Либеральный Апокалипсис. Сборник социальных антиутопий - Составитель Чекмаев

Лео инстинктивно прижал руку ко рту, чтобы его не вырвало, но не увидел ее, не почувствовал рта; у него как будто не было тела.

— Что со мной, что?

Дымка вдруг потончала, обернувшись серебристой паутиной, полосы превратились в пятна, а те начали набирать плоть.

Ему теперь казалось, что он скользит червеобразным телом по поверхности воронки.

Внезапно Юмэн увидел перед собой что–то, напоминающее картинку из анатомического атласа. Куст кровеносных сосудов, красный клубень сердца, бурые веревки сухожилий, глаза вроде ягод на стебельках. Да это же прототип живого объекта.

Прозрачная поначалу плоть обретала цвет, густоту.

Было слышно биение крови в сосудах формирующегося человека, ощущалось натяжение его мышц, стало видимым напряжение лобных долей его мозга, похожего на клубничное мороженое в стеклянной вазе.

И вот уже перед Юмэном стоял молодой латино. Из серебристых нитей соткалась и обстановка вокруг — ювелирный магазин «Сваровски» — здесь они с Джэд были не столь давно. У Юмэна снова имелось тело.

Латино полуобернулся, и его рука прошла прямо сквозь стеклянное заграждение, за которым лежало брильянтовое колье. Так же сделал и Юмэн. Вместо стекла он почувствовал лишь легкое натяжение поверхности, как у воды. Затем взял изумрудную брошь и поднес к лицу. Латино поощряюще засмеялся, а Юмэн отправил брошь в карман.

Неожиданно заверещала сирена, Юмэн чуть не обмочился, но снова сгустилась дымка, и возобновилось падение. А когда оно прекратилось, то Юмэн увидел себя на автомобильной свалке.

Латино скалился, видимо, прикалываясь над его обалдевшим видом. Юмэн сунул руку в карман, изумрудная брошь была там. Машинально глянул на запястье — часы показывали, что в окружающем мире по–прежнему семь часов. И так же машинально отметил то, что давно стало известно Андрею Кречетникову — поток времени организует пространство, а пространство способно свертываться, создавая канал ускоренного времени. Взгляд Юмэна, опять же машинально, перешел на молодого латино. Тот, покрутив на ладони колье, исполнил несколько па из сальсы.

Лео подумал с ужасом — он же вместе с этим типом обворовал ювелирный магазин. И когда полиция поймает метиса, тот заложит и подельника.

Латино махнул рукой, показывая, куда надо идти, чтобы выбраться со свалки, и повернулся. В этот момент доктор Юмэн подхватил с земли какой–то ломик и вбил метису в нестриженый затылок. Латино попытался повернуться, но упал. А Юмэн ударил его в голову еще несколько раз, наконец железо ощутимо пробило кость и вошло во что–то мягкое. Смуглый юнец, пару раз дернувшись, замер.

Голова латино была залита кровью, в районе виска выступило мозговое вещество, стопроцентная смерть.

7.

Последний раз Сева видел отца вскоре после переезда к бабке Ульяне. Тогда старший оставил под его подушкой четыре с половиной тысячи долларов.

Тысячу Сева отдал за похороны отца, остальное украла сиделка. Где–то через месяц появилась тетка из собеса — Сева сам попросил бабу Ульяну ее вызвать, — и беспомощного больного, не имеющего родственников, отправили в Дом инвалида на заросшую бурьяном улочку, анекдотично именуемую Цветочной (когда–то здесь и вправду росли розы). Кречетников называл население своей палаты «космонавтами» — большинство из них ходило под себя, как и первые люди в космических кораблях. Да и атмосфера была замкнутой, спертой, словно в кабине «Востока» — один старичок боялся сквозняка и за открытую форточку мог побить палкой.

Сева был лежачим, так что приходилось обходиться без прогулок. Зато даун Коля часто выходил в «открытый космос», после чего приносил в палату полевые цветы, ветки, сломанные вещи, ржавые железяки — было что поразглядывать.

От нечего делать Сева обдумал все проблемы мироздания, особенно тщательно вопрос — время течет с нами или навстречу нам. Если навстречу нам, то получается, что каждое мгновение оно обновляет и пересоздает нас и уносит в Прошлое наши копии. Сева принялся вспоминать свою жизнь, час за часом, максимально подробно. Без эмоциональных оценок, без вздохов «как мне не повезло». Когда он уже подходил к концу биографии, его вдруг осенило. Джип с темирхановской коддой два раза наезжал на него. Два раза из машины выходил пахан и гундосил: «Дышит, мразь. Давай опять». Но Сева выжил. Словно наплывала какая–то серебристая дымка, она двигалась куда–то, унося его с собой, боль исчезала, а машина превращалась в рой пятен… Он оставался будто в пустоте, странной, прорезанной сияющими серебристыми прожилками. Он висел в ней, не чувствуя тела, не слыша своего дыхания…

Но вот закончилась биография. А еще исчез Коля — люди с синдромом Дауна ведь недолго тянут — больше ничего нового в палате не появлялось, если не считать за новое кал и мочу. Сева решил восстанавливать в памяти то, что когда–то читал в «Знание — сила», номер за номером. Но в потоке воспоминаний теперь часто наступал за–тык. Зачем воскрешать знания, которые не несут никакой силы? Он, несмотря на все упражнения, только шевелит левой рукой. Что у него вообще работает? Лишь брюхо да одна рука — из хомо сапиенс получился брюхорукий моллюск.

Сева стал концентрироваться всего на одном эпизоде — уходе в серебристую дымку, когда его давили автомобилем. Порой ему казалось, что он и сейчас может окунуться в нее. Через неделю тренировок ему как будто удавалось почувствовать некий поток. Его словно тянуло вперед, потом вниз, и уже проглядывалась багровая воронка — в нее можно было упасть и не вернуться. С каждой тренировкой он приближался к ней все ближе. Завтра должно было получиться…

Километрах в трех от Дома инвалидов стоял монастырь. Прослышав о тяготах пребывания в сем мире сирых и убогих, тамошняя игумения стала назначать послушания для монахинь — помогать, как и встарь, несчастным.

И в тот день, когда Сева собрался добраться до багровой воронки, в палату вошла монахиня. Это была женщина непонятного возраста и почти бестелесная, отчего глаза ее выглядели большими, как фонарики. Что самое любопытное — в руке у нее был посох.

— Ну, заблудшие души, выходи строиться по одному… Так, ты отдыхай, — она вытерла олигофрену слюни, — ты, дедушка, лежи не стесняйся, Бог с тобой, — она побежала и вынесла за стариком судно.

— Так, а ты на что жалуешься? — Инокиня остановилась около кровати Севы.

— Уже не на что, матушка…

— Ефросинья.

— Разве что надоело мне тут, матушка Ефросинья… простительно ли желать, чтобы этому наступил конец?

— Надо искать не конец, а выход — а его можно найти, с Божьей помощью, даже в самой казалось бы безвыходной ситуации. Хочешь, я тебе почитаю? — Она взбила подушку лежачему больному и открыла окно проветриться; старичок неожиданно проявил высокую сознательность, не стал выступать.

— Душеспасительное?

— Непременно.

— Вы считаете, что я получил то, что заслуживал?

— Я думаю, что ты стал таким, чтобы душа твоя сделалась сильнее.

И монахиня, достав из сумы книгу, принялась читать, конечно же, в выдержках. Это был труд святого Григория Паламы о «божественных энергиях».

— Значит, благодаря неприятностям душа может стать такой сильной, что «обожит» и тело, даст ему новые свойства?

— Палама знает, что пишет. Ладно, я пойду, мне еще несколько палат обойти.

— Благословите, матушка. Так ведь, кажется, говорят.

— Только матушка игумения может благословлять. А я тебя перекрещу, раб Божий.

— Спасибо. Посох, пожалуйста, не забудьте.

Когда она ушла, ему было легко, будто легкий вечерний ветерок поднимал его над кроватью. А потом он заснул и летал над сиреневым садом, где бродили неведомые, но мирные звери с прозрачными глазами. И лишь где–то в глубине сотрясали землю голодные бесы.

А в это время на другом краю города приземлился геликоптер. Вскоре над Шалшыком стали курсировать и два дрона с функциями протоинтеллекта.

Из приземлившейся машины вышло шесть человек. Юмэн, его жена Джэд, Мэнсон, техник из «Сирла» и два бойца из силовых подразделений «Пиллума». Эти трое стали выгружать ящики с оборудованием в подкативший «Паджеро». Затем подъехал еще один джип.

По окончании перегрузки вертолет взмыл и словно исчез в палящих лучах солнца, а джипы двинулись по дороге. Но, когда они выезжали с грунтовки на асфальтированную трассу, им перегородили путь пара внедорожников «Ландкрузер», откуда вышло семь представителей клана Темирхановых, числившихся в ЧОПе «Раис».

Из переднего «Паджеро» оперативно выскочил водитель, направился к темирхановцам.

— Я — Рахимов, вы меня знаете.

— Ну и что. Кто там, в машинах? — спросил главный из темирхановцев, именуемый Бабак.

— Туристы.

— Что–то барахла у «туристов» многовато.

— Это ж у них для работы.

— Какой еще работы? Говорил «туристы», забыл, что ли, ослиная голова. Для работы надо было заранее с нами согласовывать. Пусть выходят по–быстрому и манатки свои выносят. А там видно будет. Заранее скажу, что Камал их оштрафует.