеть на фоне стенразрушенных бомбежками из мести, а неходом боя; вслед кажущейся умной цели

но бессмысленны все войны без разбораоб этом прочитаю я, раскрыв все книгинаписанные до сего от сотворенья мирано визу получу в страну потустороннююв которую я чувственно влетаю и вхожуя оплачу грехи всех немцев, убитых напути к победе над сосисочным фашизмомкак плакали все немцы, ненавидя глазасвои и руки, мысли, сердце, уши, языккоторый их обманывал, внушая хитростьк Богу, к себе; вот расплатились: такунижены, раздавлены, разрушены, убитымиллионы, города великие в руинах, отамерикано-европейских бомбардировок вколичестве весьма большом; тех подлых

налетов, от которых стынет кровь всехоставшихся в живых, конечно, помнящихи о провинности народа, на выборах заНСДаП и фюрера голосовавших; да, людиошибаются на выборах о выборах судьбывот и мы – немцы – не избежали сатаныпросто в пасти угнездились, если бытьточнее, на двенадцать жесточайших леткогда от напряжения трещали кости тели лопались глазные яблоки у младенцевво чреве у рожениц, когда те смотрелина бомбы, падающие вниз с неба в ночина Дрезден, и Берлин, Гамбург, Веймардр. Города, где немецкий дух отчетливи благороден, где романтизм – это всё

2004

Черный пес, я тебя не увижу,черный пес на пороге моем,подойдет он ко мне и оближет,и исчезнет, как детский фантом.

Тени твердые встанут над нами,свет томит, будто воздух в грозу,мой рассудок, как красное знамя,поднимает распятье в строю.

Вся Москва покрывается снегом,воздух пахнет постом и горчит,я закрашу сомнения мелом,и мой ангел к волхвам улетит.

Полюбил я дорогу на запад,Вифлеем я на Рейне найду,не боюсь лошадиного храпа,слышу Ирода я за версту.

Я по комнате твердо и честно,от стола до ребенка пройду,от иконы до судного места —только слог или шаг в высоту.

Горизонт, словно шаль на комоде,а улыбка, как пламя свечи,ждут всегда в христианском народе,что Мария прижмет всех к груди.

Я страну настигаю не сразу,я петляю, как заяц в степи,наизусть повторяя приказы,и сгорая, как спичек огни.

Карусель остановится ночью,я последний билет сохраню,всех, кто был до меня непорочен,я с собою на небо возьму.

Индевеет в груди от мороза,ветер сном, как листком, шелестит,лепестки освященные розыбогомольцы в горсти унесут.

В города я войду к иноземцам,всюду немцы, как тени в аду,рубят члены друг другу тевтонцы,и уходят страдать в тишину.

Рождество – это праздник пасхальный,не заметить нельзя вдалеке,что рождение было буквальным,ведь Царь умер затем на кресте.

Твердь разверзлась дождем на закате,хлябь всосала людскую беду,протестантские корни в Пилате,покопавшись, наверно, найду.

Протестанты, с их верой оральной,будто сытые жирные псы,вместе с ними их Лютер брутальный, —лаем гонят меня на костры.

Жгут меня они в полном объеме,у них нет постижения тьмы,смерть проявится в черном разъеме —под баварские ритмы войны.

Голова заболит перед плахой,и палач поплюет на топор,я шагну на помост не без страха, —мой последний сегодня позор.

Растворяются кости от боли,кровь взрывается, будто гранит,Бог посыпет труп крупною солью,чтоб не сгнил, пока к небу летит.

Судный день удручающе нуден,я воскреснуть успею всегда,лишь бы ужас божественных буден —был всего лишь огнем от костра.

Стрелы носят распутный характер,распускаются кровью в груди,пробивая природный катетер,изучают сердца и кишки.

Легендарный поход за мощамиостается в угарном бреду,крестоносцы своими мечамивырубали волхвов из груди.

Райнальд слыл устрашающе резок,отрекаясь от папской буллы,он, под скрип деревянных повозок,постигает святые дары.

Чудно светит луна над дорогой,и конвой бесконечно устал,Рождество обретает погодуи германский дурной карнавал.

2002, 2003

я открываю занавес окная встряхиваю одеяло снови словно всплески красных роз на черной темени в ночипугаясь утренней звезды и нежных грезтревожно разбегаются по улицам большой горыпрыжками долгими, как будто циркачивцепившись в бороды, как в прожитые днибегут лирические гномы, как карандашиупрямые, смешные несунынесут они в руках чужие, брошенные снынесут они в руках украденные снывыходят ночью на охоту упырив руках сачки, ловить, как бабочек, утерянные сныв руках лопаты, рыть бессмысленные сныв руках бочонки круглые, хранить неведомые снынрав их сценический стремителен и крутони молчат и песен не поютугрюмые идутих мысли столь черныони решительны и злыинстинкты хищные, как вши, изъели души их больныелюдей уснувших в забытьикарлики носатые настойчиво грызутогрызки коренастые в видениях мучительных живутно новая заря взошла над городом мечтырастут дома округлые под ворохом листвытуда-то и бегут, как будто от тоскии прячутся от утренней росылирические гномы из языческой войны

2004

1.Кружится коршун над лесом,немец идет по тропе,гномы, как детские бесы,вслед шевелятся в траве.

Ели танцуют кругами,озеро дышит во мгле,месяц простыми мазкамичертит письмо на земле.

Поздняя птица взрыдаети посидит на кресте,души спасенные таютс Духом Святым в вышине.

Улицы тянутся в гору,домики липнут к руке,и, как желанные воры,мысли уносят во сне.

Немец опять, как ребенок,верит, что в сердце родник,зная, что ангел с пеленокдушу его схоронит.

Ночью на черную плоскостьвстанет, как луч в пустоту,мира заветную косностьчувствуя в тонком бреду.

Римские слышит когорты,запах угрозы пьянит,взор перевернутый мертвыйнемца с распятьем роднит.

Ласточка кинется с воем,и захлебнувшись в дыму,горлом, истерзанным боем,будто проглотит звезду.

И по аллее героев,в вечном промозглом аду,немец пройдет перед строем,вновь уходя на войну.

После помолится в храме,сядет в раю, как в саду,в тихом знамении тайномявно увидит судьбу.

Утром туман над долиной,колокол бьет за версту,черную конскую гривудождь чуть намочит в лесу.

2.Я вижу странный дом заброшенный в лесу,разбитое стекло над дверью к колыбели,пустой почтовый черный ящик на столбе,и образы печальные клубятся в голове,и где-то здесь мать сына зачала отцу,но видно дом не смог противостать греху,и свищет ветер в трубах, точно как подельник.

А на вершине людоед сомнительный живет,он в выходные мальчиков не ест, он пиво пьет,но в остальные дни насыщенной неделигорстями ест людей без всякой канители,не вылезая из своей большой постели,и оттого всегда он весь решительно больной,и беззастенчиво тупой и даже чуть кривой.

И где-то на окраине чудовищной горы,в глухой чащобе у таинственной лесной норы,уютный дом с венком на маленькой постели,в ней Белоснежка сладко умерла от лени,когда в печи евреи медленно горели,и гномы дерзкие, как злые ангелы судьбы,у печки прыгали, как самородки из горы.

И здесь же маки алые роятся из земли,оплакивая тех, кто не вернулся из войны,прочерчивая ряд могил замшелые крестыторчат на кладбищах, как брошенные костыли,жестокого безбожия кровавые следыгерманцы оставляют на трагическом пути,и сердце умирает в их бесчувственной груди.

В долине ночью кто-то медленно ко мне идет,и упоительно, как тролль пленительный поет,а сквозь завесу из речной невидимой листвы,девическую грудь стыдливо пряча от луны,зовет меня русалка торопливо из воды,и маленькие ведьмы, как ночные мотыльки,летают шумно взад-вперед на метлах у реки.

С небес немецких капает немецкая вода,из слова berg вдруг вырастает круглая гора,я впитываю запахи вестфальского села,и пробуждается во мне германская лоза,и прорастает в сердце и в славянские глаза,и философский возбуждает мнимый аппетит,и с католичеством апостольским меня роднит.

На море Северном я жженку чаем запиваю,на Руре жженку в пироге гвоздичном я вкушаю,на фоне кирхи, и собак, которые не лают,в Европу вновь войду, историю лишь пролистаю,в ней поколение войны никак не умирает,и в розах соблазнительных порою прорастая,неудержимо, буйно, пахнет, пахнет, расцветая.

3.Остервенение коснулось языкаизысканно и будто запоздало,я обернулся на отрывистую речь,но острым было лезвие кинжала,тогда мне ничего не оставалось,я превратил слова простые в голоса,чтоб ожидания в решительность облечь.

Как кислая капуста, вязнут падежи в зубах,предлоги родовые гибнут беспрестанно,и предложений серпантин, как людоеда бровь,по ним иду, как мальчик-с-пальчик, филигранно,во мне германская стремительно проснется кровь,начну решительно я стыковать слова в углах,зане язык забуду русский окаянный.

2005, 2006

Кёльнская ночь так нежна, холодна и прекрасна,в черно-белой весь город палитре, как будто бы краске,ретушируют черным мосты, мостовые, прохожих,а от белого цвета рвет лед фонарей на опорах,и река между ними проходит, немного корежась,продираясь сквозь линии барж на немецких просторах;я стою перед храмом, проросший, как колос небесный,в вышине голоса торжествуют существ бестелесных,и органный распев в стороне раздается уместно,извиваются флаги на стягах, как черви земные,вверх ногами стоят перед Торой евреи пустые,излучают талиты на тенях умерших сиянье,вместо них здесь теперь городское пивное камланье,кружат немцы над миквой разрытой в бесстыдном качанье,потеряв навсегда ощущенье библейского знанья,горловым очищаясь гортанным и смачным харканьем;вслед царям я пройду по старинному Дому Христову,помогу им внести ладан, золото, мирру в сосуде,под крестом деревянным сегодня стоять я не буду,а прибью над дорогой основу для твердой подковы,здесь улягусь с волхвами, и стану молитвенным чудом;я теперь, как коробка, в которую цвет упакуют,я изранен шипами от розы, как собственным блудом,от молитв покаянных победно и страшно взликую,на камнях я слова напишу и, возможно, станцуюс обнаженной женой, и влюблюсь в нее, словно, в чужую;в этот влажный нисан я на стол, как на пасху накрою,и в светильник могильный налью деревянное масло,и двенадцать апостолов лечь приглашу вкруговую,сохраненное Ноем вино с Арарата открою,разолью, а остаток я вылью, как горькое сусло,вместо хлеба на части порву свою душу и мысли,после трапезы руки я трижды слезами омою,и уйду, оставляя следы в благовонном тумане,продираясь сквозь воздух густой, как мацони в стакане,и на огненный остров пройдусь над рекой. Упокоюсь.

2007

Детские стихи