Пророчество Асклетариона - Александр Балашов

Он поколдовал над вредной ручкой с минуту, ласково поглаживая железо — и дверь купе отворилась.

— Спасибо, кудесник, — улыбнулась Любаша. — Проходите.

— На разборку? — беспечно спросил Максим и, мельком взглянув на бейджик, приколотый к блузке проводницы, добавил: — Любовь Ивановна, помилосердствуйте…

— Будем разбираться, господин заяц.

За вагонным стеклом проплывала ночная осень, желтыми глазами светились далекие огоньки человеческого жилья. Железные колеса отстукивали по рельсам монотонно и тоскливо: «До-ми-ци-ан… До-ми-ци-ан».

— Садитесь рядом. В тесноте, но не в обиде.

Она открыла папку с билетами, потом закрыла, не зная, как нужно разбираться с зайцами по неволи.

— Фио, домашний адрес, телефон и, простите, кем работаете… — сдерживая улыбку, спросила Любаша, подсовывая ему под руку листок из школьной тетрадки.

— Фио? — переспросил Максим, поправляя тубу с эскизами на коленях.

— Фамилию, имя и отчество. Место жительства и место работы…

— А год, месяц и число моего рождения?

— Если хотите, то напишите.

— Начну с телефона, — почесал шариковой ручкой переносицу Нелидов.

— Лучше с места работы, — она с любопытством посмотрела на тубу для чертежей, которую Максим крепко прижимал к груди.

— Не беспокойтесь, я не шукшинский «инженер путей сообщений»…

Любаша понимающе кивнула.

— Это вы намекаете насчет двери?

— И дверь, и обвинение активистки избиркома, что клички есть только у уголовников… Меня еще в институте Звездочетом прозвали. За любовь к ночному небу и звездам. Хотя звезды я даже не пробовал считать — на первой же тысячи собьешься…

— А Звездочет — разве это не кличка?

— Это зову души художника.

— А вы — художник? И по совместительству — звездочет…

— Сначала — художник. Звездочет — это, так сказать, вторая профессия. Я гороскопы составлять умею — дайте только точную дату вашего рождения, желательно с часом этого знаменательного события. Могу и судьбу предсказывать. Когда настроение есть. Но — исключительно хорошим людям.

— А плохим? — подняла глаза на Звездочета проводница.

— Плохих не хочу расстраивать.

— Так что, у плохих людей, по-вашему, всегда дурной конец? В реальной жизни это не так… — Она задумалась. — Даже вовсе не так.

— А у меня всегда — «так»… Потому я и Звездочет.

Люба помолчала, думая о том, идти вместе с зайцем в девятый вагон к начальнику поезда или взять ответственность на себя. Ей казалось, что парень не врал, рассказывая об украденных документах и деньгах. Дело, по всем временам, банальное: грабили людей, грабят и будут грабить в любом «прекрасном далёко». Жизнь и судьба всегда пробуют человека на зуб: а какой он пробы? Настоящий?…

— Не верите в мои экстрасенсорные способности? — спросил Нелидов. — Хотите, угадаю ваше прошлое. На нем, как дом на фундаменте, выстроитсчя ваше прекрасное далёко…

— Как? — спросила она.

— Отца вашего звали Иваном. Так?

— Точно… — протянула проводница и скосила глазки на бей дж. — Но мне кажется, это не сложно было угадать.

— Это прелюдия, не мешайте, — отводя улыбавшиеся глаза от таблички на груди девушки, сказал Нелидов. — Дайте-ка мне вашу розовую ладошку!..

— Нет, нет, нет, — запротестовала Люба. — Я не хочу знать свою судьбу. Может, я плохой человек, а вы мне та-а-акого напророчите…

— Вы хороший человек, — твердо сказал Максим. — Я это знаю.

— Звездочеты тоже ошибаются. Как и врачи. Моей подруге поставили диагноз: бесплодие. А она весной «залетела»…

— От мужа?

— От проезжего молодца, — засмеялась Любашка. — Ладно, кем вы все-таки работаете? Не звездочетом же, в самом деле, или астрологом… Вон чертежи какие-то везете… Чертежник?

— Я же сказал — художник, — ответил Максим и наугад вытащил из тубы несколько эскизов.

— И впрямь, художник… — протянула проводница, разворачивая эскизы. — А это — кто?

— Вот это, с перевязанной рукой — заговорщик Стефан. Он первым нанес удар кинжалом цезарю Домициану…

— Страшный мужик, — прошептала Любаша. — И грудь ужасно волосатая… Как у чёрта какого.

— Хитрый и коварный, как черт, — добавил Максим. — Он в тот год находился под судом за растрату. И его должны были казнить по обычаю предков… Но он вошел в заговор против Домициана. Притворился, что у него болит левая рука и несколько дней подряд обвязывал её шерстью и повязками, а к назначенному часу спрятал в тряпки кинжал.

— Почему перевязал левую?

— Чтобы правая была свободна.

— А это кто, весь в крови?… Цезарь зарезанный?

Максим покачал головой:

— Нет, Домициана на этом эскизе нет. Это — Энтелл, секретарь цезаря. Он добил Домициана… Так что кровь — не его, а двенадцатого цезаря.

Он развернул очередной холст.

— А это кто, в разорванной ночной рубахе?

— Это не рубашка, это тога… — улыбнулся художник. — Её разодрал в клочья сцепившийся с заговорщиком император. Он, истекая кровью, еще долго боролся с ним на земле, стараясь вырвать у вольноотпущенника Парфения Максима кинжал и выцарапать ему глаза… Но тому на помощь пришел декурион спальников, я его со спины изобразил… Видишь, какая мощная и коварная спина… Этот правитель из рода Флавиев дорого отдавал свою жизнь, боролся с заговорщиками до конца. Погиб он ровно в пять, как ему и было предсказано… Хотя воин, охранявшие императорские покои, просто поленился узнать точное время и сказал Домициану, что уже шестой, потому и пустил к себе вольноотпущенника Парфения, якобы, хотевшего ему что-то сказать очень важное…

Люба с интересом слушала художника, удивляясь, как можно запомнить одни только непривычные имена всех этих древних римлян…

— А откуда ты всё это знаешь? — спросила она.

— Из прошлой жизни, — рассмеялся Нелидов. — Откуда же еще?

В служебное купе постучали, кто-то хрипло попросил чаю.

— Сейчас, сейчас, — не открывая двери, отозвалась Любаша. — Всех напою… Подождите, пожалуйста.

— А что еще в этой трубе? — с любопытством спросила проводница.

— Да всё такие же эскизы, наброски и зарисовки к задуманной мной картине «Пророчество Асклетариона».

— Пророчество… кого?

— Асклетариона, — ответил Звездочет. — Был такой Астролог у цезаря. Честный, неподкупный человек. Мог за ложь получить мешок золота, но сказал правду. И был казнен…

— За правду?

— За правду, не сказать которую императору, всю свою сознательную жизнь пытавшегося обмануть судьбу, он не мог…

Дверь служебного купе с грохотом отъехала, в проёме показалось хмурое лицо какого-то пассажира.