Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни - Игорь Галкин

– И правильно делает, что умеет рассказывать, – подытожила мама.

– А я что, обидное сказал? Это на фронте кашеваров ругали, потому что всегда опаздывали с едой, а пуля или осколок летели во всех, не разбирая.

Валяние валенков

Я отвлекся от рассказа о папином возвращении с войны. Видимо, чувство радостного возбуждения сказалось и на сне. Я проснулся рано, убедился, что вчерашний день не сон – папа действительно дома, спит в маленькой комнате на нашей широкой деревянной кровати и из-под одеяла видна ступня ноги в белом и твердом как камень гипсе. Я обследовал места, где может лежать что-нибудь съестное. Из прикрытой полотенцем ладки исходит кисловатый запах ржаного теста. Мама еще не вернулась со скотного двора и не пекла шанег. Я-то запомнил с вечера другой запах, но утром нашел только две пустые жестяные банки из-под тушенки.

Мечты о новой сытой жизни улетучивались. После скудного завтрака папа оделся, подхватил костыли и пошел в правление колхоза. Вернулся нервный, расстроенный, молчаливый.

– Что Тетерин-то сказал? – спросила осторожно мама.

– Сволочь, даже не посмотрел в мою сторону. Я сказал ему, что раненым солдатам положена помощь. Семья голодает. Он буркнул счетоводу: «Выпиши три кило муки за наличный расчет». Гад, попался бы он нам на фронте. Я говорю, не с наживы приехал, где у меня деньги? Да и три килограмма не спасут. Увидит он меня еще.

Папа замкнулся. Встречался с немногими вернувшимися с войны мужиками. У них с нашим соседом, тоже фронтовиком Евгением Енягиным (по-деревенски – Еня), возникла идея научиться валять валенки. Обувь на севере стоит выше еды и одежды. Зимой – тем более. Недаром пуще всего боятся в холод подмочить или заморозить ноги. Их прежде всего отогревают, добравшись до тепла. Не только наша семья, вся деревня поизносилась. Не осталось умелых и сильных мужиков для катания валенок. Старик Влас знал эту премудрость, да сил не имел и инструмент давно забросил. Изготовление валенок требует не только умения и инструментов, но и большой физической силы. Енягин пришел с войны раньше папы после сильной контузии и ранения в руку. Папа мог стоять только с помощью костыля, но руки были крепки, чтобы отбивать и пушить шерсть с помощью специального приспособления. Это своего рода лук с тетивой из витого бычьего ремня. Удар по туго натянутой тетиве специальной деревянной ручкой вызывает ее долгое колебание. Касаясь свалявшейся шерсти, колеблющаяся тетива разделяет и разбрасывает шерстяные волокна. Шерсть становится почти воздушной, легкой, как облачко. Только такая шерсть после многократного мокрого сминания становится ровным, прочным и мягким войлоком в форме валенка. Специальные колодки и клинья позволяют придать валенкам нужную форму и размер по ноге. В отличие от заводских валенки ручного изготовления отличаются легкостью, эластичностью. И дольше не изнашиваются. В них шерсть сохраняет все природные качества, держит тепло, остается эластичной и в то же время пропускает воздух настолько, чтобы нога не потела.

Несколько вечеров папа с Еней брали уроки у деда Власа, собирали по деревне завалявшиеся инструменты, восстанавливали утерянные детали. Потом яро взялись за работу и наша изба пропиталась запахом мокрой шерсти, влагой от кипятка и сушки сформированных валенок в русской печи. Когда наши мастера сбивали шерсть в плотный сформированный войлок, стукотня слышалась на полдеревни.

В семье впервые у каждого из нас появились свои валенки. Полдеревни обзавелись зимними обновками. Мастера брали за свою продукцию по-божески. Платили им без таксы, кто чем мог: картошкой, капустой, грибами, мукой, шерстью.

Папе дали вторую группу инвалидности. Несколько раз он ездил в Вельск менять гипс. Нога срасталась с трудом. И все равно срослась плохо, папа прихрамывал всю жизнь.

Как-то зимой председатель колхоза Тетерин пришел в наш дом:

– Хватит шабашничать, иди в овинах зерно сушить.

Папа схватил свой костыль, но не успел пустить его в дело – председатель вовремя выскользнул из избы. Папа сдержал свое слово и в колхоз больше ни ногой.

Попытка уехать

Весной папин друг детства Константин Петрович Галкин, оставшийся после демобилизации в большом донецком колхозе (село Комари в 30 километрах от Донецка), написал ему и попросил помочь перевести туда его семью – жену и двух дочерей. Заодно звал и нас на юг, где уже не знают голода. Брат Боря тоже запросился поехать с папой. И они уехали. Писали оттуда, как хорошо, оказывается, можно жить: тепло, сытно, к людям хорошее отношение. Папе там дали гусеничный трактор и он, приспособив к левой педали свой костыль, исправно работал на машине весну на пахоте и посевной, летом таскал прицеп, осенью пропадал на уборке. Боря легко освоился с местными условиями, влился в среду подростков, которые его любили за смелость и общительность. На заработанные трудодни они купили мешок пшена, несколько узлов другой крупы, белой муки. До Москвы невозможно было достать билеты, поэтому добирались, где на крыше, где на подножках, где в товарняках. Хлебные припасы служили платой тем, кто сгонял их с поездов. И все же немного привезли домой и я до сих пор в восторге от пшенной каши на молоке. Она мне не приедается. В отличие от овсянки, на которую обрекла меня моя старая печень, пораженная эхинококкозом и гепатитом Ц.

Только вот уехать нашей семье не удалось. Возникли проблемы с выдачей маме паспорта. А без него ты бесправный колхозник. Колхозы и сельсоветы пытались всячески придержать на месте тех, кто остался в живых, не погиб и не умер. Основная рабочая сила в деревне была выкошена войной. Колхозы дышали на ладан. Как и вся экономика. Военное производство в наших политических условиях только отбрасывало экономику назад, ничего не давая взамен тому, что служит не разрушению, а благу людей – производству продуктов, каких-никаких товаров.

Чем круглее становились юбилейные даты Великой Победы, тем скептичнее воспринимались речи наших залихватских военачальников, которые утверждали, что если бы Сталин не остановил их в Берлине, Праге и Вене, они дошли бы до Атлантического океана и навели порядок во всей Европе. Это можно было говорить советским людям, которые до поры до времени не знали Европы, Америки с их колоссальными экономическими возможностями. А великий Сталин не нашел ничего важнее в первые послевоенные годы, как продолжать штудировать лавочника Маркса (товар-деньги-товар), сочинять книжку по языкознанию, сажать неугодных, заниматься мелкими интригами в узком кругу людей, которых он держал и презирал. А корни России – деревня, коллективные хозяйства подгнивали и никаких ресурсов уже не оставалось. С этой статистикой я с интересом знакомился в университете. У нас читал лекции профессор Ильин, который в большой книге «Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны» писал главу о сельском хозяйстве.

Отсасывание трудовых ресурсов из села началось по планам индустриализации. Руками селян строились заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, каналы. Они же формировали и рабочие коллективы. Их сельская неприхотливость смягчала социальные проблемы. Они довольствовались палатками, бараками, скудными пайками. Отсюда берется начало квартирной проблеме в стране. Восстановление разрушенных войной городов и промышленности также в большой степени легло на плечи деревенской молодежи. Ей разрешалось выходить из колхозов.

Афера с подменой имен братьев

Подростки нашей деревни были взбудоражены небывалыми перспективами. Ребятам, достигшим 16 лет, было разрешено поступать в училища фабрично-заводского обучения (ФЗО). Уехать в город, получить городскую специальность – это было несбыточной мечтой многих деревенских ребят. Работы они не боялись – деревня, колхоз приучили к этому с малых лет. Но чтобы за работу еще получать на руки деньги, а со своим паспортом свободно поезжай, куда хочешь – такого северная деревня практически не знала с возникновения колхозов. Ребята засобирались в архангельское строительное ФЗУ.

Наш активный и часто бесшабашный Борис, конечно, не мог не загореться новыми перспективами. Поездка в Донбасс укрепила его в своих силах. Но была загвоздка – ему не исполнилось в тот момент 16 лет. Деревенские получили еще один урок: это в деревне не спрашивают про года. Хватило у Бориса сил – и начал пахать, хотя дорос только до 14 лет. Никто его не жалел, не отговорил. А в городе даже в училище не берут, если не достиг 16 лет.

По возрасту у нас подходил Валя. И Боря предлагает вечером, когда вся семья была в сборе, поехать ему в Архангельск со свидетельством о рождении Вали. Пусть его будут звать Валей. Двое наших же деревенских парней, собиравшихся в то же ФЗО, пообещали, что секрета не выдадут и Борю станут называть Валей. Так и сделали. Боря уехал на полугодовое обучение на государственном содержании. У фезеушников тогда была даже своя казенная форма одежды.