Цитадель - Арчибалд Кронин

Кристин улыбнулась.

- А о чем же вам хочется говорить?

Он покраснел, чувствуя себя захваченным врасплох.

- Ну, хотя бы о моей работе. - Он замолчал, но счел нужным пояснить: - Видите ли, я как-то запутался. Меня одолевают всякие вопросы.

- То есть вы хотите сказать, что у вас бывают в практике трудные случаи?

- Нет, не то. - Он продолжал с некоторым колебанием: - Я приехал сюда, начиненный формулами, истинами, в которые все веруют или делают вид, что веруют. Например, что опухшие суставы - признак ревматизма. Что ревматизм надо лечить салицилкой. Знаете, всякие такие ортодоксальные истины! Ну, а теперь открываю, что некоторые из них неверны. Возьмите хотя бы лекарства. Мне кажется, что некоторые из них приносят скорее вред, чем пользу. Виновата система. Больной приходит на прием. Он ожидает от врача своей "бутылки". И получает ее, хотя бы это был просто жженый сахар, сода "и добрая старая aqua. Вот для чего рецепт пишется по-латыни, - ведь тогда больной ничего не поймет. Это нечестно и недостойно науки. И еще одно: мне кажется, что слишком много есть докторов, которые лечат эмпирическим путем, то есть обращают внимание лишь на отдельные симптомы. Они не дают себе труда собрать все симптомы воедино и тогда только поставить диагноз. Они решают очень быстро, потому что всегда спешат: "А, головная боль - так примите этот порошок". Или: "Вы малокровны, надо попринимать железо". Вместо того чтобы вникнуть, чем вызвана головная боль или малокровие... - Он вдруг, перебил сам себя: - Ох, простите, вам это, должно быть, скучно...

- Нет, нет - возразила она быстро. - Это страшно интересно.

- Я только начинаю, только нащупываю дорогу, - продолжал он с увлечением, обрадованный ее вниманием. - Но я по совести нахожу, уже судя по своему небольшому опыту, что в той премудрости, которую нам внушали, слишком много отжившего, устарелого. Лекарства, которые бесполезны, симптомы, в которые верили еще в средние века. Вы, пожалуй, скажете, что это не имеет значения для рядового врача-практика? Но почему такой практикующий врач должен только класть припарки да раздавать микстуры? Пора уже выдвинуть на первый план науку. Множество людей думает, что наука - на дне пробирки. А я думаю иначе. Я считаю, что работающие в глуши врачи имеют полную возможность узнать многое и чаще наблюдать первые симптомы какой-нибудь новой болезни, чем в любой клинике. К тому времени, как больной попадает в клинику, первые стадии болезни уже миновали.

Кристин только что хотела ответить, как раздался звонок у дверей. Она поднялась, проглотив свое замечание, и вместо него сказала с легкой улыбкой:

- Надеюсь, вы не забудете своего обещания поговорить со мной об этом в другой раз.

Вошли Уоткинс и его жена, извиняясь, что опоздали. И почти сразу все сели ужинать.

Ужин был совсем не похож на ту легкую холодную закуску, которую им подавали на вечере у Бремвелов. Здесь была вареная телятина и картофельное пюре с маслом. Потом ревенная ватрушка со сливками, сыр и кофе. Все было просто, но вкусно приготовлено. После той скудной еды, которую ему подавали у Блодуэн, Эндрью наслаждался вовсю этим горячим и аппетитным ужином. Он сказал со вздохом:

- Вам повезло, мисс Бэрлоу: хозяйка ваша замечательно стряпает.

Уоткинс, насмешливо наблюдавший, как объедался Эндрю, вдруг залился громким смехом:

- Вот это здорово! - он повернулся к жене. - Слышала, мать? Он говорит, что старуха Герберт замечательно стряпает.

Кристин слегка покраснела.

- Не обращайте на него внимания, - сказала она Эндрью. - Вы сделали мне величайший комплимент в моей жизни - именно потому, что сделали его нечаянно.

Ужин готовила я. Я пользуюсь кухней миссис Герберт, но люблю все стряпать сама. Я к этому привыкла.

Ее замечание привело управляющего рудником в еще более веселое настроение. Сегодня это был совсем не тот молчаливый субъект, который с таким стоическим терпением наблюдал, как развлекались гости миссис Бремвел. Сегодня он с грубоватой бесцеремонностью наслаждался едой, причмокивал губами от восторга, уписывая пирог, клал локти на стол, рассказывал анекдоты, смешившие всех.

Вечер пролетел быстро. Посмотрев на часы, Эндрью, к своему удивлению, убедился, что уже около одиннадцати. А он обещал сегодня в половине одиннадцатого навестить больного на Блайна-плес. Когда он поднялся, Кристин проводила его в переднюю. В узком коридоре его рука коснулась ее бедра. Сладкая боль пронизала его. Кристин была так не похожа на всех женщин, которых он когда-либо встречал, - такая спокойная, хрупкая, с такими умными черными глазами. Как он смел раньше в мыслях называть ее "жалкой"!

Тяжело задышав, он пробормотал:

- Не знаю, как вас и благодарить за сегодняшний вечер. Вы мне позволите прийти еще? Я не всегда разговариваю только о своей работе. Вы не откажетесь... не откажетесь, Кристин, как-нибудь пойти со мной в кино, в Тониглен?

Глаза ее улыбались ему, на этот раз чуточку задорно.

- А вы попробуйте меня пригласить!

Долгая минута молчания на пороге, под высоким звездным небом. Росистый воздух веял прохладой на горячие щеки Эндрью. Лицо Кристин было так близко, что он ощущал ее дыхание. Ему страстно хотелось поцеловать ее. Он ощупью нашел и сжал ее руку, отвернулся, сошел на тротуар и направился домой, полный радостно пляшущих в голове мыслей. Он вступил на ту головокружительную дорогу, которою проходят миллионы людей, и каждый считает себя единственным, на избитую дорогу восторгов, всем предопределенную, вечно благословенную. О, Кристин, необыкновенная девушка! Как хорошо она поняла его, когда он говорил о трудностях своего дела. Она умна, гораздо умнее его. И как чудесно стряпает!.. И он сегодня назвал ее "Кристин"!

VIII

Кристин еще больше, чем прежде, занимала его мысли, но теперь они приняли иную окраску. Он больше не знал уныния, был счастлив, бодр, полон надежд. И эта перемена настроения немедленно сказалась на его работе. Он был еще так молод, что фантазия постоянно рисовала ему различные положения, при которых Кристин наблюдала, как он лечил, видела тщательность его методов, добросовестный осмотр больных, хвалила его за пытливость и за точность диагноза. Всякое искушение пропустить визит, сделать вывод, не выслушав больного, парализовалось мгновенной мыслью: "Ни за что! Что бы она подумала обо мне, если бы я это сделал!"

Не раз ловил он на себе взгляд Денни, сатирический, понимающий. Но его это не трогало. С присущим ему пылким идеализмом он связывал Кристин со своими стремлениями, бессознательно видел в ней источник вдохновения, она воодушевляла его на великое завоевание неведомого будущего.

Он признавался себе, что, в сущности, все чаще ничего не знает. Но он учился самостоятельно мыслить, старался за очевидным разглядеть наиболее вероятную причину болезни. Никогда еще не испытывал он такого мощного влечения к науке. Он давал себе клятву никогда не опускаться, не быть корыстолюбивым, не делать спешных выводов, никогда не дойти до того, чтобы писать на сигнатурках: "повторить". Он желал делать открытия, трудиться для науки, стать достойным Кристин.

При таком искреннем подъеме духа было обидно, что его врачебная практика вдруг стала скучной и однообразной. Он жаждал двигать горы, но в последние несколько недель ему попадались все только жалкие кочки. Все заболевания были шаблонны, совершенно неинтересны - вывихи, порезы, насморки. Верхом издевательства был случай, когда его вызвали за две мили к старухе, которая, выставив свое желтое лицо из фланелевого чепца, попросила его срезать ей мозоли.

Он чувствовал себя преглупо, злился на неудачи, жаждал бурь.

Он начал сомневаться в себе, спрашивать себя, может ли действительно врач в такой глуши быть чем-нибудь иным, кроме мелкого, заурядного ремесленника. А потом, когда он совсем уже пал духом, произошел случай, который снова заставил взлететь вверх ртуть в термометре его упований.

В конце последней недели июня он, проходя через железнодорожный мост, встретил доктора Бремвела. Серебряный король шмыгнул из боковой двери трактира, воровато отирая губы тыльной стороной руки. Доктор имел обыкновение скромно утешаться здесь пинтой-двумя пива, когда Глэдис, веселая и разряженная, отправлялась в свои подозрительные экскурсии - "за покупками" - в Тониглен.

Неприятно пораженный тем, что Эндрью его увидел, он тем не менее блестяще вышел из положения.

- А, Мэнсон! Рад вас видеть. Меня только что вызывали к Притчерду.

Притчерд был хозяин трактира, и за пять минут перед тем Эндрью видел, как он вышел гулять со своим бультерьером. Но он ничего не сказал. Ему нравился Серебряный король, чьи высокопарные речи и смешные героические позы как-то по-человечески уравновешивались его робостью и дырами на носках, которые веселая Глэдис забывала штопать.