Пока нормально - Гэри Шмидт

Опять смех человека с ярко выраженными криминальными наклонностями.

– Дугго, – сказал он, – если бы в туалет надо было ходить по инструкции, нам пришлось бы стелить для тебя газеты по всему дому.

И тут произошла странная вещь. Я знаю, что должен был бы вскочить с кровати, броситься через всю комнату, приплюснуть его к стене и врезать ему как следует. «Да сам-то ты умеешь читать?» – вот что я должен был крикнуть. Будь на моем месте Джо Пепитон, он так и сделал бы.

Но я сначала подумал не об этом. Сначала мне в голову пришло только одно: Полярная Крачка, как она летит в море и скоро туда рухнет, как она изогнула шею, потому что знает, что вот-вот ударится о воду. Ее глаз.

А потом – и это еще страннее – я подумал про Лукаса и про то, где он сейчас, и смотрит ли он в окно, если там, где он сейчас, есть окно, и видит ли такую же впечатляющую луну, как здесь.

Тут мой тупой брат снял свои тупые вонючие носки и кинул их мне.

– Присмотри за ними до завтра, пока я не заберу, – сказал он.

Я бросил их на пол. Опять тот же смех.

– Все нормально, Дугго, – сказал он. – Не бесись. Я уверен, что для восьмиклассника не уметь читать – самое обычное дело.

Я отвернулся. Когда я наконец заснул, он уже давно храпел.

После доставки заказов в следующую субботу я решил проверить, есть ли у Мэрисвилльской бесплатной публичной библиотеки задняя дверь, на случай, если кто-нибудь с ярко выраженными криминальными наклонностями поджидает меня у парадной.

Оказалось, что задняя дверь у библиотеки есть – запертая, конечно. Но это было неважно. Мой брат не поджидал меня спереди – наверное, он со своей шайкой околачивался сейчас где-нибудь в другом месте.

Так что я поднялся по шести ступеням и вошел в главную дверь. Миссис Мерриам сидела за своим столом и заносила книги в каталог с таким остервенением, как будто на всем белом свете нет ничего важнее каталогов. Очки были у нее на носу, а когда она оторвалась от своих книг и увидела меня, то улыбнулась. Или, скорее, ухмыльнулась. Это была такая ухмылка, которая как будто говорит: «Я знаю кое-что, чего ты не знаешь». Так ухмыляется мой брат, когда знает, что меня ищет отец. Ухмылка человека с ярко выраженными криминальными наклонностями – вот какая.

Но мало ли что? Может, с ней только что случилось что-нибудь плохое. Может, ей стало одиноко. Может, она тоже ненавидела этот тупой Мэрисвилл. Мало ли что? Так почему бы не попробовать, пусть хотя бы один разок, быть с ней повежливей? Один разок. Что мне терять?

– Здрасте, миссис Мерриам, – сказал я. Вежливо, как полагается.

– Здравствуй, здравствуй, – сказала она. – Знаешь что? Тебе не всегда будет доставаться все, что ты хочешь. Жизнь не так устроена. Может, сегодня ты наконец это поймешь.

Видите, к чему приводит вежливость?

Я пошел наверх посмотреть, там ли мистер Пауэлл с Полярной Крачкой. У меня в руках был лист, свернутый в трубочку. Тот самый, с перьями.

– Можешь не торопиться, – крикнула мне вслед миссис Мерриам.

Мистер Пауэлл стоял около витрины и смотрел вниз. Его руки лежали ладонями на стекле, как будто он хотел вдавить его внутрь.

– Здрасте, мистер Пауэлл, – сказал я.

Он поднял глаза.

– Здравствуй, мистер Свитек, – сказал он. Потом тяжело вздохнул и взъерошил свои редкие волосы вокруг всего лица. – Ну как, придумал что-нибудь с перьями?

– По-моему, да, хотя не с первого раза.

– Так оно всегда и бывает, – сказал он. – Давай-ка посмотрим. – Он шагнул ко мне и протянул руку.

И тут я понял: что-то не так. Он должен был попросить меня развернуть мой лист на стекле, чтобы мы могли сравнить то, что сделал я, с тем, что сделал Одюбон. А он вместо этого протягивал руку.

Я отдал ему лист, а сам подошел к витрине и заглянул внутрь.

Полярной Крачки там не было.

– Мистер Свитек, – сказал мистер Пауэлл.

Я посмотрел на него.

– Это Большеклювые Тупики, – сказал он.

Я посмотрел на картинку под стеклом. Не зря эти птицы так назывались – они выглядели полными придурками. Увесистые, толстоногие. Казалось, будь они еще чуточку тупее, так даже дышать бы не смогли. У одной был такой вид, словно она только что шлепнулась в воду и изо всех сил старается не замочить себе физиономию. А вторая стояла на берегу и тупо наблюдала за первой, как будто ей было абсолютно наплевать, что первая болтается в воде, стараясь не утонуть. Может, она была слишком тупая, чтобы волноваться. А может, у нее были ярко выраженные криминальные наклонности, поэтому она и не волновалась.

– Понимаю, – сказал мистер Пауэлл. – Они немножко отличаются от Полярной Крачки.

Немножко отличаются? Немножко? Ну не знаю. Уберите гладкие белые перья крачки и прилепите взамен короткие и темные. Уберите заостренные крылья и приделайте глупые крылья овальной формы. Потом уберите длинную шею, туловище сделайте похожим на старый футбольный мяч, а на дурацкую птичью физиономию вместо острого клюва посадите дурацкую желтую чашку. Ну да, тупик отличается от крачки совсем немножко.

Мистер Пауэлл подошел к витрине и посмотрел внутрь, на тупиков.

– Все равно страницу пора было переворачивать. – Он покачал головой и тихонько покашлял. – Я думал показать тебе некоторые технические приемы, раз уж ты все равно начал в это вникать. Но сначала давай поглядим, как ты справился с перьями.

– Вы не просто так перевернули страницу, – сказал я.

Он посмотрел на меня.

– Да, – сказал он. – Не просто так.

Он развернул мой лист рядом с тупыми Большеклювыми Тупиками. И опустил руку на левое крыло моей крачки.

– Я гляжу, ты довольно быстро понял, в чем здесь закавыка.

– Нельзя рисовать каждое перо, – сказал я. – А то получается просто набор черточек вплотную друг к другу.

Его рука передвинулась к нижним рядам перьев на правом крыле.

– А тут что ты сделал? Поясни.

– Нарисовал всего несколько черточек, чтобы показать, как загибаются перья.

Мистер Пауэлл кивнул.

– Именно так и поступают художники, – сказал он. – Ты прав: нельзя рисовать каждое перышко. Но можно нарисовать узор, который образуют перья, чтобы стало понятно, какой они формы и как они лежат на теле птицы. Если ты нарисуешь этот узор, взгляд зрителя сам добавит остальное. А теперь посмотри сюда.

Он вынул из кармана ластик и стер одну из границ птичьего тела.

– Нарисуй эти перья так же, как рисовал остальные.

– Но у меня нет линии, по которой было бы видно, где они кончаются.

– Правильно, – сказал он. – Тебе надо ее вообразить.

И я взялся за дело, а подо мной бултыхались в воде Большеклювые Тупики – придурки придурками. А когда я закончил, мистер Пауэлл уже стер все линии, и перья моей крачки скользили по воздуху, как им и полагается.

Мистер Пауэлл спросил, можно ли ему оставить мой рисунок себе.

Знаете, что при этом чувствуешь?

За несколько дней до начала учебы в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга – только не подумайте, что я ждал его с нетерпением, – в «Спайсерс дели» на главной улице Мэрисвилла кто-то залез. Это случилось вечером или ночью, после десяти. Если вам интересно, могу сообщить, что мой брат, хоть он и урод, был в это время дома.

По крайней мере, один человек, которому это было интересно, нашелся.

Мистер Спайсер.

А еще он заразил своим интересом полицейских, которые отправились искать моего брата.

Они пришли на следующий день, когда мы с матерью мыли посуду после завтрака. Они вели себя довольно вежливо – скорее всего, потому, что мой отец уже ушел куда-то вместе с Эрни Эко и они не услышали того, что он очень захотел бы им сказать и наверняка сказал бы. Вместо него говорила мать. Нет, она не слышала, что нынче ночью ограбили «Спайсерс дели». Нет, она никогда там ничего не покупает, но ее младший сын подрабатывает у мистера Спайсера. Она не знакома с мистером Спайсером и абсолютно не представляет себе, почему он считает, что ее сын может иметь к этому грабежу какое-то отношение. Да, она совершенно точно знает, где он был ночью, – дома. Нет, он не выходил отсюда после девяти. Да, она уверена. Да, целиком и полностью. Да, у нее нет никаких сомнений.

Двое полицейских выглядели так, как будто у них сомнения были.

Потом они переключились на меня. Да, я знаю «Спайсерс дели»: я там подрабатываю. Нет, я не слышал, чтобы мой брат сегодня ночью куда-то выходил. Нет, я никогда не видел его рядом со «Спайсерс дели». Да, я уверен. Никогда. Спросите у него самого.

Полицейские сказали, что с удовольствием спросят. А где он сейчас, мне известно?

Мне было неизвестно. Матери тоже.

Они переглянулись. Потом сказали, что покатаются немножко по округе и, если мать не возражает, зададут моему брату те же вопросы – если, конечно, они его увидят.

Мать сказала, что не возражает.

Когда они ушли, она прислонилась к раковине. Она дышала часто и неровно.

– Дуги, – сказала она, – ты же не думаешь…