Служу по России - Савва Ямщиков

В семидесятом году, поверяя листу бумаги раздумья о достоинстве, чести, о том, как страшно и подло испытывать чувство, что ты никому не должен, Андрей, писал, что того супермена он «…раскусил. Очень слабый человек. То есть до такой степени, что продаёт себя. Это крайняя степень униженности».

В «Зеркале» я увидел отражение собственного детства, в матери героя фильма узнал черты и моей мамы. Александра Васильевна Гришина (Ямщикова) в доме отдыха туристов. 1963 г.

Предложив мне стать его единомышленником в создании «Андрея Рублёва», Тарковский так потом и относился к своему «консультанту по материальной культуре». Советовался не только по поводу икон, но и при подборе актёров, выборе натуры. Часто наши мнения совпадали, иногда нет, и я пытался переубедить режиссёра: так, скомороха, сыгранного Роланом Быковым, и теперь не считаю удачей картины. К счастью, в представлении об исполнителе роли Рублёва расхождений не было.

Знает ли сегодняшний зритель этого фильма, какой ажиотаж среди актёрской братии вызвал слух о предстоящем фильме уже прославившегося «Ивановым детством» Тарковского? Какие только имена не назывались! Говорили то об одном, то о другом, и тоже невероятно талантливом актёре. Пробы в гриме и пробы без грима, звонки в театры и на студии, сотни фотографий анфас и в профиль. Что же мешало окончательному решению? Популярность, узнаваемость звёзд экрана и столичной сцены. Андрей не раз говорил мне: «Вот бы такого, чтоб и зрители совсем не знали, и в самую точку попасть».

Однажды он вызвал меня в режиссёрскую комнату и веером разложил на столе фотографии. Я заметил, что глаз у Андрея горит, и значит, это не просто очередная проба сто первого претендента. Смотрю на фотографии и вижу: лицо абсолютно незнакомое, но такое «рублевское», хотя, как известно, изображений великого мастера мы не имеем.

«Да, удивительно похож. Но из Свердловска. Не знаю, что он за актёр, всё-таки провинция», – Андрей колебался. Но я-то совсем иначе относился к провинции. Исходив-изъездив русскую глубинку вдоль и поперёк, сколько ярчайших, самобытнейших талантов повстречал! Поэтому поспешил развеять режиссерские сомнения: «Ты же умеешь работать с актерами, а лицо, фактура потрясающие».

Познакомившись с Анатолием Солоницыным, я при первой же встрече почувствовал, что это та тончайшая, очень ранимая натура, которой только и дано осилить неподъёмный груз роли Рублёва. Толю утвердили, и режиссёр тут же дал ему задание: три месяца не разговаривать. Дело в том, что съёмки начинались с финальной новеллы «Колокол», в которой Андрей Рублёв должен был заговорить после принятого им обета молчания. Столь точное следование биографии экранного героя казалось мне чересчур суровым испытанием для нашего товарища, и я рискнул его оспорить: разве без этого не обойтись? Тарковский возразил: «Что ты! Представляешь, какой у него будет голос после этих трёх месяцев немоты?!» Высокое, философское в его фильмах всегда вырастает из чётко выверенной конкретики. Так было и на этот раз.

Дав Солоницыну непростое задание, Андрей погрузился в другие проблемы будущего фильма. Дела и хлопоты занимали всех членов съёмочной группы. Так что главным собеседником мычащего и «разговаривающего» на пальцах Толи стал я. Более благодарного слушателя, чем он, трудно себе представить. Тактичный, внимательный, невероятно дотошный, он часами готов был ходить со мной по музеям, вникал в тонкости иконописи, сидел в библиотеках над научными трудами по истории Древней Руси. Очень он оказался мне близок – и чисто по-человечески, и как великолепный, тончайший актёр. Как-то, спустя годы после съёмок «Андрея Рублёва», подумал: что, если бы малоизвестный и совсем не пробивной актёр Анатолий Солоницын, прочитав в журнале сценарий, сам, без вызова и рекомендаций не отправился из своей провинции на Мосфильм? Не решился бы предложить себя на главную роль в фильме модного режиссёра? Подумал, да и отбросил я своё предположение как совершенно нереальное.

Иначе пришёл в этот фильм Коля Бурляев. Он уже был знаменит и почти взросл, когда мы познакомились в Суздале, куда я приехал в командировку. Однажды в рабочую комнату музея ко мне вошёл юноша, в котором легко узнавался подросший и уже знаменитый Иван из первого фильма Тарковского. Выяснилось, что Бурляев здесь на съёмках – в экранизации пушкинской «Метели» у него небольшая роль корнета. Прослышав о том, что я консультант на фильме Тарковского, Коля пришёл, решил порасспросить, что да как, а заодно и найти во мне и Вадиме Юсове союзников. Дело в том, что, прочитав сценарий, он загорелся ролью колокольного литейщика Бориски. Мечтал только о ней и был абсолютно равнодушен к образу Фомы, предложенному ему Андреем Арсеньевичем.

Помня по «Иванову детству» редкий, тонкий и нервный талант Бурляева, я мог представить себе этого юного актера Бориской. Но всё решает режиссёр, а на роль пробовались десятки претендентов. Правда, пока Тарковский ни в ком из них Бориску не видел, иначе сразу вцепился бы, уговорил, отстоял на коллегиях.

И вот стал я Андрею при каждом удобном случае, а то и без оного напоминать про Бурляева, лучше которого Бориску никто не сыграет. Тарковский слушал мои уговоры без энтузиазма, отмахивался и отшучивался: мол, Коля уже знаменитый, затёртый. Этакий Актер Актёрыч, а фильму нужно совсем иное. Я не сдавался, продолжал агитацию и даже предложил Андрею поспорить на ящик коньяка, что всё равно он к Коле вернётся. Андрей спор принял: «Давай на коньяк, но учти, ты проспоришь».

У Андрея Тарковского было очень хорошее качество: мог в какой-то момент отступить, признать свою неправоту. В общем, на Бориску утвердили Бурляева, и благодаря ему новелла «Колокол» стала одной из вершин фильма. В этой роли совсем ещё молодой актер выложился больше чем на сто процентов. Он не щадил себя, в работе был столь же самоотвержен и страстен, как его экранный герой.

Состоявшаяся на съёмках «Андрея Рублёва» встреча с историей, наши разговоры о прошлом и настоящем Отечества во многом определили дальнейшую жизнь Николая Бурляева. Последовательность и стойкость, с какими он сейчас борется против пошлости в искусстве, проводимый Бурляевым ежегодный фестиваль православного кино «Золотой витязь», задуманный им для телевидения цикл «Светочи православия» – всё начиналось на фильме Тарковского.

Многие годы продолжалось наше общение с Иваном Герасимовичем Лапиковым, в фильме Тарковского – иконописцем Кириллом. Уход великого русского актёра из жизни остался незамеченным. Так же незаслуженно забыт и практически находится ныне за обочиной кинопроцесса Юрий Назаров, гениально сыгравший двух князей. Почему забыты, не замечены? Наверное, и потому, что не захотели чествовать сначала Брежнева, потом Андропова; чуть позднее – неистово восхвалять разрушителя «империи зла», а заодно и Отечества, Горбачёва, чтобы в нужный момент перебежать под крыло его гонителя и погубителя Российского государства Ельцина. На подобное способен только тот, кто не носит Бога в душе. Примеров, увы, немало.

Был ли верующим автор картины? – хочет понять не заставший времён научного атеизма сегодняшний зритель «Андрея Рублёва». К вопросам веры, религии, церкви мы с Тарковским часто обращались во время обсуждений будущего фильма. Однозначный ответ: «верил», «не верил» в этом случае невозможен. Думаю, не ошибался прекрасный композитор Николай Каретников, написавший о пути Тарковского к Богу почти притчу.

«Два Андрея резко пересекли границу между светом и темнотой и вышли к горящему костру.

Один тянул за руку девицу и после того, как все перездоровались, быстро утащил её в траву. Дальнейшее сопровождалось игривым хихиканьем, которое оттуда доносилось.

Мы с Митей Шебалиным задолго до их прихода начали разговор о Господе. И мы его продолжили.

Другой Андрей встал перед костром, по-наполеоновски скрестил руки на груди и, молча глядя в огонь, с напряжённым вниманием слушал наши христолюбивые соображения.

Неожиданно он сказал:

– А по-моему, он был бандит с большой дороги, – и ничего более к сказанному не прибавил.

Это случилось в 62-м.

Потом, многие годы видя его работы, я не удивлялся тому, что лучше всего у него получались эпизоды, где действовало или побеждало зло. Мне казалось, что в эпизодах, где должно было утвердить добро, случались лишь декларации.

Так продолжалось до тех пор, пока к нему реально не приблизилась смерть. Последняя работа свидетельствует, что смерть заставила его сделать единственный возможный выбор – вверх. Он пришел к необходимости искупления.

Господь настиг его».

Сколь важен и непрост был выбор, подтверждает дневник самого Андрея. «Религия, философия, искусство – эти три столпа, на которых держится мир, – даны нам для того, чтобы символически материализовать идею Бесконечности». Эта запись сделана осенью 70-го, задолго до «Жертвоприношения».