Ящик водки. Том 2 - Альфред Кох

Комментарий

Видно, она его, священника этого, детей лечила. Детским врачом была очень хорошим, в городе ее знали. Отважно бралась за безнадежные случаи, от которых другие врачи отказывались. И людей, ее коллег, можно понять: берешься лечить ребенка, а он помирает, и труп висит на тебе. Родители будут врачу и в глаза смотреть, и в суд на него могут подать… А она — брала без разговора. Дневала там и ночевала в больнице, дело ж такое. Иногда каких-то детей брала домой на выходные — не больных, конечно, а вылеченных. Их, сдавая в больницу как безнадежных, некоторые родители там и оставляли: все-таки не на улице, а в больнице. И дети жили там годами. Ну, это уже другая тема.

Самое страшное то и дело случалось. Мать в такие дни приходила домой просто никакая, только говорила: «Очень был тяжелый ребенок. Не удалось спасти». Медицинским цинизмом там и не пахло. Ну, могут такие стрессы проходить бесследно? Они жизнь удлиняют, что ли?

Кстати, вот еще вспомнил: в платяном шкафу целая полка была занята конфетами и шампанским — от благодарных родителей счастливых пациентов.

Кох: — А где ты работал в 88-м? В Калуге?

— Нет. Из Калуги я же уволился. И стал работать на московские газеты. Гонорары в них были не в пример лучше калужских. Ну и вообще это было более достойным занятием.

Комментарий Свинаренко

В 88-м работать было интересно. Газетам дали небывалые послабления. Но, конечно, до известных пределов. И все еще в рамках господствующей идеологии. Помню, послали меня в Баку, написать про подпольную торговлю дефицитом. Есть у них в городе такой квартал Кубинка в нем все и происходило. Ничего ужасного там не случалось, это Q-m если описывать ситуацию в сегодняшних терминах — обычный оптовый рынок. Ну, «Мальборо», «Хайнекен», водка днем и ночью, турецкие кожаны… Банально. Ну, за анашой туда еще приезжали и за девками, — подумаешь! Но тогда это была страшная экзотика — во как! В открытую! Все дозволено! И под самым носом у советской власти! Я написал про это веселую заметку. Пафос ее был в том, что вот все все знают, а никто никого не ловит. Ездил я и в рейды по отлову проституток. Менты жаловались — еще и это на них взвалили. А раньше мусульманки в проституции замечены не были. «А теперь почему же?» — спрашиваю. Мне отвечали: «Проклятый вещизм во всем виноват, девок губит». В общем, за эту заметку и сегодня не стыдно — я как бы описывал ростки рынка. И даже намекал на коррупцию — так, мягко. Я там написал, что все менты, с которыми я разговаривал, курили «Мальборо», которое в Баку стоило раза в два дороже, чем в Москве, то есть рублей пять. Никак не по милицейской зарплате. И я всех спрашивал, откуда курево. А они, конечно: брат подарил, товарищ угостил…

Еще, помню, ездил в Ростов. Писал про драматический поворот в судьбе одного комсомольского функционера: он из секретарей райкома ушел в официанты. Я пошел к нему обедать, он мне подносил пиво, и я его расспрашивал, ловко ли у него тут идет строительство коммунизма. Он в целом резонно мне отвечал, что любой труд почетен. А еще я его доставал таким вопросом: «Как же так, ты вон сколько народу загнал служить в армию, а теперь от нее косишь?» Но голос совести мне в нем пробудить не удалось: чего с комсомольского работника взять?

А вот в пару командировок, куда я стремился, съездить не удалось. По причине моих невысоких морально-политических качеств. Я собрался в Афганистан и про все договорился с Минобороны, с какими-то полковниками там, мы с ними дружили и выпивали — но вдруг они стали со мной очень холодно разговаривать и даже бросали трубки. Все сорвалось. Отгадка простая: никак не могло обойтись без запроса в КГБ, а там, видно, вспомнили про мой скромный вклад в самиздат.

И с «узбекским делом» я пролетел, которое тогда гремело. На этот раз все испортила Генпрокуратура СССР. Я туда пришел на очередную беседу по поездке — с опозданием и в состоянии тяжелейшего похмелья. И им в таком виде не понравился. Не взяли меня в Ташкент. А напился я накануне со знакомым немцем, который впервые приехал в Союз и остановился у меня на правах мужа моей бывшей немецкой подруги, молочный типа брат. Я к встрече припас пару бутылок водки, мы ее всю выпили, и я из вежливости спросил: «Еще хочешь?» Он отвечает: «Natiirlich, Игорь Николаич!» Я достал портвейн. Опять мало! Сходил к соседу за самогонкой, взял взаймы. После одеколон пили. Я думал: ну до чего крепкий попался немец, даром что такой щуплый, мне уж тяжело, а ему все давай и давай. Положил я его на раскладушке, спим… Ночью просыпаюсь от страшных звуков, думал, начинается извержение вулкана: все выпитое и съеденное полезло у человека из всех дыр. И он бормотал, буквально как Чехов перед смертью, который почему-то на иностранном сказал нам прощальные слова, дословно: «Ich sterbe» («Я умираю».) Но он не умер, удалось человека откачать и выходить, хотя шансы у него были небольшие. Ну вот. Умирающего я спас ценой командировки в Узбекистан. Потом, кстати, я немца спросил: «А ты что, серьезно бухаешь вообще?» «Не, — говорит, — два пива плюс сто водки — и я готов». — «А на хера ж ты требовал добавить?» — «А я не требовал, я просто из вежливости тебе врал, что еще хочу. Я думал, что в России такой обычай: нельзя отказываться, если наливают… Sancta simplicitas!»

Я и сам тогда чуть не помер.

Комментарий

Дефицит

В 88-м начался дефицит вообще на все. Мы, журналисты, переживали его вместе с народом, но все же несколько иначе. В редакционных отделах иногда выдавали талоны на ширпотреб, как-то досталось и мне. И вот в назначенный день приезжаю я на закрытый обувной склад… Передо мной стояла задача — купить жене зимние сапоги (если кто помнит такую проблему). В коридоре очередь выстроилась вся редакция, начиная с замзавотделами и ниже. Стоял я полдня, а когда уперся в прилавок, оказалось, что женские сапоги мужчинам положены только начиная с уровня старшего корреспондента. Пришлось взять себе мокасины с кисточками.

Кроме сапог, бывали и так называемые продуктовые заказы из колбасы и самый дешевый в мире растворимый кофе — в коричневых банках, они и сейчас встречаются в киосках. Духовная пища тоже была квотирована. Помню закрытые показы: какой-нибудь «Рэгтайм» Формана. Тогда я неделю ходил под впечатлением. А недавно взял кассету, лег на диван, начал смотреть: нет, вяло! Не катит. В чем дело? Может, в том, что мы были измучены фильмами про заводы и колхозы, про девушек, которые не дают, и правильных непьющих парней, которые молча курят, выразительно глядя вдаль. На таком дохлом фоне всякий фильм, где человек не жалобу нес в партком, а стрелял из ружья по пидорасам, которые насрали ему в автомобиль, обречен был на статус шедевра, на благодарное внимание и долгую память.

Свинаренко: — А еще надо отметить такое событие: в 88-м я женился.

— Не имея, соответственно, ни кола ни хера.

— Ну. Женился на теперешней жене и поселился у нее в коммуналке.

— А, ты из-за жилья женился! Был элемент меркантильности в твоем браке! Ты, когда женился, учитывал факт наличия жилья? Вот я когда женился, был чистый эксперимент. У меня не было жилья, и у нее не было.

— «Мои оправдания здесь были бы неуместны и несколько искусственны. Да и статья посвящена несколько другой теме», — это я цитирую твой пассаж из газетной полемики с Авеном. Ты хочешь, чтоб я исправил ситуацию? Стоит только развестись — и справедливость восстановится! Ха-ха. Но если разбирать тему серьезно, то простыми ответами типа да/нет отделаться не удастся. Придется мне тут занять твое время и прибегнуть к развернутым объяснениям и примерам. Чтоб ты понял ситуацию.

— Да.

— Ну вот. Долгие годы после развода с первой женой огромное количество людей стремилось меня женить, имея самые разные мотивы, — начиная от чисто корыстных побуждений знакомых девушек и кончая женами моих товарищей, которые хотели так нейтрализовать мое развращающее влияние на их мужей. Я сперва активно сопротивлялся этим попыткам сватовства: ну на кой это надо, когда тебя как кобелька возят на вязку. Но потом меня один товарищ уговорил поддаться и даже перехватил инициативу сватовства у своей жены и взял дело в руки. Дело в том, что она его отпускала с ночевкой только под тем соусом, что меня-де надо женить. Чтоб не подводить товарища, я с ним ездил в эти рейды. Девушки, с которыми мы дружили, не очень были похожи на невест в общепринятом смысле… Но было весело. Я стал воспринимать это мнимое сватовство как способ расширения круга знакомств. Ну, знакомят тебя с девушкой, что ж тут плохого. Так и так ведь знакомиться с кем-то придется. В общем, ничего плохого в этих смотринах не было. Жениться я никому не обещал, само собой… Сейчас даже как-то ностальгически все вспоминается… Проблем с личной жизнью не было, позвонил — и поехал куда-то. И никто тебя не пилит за отлучки… Тебе не понять, ты же мальчиком женился и все пропустил. Фактически это была цивилизованная форма многоженства — помнишь нашу первую главу? Моя женитьба — это было явление глубинного порядка, мировоззренческого, это был переход от полигамии к моногамии… По живому приходилось рвать. Этот переход я давно бы совершил, пора бы уж к тридцати годам-то, уже страшно тянуло к нормальной человеческой жизни, чтоб дети бегали по дому, жена чтоб ворчала — но не было подходящей кандидатуры. И вот я осознал, что она появилась. На второй день знакомства. Я сразу стал тянуть ее замуж.