Урал атакует - Владимир Молотов

   - А мне еще сумку надо на вокзале забрать. А то переодеться даже не могу.

   Позавтракав, они собрались и вышли на улицу. Неожиданное тепло окутало их. Как выяснилось, в этот день в городе вдруг ударила настоящая весна. Костя сразу ощутил ее опьяняющий запах. И словно легче стало ходить по улицам.

   Серые облака неподвижно застыли на небе, плавно сливаясь на горизонте с дымкой неизменного смога. Везде снег подтаял и превратился в кофейного цвета грязное месиво. Муконин и Маша миновали метро и дошли до остановки, сели в пустую маршрутку, чтобы посмотреть на город. Раздолбанная Газель понеслась по улочкам и проспектам.

   "Ну, блин, гроб на колесах, путинский извозчик, лет двадцать, наверно, "маслает" уже!" - Костя почувствовал, как сиденье бьет по пятой точке. Маша прилепилась к окну, но пробегающие окрестности хитро ускользали от нее.

   Вышли в районе центра. Поодаль, на Площади 1905 года, кучковались люди с транспарантами. Они что-то кричали и свистели, над ними равнодушно стоял обезглавленный Ленин. Доносилось глухое рыканье микрофона, словно отражающееся от холодных стен каменных домов. К жидкой толпе уже подступали с разных сторон дружинники.

   - Опять народ на площади волнуется, - пробурчал Костя.

   С тех пор как некие скинхеды взорвали тротилом голову вождя, тут постоянно что-нибудь происходило.

   Маша взяла его под руку, и они сошли к набережной Исети.

   - Здесь вам не Москва-река, конечно, - заговорил Костя, когда они двинулись по брусчатке с липкими снежно-серыми разводами. - Но эти тихие воды, которые раз плюнуть переплыть, только никто тут не плавал... - Костя выпустил ее руку, забежал вперед, сделал торжественное лицо и, жестикулируя, шутливо принялся изображать из себя патетического экскурсовода: - В общем, они видели многое. И кровавые бои гражданской войны в иное смутное время, сотню лет назад. И роты солдат, уходящих на фронт в эпоху борьбы с фашистскими захватчиками... Уважаемые гости, хорошо ли вы знаете об этой войне?

   - Ну конечно, девятого мая мы всегда ходили на парад. - Улыбаясь, Маша поправила старомодный платок на плечах.

   - Ну вот. Да... А летом, в прошлые годы, еще до Русской Хиросимы, здесь катались на лодках за деньги. Так что, окажись мы с тобой в прошлом, да еще летом, то поплавали бы.

   - А зимой можно на коньках. В школе я любила ездить на каток с подругами. Мы брали коньки напрокат.

   - Да. Но здесь теперь и этого нет.

   Медленно ступая, они смотрели на серую, кое-где потрескавшуюся уже от апрельского солнца, ледяную гладь. Едва просыпающаяся река молчала, словно соглашаясь с ними. А где-то сбоку, над головами, тревожно шумел город.

   Они даже и не заметили, как вышли к Храму на Крови. Этот божий дом с вытянутыми вверх окнами, с выступающими из кремовых стен ополовиненными золотистыми куполами, как всегда, гордо красовался на пригорке. Они взошли на прилегающую к подножию площадь. Народу здесь было много.

   "До чего же люди примитивны, - подумал Муконин. - Стоит случиться какому-нибудь катаклизму, разразиться всенародной бойне, и люди начинают тянуться к храмам, искать убежища у бога. Но такова уж природа человека. Неважно, веришь или не веришь. Когда всем плохо, он приобщается ко всем, начинает молиться вместе со всеми, а вдруг поможет? Здесь не столько чувство стадности, сколько неосознанное признание своей слабости. А если беда случилась именно с ним, если он тонет на корабле, или его хотят казнить на эшафоте? Тут уж он сам готов обрести веру, он начинает истово молиться, он забывает, что всю жизнь был атеистом, и бог вдруг в эту последнюю минуту становится единственным и всеобъемлющим пристанищем его души, единственной ускользающей надеждой. Вдруг с невероятной силой проявляется вера в чудо, в спасение. Но бог словно наказывает обреченного за то, что тот не верил в него на протяжении всей своей жизни. Последняя минута завершается, и смерть все равно приходит, приходит неминуемо, неотвратно".

   К маленькой площади по винтовой лестнице от ворот храма спускались эти страждущие. Над перилами стояли и скорбно взирали на них бронзовые члены царской семьи.

   - Этот героический ансамбль памятников, - сказал Костя, вернув себе юморной вид торжественного гида, - увековечивает собой царских особ. Жена и дети последнего императора России - все они вместе с отцом были зверски расстреляны в подвале одного из домов Екатеринбурга. Они были убиты новой властью, большевиками.

   - Да, я что-то слышала об этом. - Маша повела бровями.

   - Раньше Ебургу сия трагическая история делала честь. Людям было жаль бедных детей, они сочувствовали, они скорбели. Они тянулись сюда и покупали разные безделушки с видами Спаса и портретами царской семьи. Но и теперь граждане вновь идут сюда, в этот божий уголок. Очевидно, они надеются, что их молитвами можно вернуть и возродить обезглавленную Россию.

   - А ты не надеешься? - серьезно посмотрела на него Маша.

   - Нет, надеюсь, конечно. Но я считаю, что бог здесь не помощник. Даже если он существует. Что я вполне допускаю.

   - Как знать... Пойдем наверх?

   Они поднялись по ступенькам, осмотрев на ходу бронзовые фигуры, подошли к воротам и погрузились в храм.

   Здесь шла заутреня, а может, и обедня. Церковь была битком набита. Вялое туманное свечение лампад озаряло каменные своды. Стена из молящихся преграждала путь. Как волны на море качались кланяющиеся люди в черных платках или лысыми, пепельными, русыми головами. Из-за этой людской стены, из глубин зала струилось магическое песнопение, в котором скороговорки маститого солиста перетекали в тягучие напевы, сдобренные богобоязненными женскими голосами. Пахло ладаном, тлеющими свечами.

   "В церкви смрад и полумрак, - вспомнил Костя любимого поэта, - дьяки курят ладан. Нет, ребята, все не так, все не так, как надо!"

   Маша стянула платок с плеч и повязала его на голове, а шапку отдала подержать Косте. Муконин снял и свою шапку. Теперь, с двумя головными уборами в руках, не умеющий креститься, он почувствовал себя неуютно.

   Маша перекрестилась и поклонилась.

   - Мы с мамой часто ходили в церковь, - шепнула она.

   - В этом нет ничего плохого, - изрек Костя.

   Получилось как-то громко, сухощавая, сутулая бабушка в черном, стоявшая рядом, оглянулась и неодобрительно посмотрела на него. От этого ее морщинистое лицо исказилось в странной, неприятной гримасе.

   Костя сделал виноватый вид.

   - Пойдем отсюда, - наклонившись к Маше, он понизил голос.

   - Подожди. Еще минутку.

   - Ну, хорошо, - вздохнул Муконин и попытался перекреститься.

   Через минуту они вышли на свежий воздух. Обогнули Храм на Крови и очутились на улице Карла Либкнехта.

   - Тут до вокзала, вообще-то, рукой подать. - Костя вспомнил про ее сумку, оставленную в камере хранения. - Пойдем уж и дальше пешком.

   - Пожалуй, - согласилась Маша.

   - Ты не устала?

   - Нисколечко.

   - Ну, вот и отлично.

   И они двинулись вперед.

   По дороге вспомнили, что им еще надо в магазин за продуктами, а с сумкой потом неудобно будет, и завернули в супермаркет Сергеевский.

   У входа торчали два алкаша. Один был в потрепанном черном пальто, с отекшим лицом и мутными злыми глазами, другой - в старой серой дубленке с надрезанным рукавом, с фингалами на глазных мешочках.

   - Слышь, зема, извини, - тихо пролепетал первый, взглядом бездомной собаки посмотрев на Муконина.

   - Денег нет, - буркнул Костя, открыл дверь и пропустил даму вперед. Потом и сам скрылся в магазине, бросив напоследок убийственный взгляд.

   Народу там почти не ощущалось. Вялый свет озарял полупустые полки. Они взяли корзинку и двинулись вдоль стеллажей.

   - Что бы нам купить? - протянул Костя. - Может, ты сама выберешь?

   Но Маша уже сунула в корзинку кулек с творогом. Услышав его слова, она закивала.

   И она выбрала. Наполнила корзину всякой всячиной. Пакет молока, кое-какие консервы, копченая селедка, свежемороженые кальмары, трансгенный слепок мяса, похожий на подвальный бурый кирпич, арахисовая халва и три бутылки крепленого Кагора. Это было лучшее из того, что лежало или стояло на прилавках и стеллажах.

   - Закатим крутой обед, плавно переходящий в ужин, - помечтал Костя.