Счастье с третьей попытки - Галина Романова

– Можа… На можа плохая надежа… Тут такое дело, пацан… – Мужик глянул на часы и неожиданно попятился к двери. – Я одну вещицу посеял в гаражах. Не находил? Мужики говорят, что ты там постоянно рыщешь.

– И чё? – фыркнул Вовка. То, что мужик спрятал отвертку, его немного успокоило, придало сил и вернуло подростковую наглость. – Я, что ли, один? Они сами там все тропинки облизали! Бычки шмонают с похмелья. У меня стреляли не раз, если ничего не находили. Я там рыщу, ага! У меня-то сигареты всегда есть. Это они там все кусты изгадили и облизали! Я-то чё?!

– Значит, ничего не находил? – уточнил сутулый и зашелся в таком густом кашле, что казалось, внутри его хлюпает странная гармонь.

– Да вот все мои находки, блин! – Вовка потянул из-под шкафа ящик с инструментами. Открыл его, начал перебирать гаечные ключи подрагивающими пальцами. – Вот этот нашел в прошлом году. Этот – месяц назад… Этот отец сказал выбросить, но я оставил.

– Денег не находил? Видал тебя с покупками, – встрял мужик с вопросом, не заинтересовавшись ключами.

– Так мать денег оставила. И дядька дает, – снова затронул спасительную струну Вовка. И с наигранной печалью вздохнул. – Какие там деньги в гаражах? Алкаши все спускают! Правда, паспорт один раз нашел, так отдал за деньги. А чё? Мог бы и вообще не отдавать.

Сутулый сделал еще один шаг к двери, внимательно оглядел стены прихожей. Перевел взгляд на Вовку.

– Ага… Понятно… А чё мент к тебе приходил? – неожиданно спросил мужик.

– Так это, бабу убили какую-то из их конторы. Прямо под моим балконом. Спрашивал, не видел ли я.

– И ты чё, пацан?

– А чё я? Я не видел.

Вовка снова глянул на часы. Придумка насчет дядьки позволила ему выиграть время и осмелеть. Но дядю надо было выпроваживать. Ему гораздо спокойнее будет, когда тот останется по другую сторону двери.

– Это молодец, что ты ментам не помогаешь. Дядькина школа? – Сутулый мужик осклабился в беззубой ухмылке. – А чего ты ему балакал, когда провожал? Я у соседей твоих был, плохо расслышал…

– Да ничего особенного.

– А все же? – Мужик снова шагнул вперед и сунул руку в тот самый карман, в котором спрятал несколько минут назад отвертку. – Чего ты ему пробакланить успел, малой?

По Вовкиной спине между лопаток вдруг будто сполз ледяной шнурок и застрял где-то под резинкой спортивных штанов. Он судорожно сглотнул, опустил взгляд в ящик с гаечными ключами. Этот сутулый хмырь все слышал! Ни у каких соседей он не был. Он стоял этажом выше и подслушивал. А потом выжидал время. Ждал, когда стемнеет, или караулил Вовкину дверь, чтобы точно знать, придет к нему кто-то или нет. И теперь, поняв, что парень один, он его сейчас…

– Я сказал ему, что через полчаса после того, как бабу грохнули, кто-то ее, видимо, обшманал, – твердым взрослым голосом ответил Вовка, сжав в руке самый тяжелый, самый большой, что нашелся в ящике, гаечный ключ.

– Прямо так и сказал? – Сутулый сделал еще один шаг навстречу Вовке.

– Почти так. – Вовка сжал ключ еще крепче.

– Это ты зря сделал, пацан. Очень зря…

И вывернутая из кармана костлявой рукой Коли Хилого заточка полетела в Вовкину шею…

Глава 8

Устинов Сергей Ильич прожил скучную, серую жизнь. Он слабо учился в школе, плохо одевался и среди сверстников всегда оставался незаметным. Такими же незаметными и серыми были и его женщины. Никто из мужчин никогда не провожал его избранниц завистливым взглядом. Никто не делал им комплиментов. Сам Устинов тоже не преуспел в этом. Почему? Потому что они ему не нравились. А врать…

Врать он не любил. Всю свою жизнь он вранью предпочитал молчание. А поскольку все вокруг очень много врали, пытаясь преуспеть, чего-то добиться в этой жизни, обогнать конкурента, то молчать ему приходилось почти всегда. Когда отдыхал с кем-то за городом. Когда работал. Когда дружил.

Единственным человеком, с которым Устинов мог раскрепощаться и разговаривать без умолку, была его любимая сестра Маша. Она была славным, милым человечком, очень честным, почти прямолинейным. И от этого зачастую страдала, много сильнее своего молчаливого брата.

От нее ушел первый муж, наградив ее сыном. Потом второй, тоже оставив ей сына. И оба, называя причину развода, сказали, что она немного того, тронутая. И один и второй крутили пальцами у виска в суде. А все из-за чего? Из-за того, что Машуня не могла умалчивать правду, в отличие от ее брата.

Всего лишь раз, один-единственный раз он открыл рот по Машиному настоятельному требованию, и что из этого вышло?

Плохо все вышло, очень плохо. Молодая, красивая женщина погибла. Ему самому приходится теперь скрываться. И Маше надо бы подумать об осторожности.

– Не мели вздор, Сережа, – фыркала она вчера, навестив его в стареньком бабушкином домике. – Не надо думать, что тупые бандитские рожи смогут меня найти. Или тебя тут! За тобой ведь совершенно другой домик числится. Про этот ни одна живая душа не знает. Кроме нотариуса, который пять лет как преставился. Не найдут они тебя. А про меня… Кто знает-то? У меня уже два раза фамилия менялась. Попробуй, отыщи! Нет, ты все правильно сделал, когда пошел в полицию. Просто…

– Просто что?! – Он закрыл ладонями рано постаревшее лицо.

– Просто что-то пошло не так. Просто эта курица не смогла обезопасить себя. Почему она пришла одна? Почему, ведя расследование такого громкого дела, она пришла одна?!

– Я не знаю.

– Вот! И не должен знать. Ты тут ни при чем, Сережа. Успокойся и ешь котлеты. Через полчаса их можно будет смело выбрасывать. – Маша сморщила хорошенький носик. – Эти полуфабрикаты…

Маша так и не научилась готовить. Единственное, что у нее более-менее получалось, это вскипятить чайник. Остальное давалось с великим трудом. Даже готовые котлеты она ухитрилась сверху сжечь, а внутри не прожарить.

– Их, Машуня, уже и сейчас жрать невозможно, – ответил ей вчера со вздохом Устинов и отодвинул миску с дурно пахнувшими котлетами в сторону.

Сейчас, проголодавшись, он бы съел даже эту дрянь. Но Машка вчера котлеты выбросила, честно признавшись, что когда их готовила, отвлеклась на уроки с сыном.

Надо было выбираться из дома, надо было идти в магазин, покупать продукты и что-то готовить, чтобы не умереть с голоду.

Устинов со старческим кряхтением, которое он позволял себе лишь в одиночестве, сполз со старой бабкиной панцирной койки. Вдел ноги в обрезанные по щиколотку валенки, прошелся, шаркая, до окна. Осторожно выглянул на улицу, чуть тронув цветастую выцветшую занавеску.

Солнечно, красиво. Старый заброшенный палисадник, зарастающий летом бурьяном, к осени преображался, ярко наряжаясь и пряча за разноцветной листвой летнюю запущенность. Позади дома был сад. Такой же заброшенный и опустевший. И такой же прекрасный теперь. В этом году уродились яблоки. И он вчера навязал Маше целых три сумки великолепной сочной антоновки. Хотя она и брыкалась и таращила на него глаза, недоумевая, что можно сделать с таким количеством яблок.

– Соседкам отдашь, – не сдавался Устинов, пихая сумки ей в багажник. – Они варенья наварят или повидла. – А еще синап, Машуня, какой! Ни одного пятнышка. Мне бы ящиков, я бы туда снимал и складывал.

– А синап-то мне куда девать? У меня ни подвала, ни гаража, – разводила Маша руками. – Снова соседкам?

– Продай, – посоветовал Устинов. – Все лишняя копейка.

– Сережа, я в отличие от тебя не бедствую, – напомнила Машка про бывших супругов, дающих неплохие деньги на содержание детей.

И он сразу сник, поскучнел, вспомнив, в какую авантюру влез из-за вознаграждения, обещанного полицией. Это Машке торжество справедливости подавай. Ему-то нужны были деньги. И вот что в итоге вышло. Ничего не вышло! Он вынужден скрываться в старом бабкином доме, насквозь пропахшем мышами и пылью. И сколько он тут ни мыл и ни проветривал, все равно пахло именно так.

– Тебе надо пойти в полицию, Сережа, – посоветовала вчера Маша перед отъездом.

– С ума сошла, да?! – Устинов отпрянул от нее как от прокаженной.

– А что, Сереж? Ты же ни в чем не виноват!

– Может, еще посоветуешь прямо в камеру? Или сразу на тот свет?! Может, я тебе уже надоел?

– Ты чего? – Машка наморщила идеальный лоб, обдумала его слова. – Как это, надоел? Ты что имеешь в виду? Про котлеты, что ли?

– О господи… – Он привлек ее голову к своему плечу, поцеловал в макушку. – Машка, какой же ты у меня твердолобый человечек.

– Прямолинейный, – поправила она, странно засопев.

– Нельзя мне, Машка, в полицию. Сразу повесят на меня убийство своей сотрудницы. Рта раскрыть не дадут.

– Но ты же не убивал, Сережа! – возмущенно воскликнула сестра, вскочила с бабкиной деревянной скамейки, накрытой домотканым половичком. Забегала по горнице. – Ты же не виноват, Сережа! Она ушла от тебя. Из твоей квартиры. И потом ее кто-то убил.

– Возле моего дома, – вяло обронил он.