Закрыв глаза - Федерико Тоцци

— Одевайся, — сказал Доменико. — Скоро твою бедную маму понесут.

Пьетро через силу повиновался. Теперь его охватил страх, что с ним непременно случится что-то плохое!

Он вылез из постели и, сам перед собой представляясь, оделся, старательно повторяя подсмотренные скорбные жесты.

От такого занятия его охватило безмолвное веселье вперемешку с ужасом.

Но когда пора уже было класть тело в гроб, и его подвели попрощаться, он подумал: «А как же без меня? Положите меня с ней».

В нем поднялось невероятное смятение: «По-вашему, она умерла? Все вы врете. И это тоже вранье. Я так и знал, от настолько и жди какой-то жестокой пакости — это нечестно».

Он всхлипнул с горьким отчаянием. Почему они сразу не сказали, что она умерла?

Пьетро стоял среди тех, кто укладывал покойницу в гроб, но сам не мог притронуться и к краю платья. Его поразило, что все остальные хлопотали буднично и деловито — со слезами на глазах они без конца что-то охорашивали: поровнее укладывали голову на приготовленной подушке с вышитыми цифрами, сводили вместе ступни, пристраивали обратно на волосы цветок, съехавший между плечом и стенкой гроба.

Ему хотелось, чтобы все отсюда вышли. Тошно было видеть их снующие руки. Руки и руки повсюду!

Хотелось крикнуть: «Уносите ее скорее! Что вы ее не вынесли? Ей тут больше не место».

И он удивился терпению отца, чуть успокоенного всей этой суетой.

За гробом на кладбище он решил ехать в закрытой карете и, чтобы никто на него не пялился, нервно задернул старые шторки из темно-синего шелка; хотя Доменико из экономии предпочел бы пройтись пешком. Но Пьетро беспокоили зеваки, толпившиеся на улице и даже у самых дверей. Он заметил, что многие, чтобы лучше видеть, встают на цыпочки и тянут шею.

Смерть Анны нанесла Доменико серьезный ущерб. Подчиненные работали уже не так, как раньше, и сам он, будучи сильно не в духе, становился все раздражительней; и нередко кидался на кого-то безо всякой причины. Еще он урезал расходы и вынужден был отказаться от многих задумок, касавшихся трактира и имения. Работать приходилось больше, и он вконец измотался. У него просто не было сил заниматься сыном, как, видимо, следовало, и он совсем было его забросил, но порой, спохватившись, обращался с ним круто, с такой непомерной жестокостью, что даже Ребекка вставала на защиту мальчика. Тогда Доменико унимался — но при первом же случае отыгрывался на нем еще хуже, будто в отместку.

Анна скончалась во вторую неделю января; и каждое воскресенье, еще затемно, трактирщик носил на ее могилу два букета. Предполагалось, что один понесет он, а второй — Пьетро. Но тот артачился. И сдавленно просил, чуть приседая под ударами:

— Ты чего? Не надо меня пинать.

А если б кто его узнал?

По небу уже разливалось безбрежное зарево — предвестник еще далекого рассвета. Дороги были сырые и хмурые.

Редкие прохожие торопливо шагали мимо, и каждое их слово было отчетливо слышно: голоса звенели, как подкованные каблуки по мостовой.

Кто-нибудь — обычно носильщик, вставший пораньше к приходу поезда — раскуривал трубку, прикрывая обеими руками огонек спички.

Где-то на полпути Доменико заходил в бар — к девушке в платье с таким откровенным декольте, что Пьетро со страхом ожидал, что грудь того и гляди выскочит наружу.

Девушка улыбалась посетителям — ее крепкие и круглые напудренные щечки так раздувались, что глаза превращались в щелочки. Она выдавала эти улыбки, как фарфоровые чашечки с золотым ободком.

Пьетро заходить не хотел — приходилось Доменико идти на улицу и затаскивать его внутрь.

С Доменико девушка держала себя развязно, Пьетро же сидел, опустив голову, стесняясь и ее самой, и ее ужимок, и огромных во всю стену зеркал. Он даже не знал, как правильно пить кофе, и обжигал себе рот и пальцы.

Не дожидаясь, пока отец допьет, он выходил. И сквозь запотевшее стекло, по которому ползли капли, оставляя длинные и кривые дорожки, видел, как они с девушкой смеются.

В погожий день башня Палаццо-Пубблико озарялась ясным светом, и в небе носились ласточки — с криком протяжным, как их полет. Пьяцца-дель-Кампо была совсем розовая, с прочерками зеленой травы и белокаменными столбиками.

«В следующее воскресенье не дам себя тащить, зайду сам».

Но эта робость от недели к неделе росла и стала чем-то вроде болезни. От одной только мысли лоб покрывался холодным потом. Руки цепенели в карманах, стиснув кусок подкладки, а ноги отнимались.

Впрочем, Доменико тоже шел медленно и, если был простужен, то и дело останавливался, чтобы достать платок и высморкаться.

Они шли вверх по улице Ди-Читта, потом по Сталлореджи, и Пьетро все грустнел.

Дойдя до кладбища, Доменико болтал с могильщиком Брачолой — толстым, будто разбухшим от червей человеком с лицом под цвета кладбищенской земли и седоватыми усами. Засовывал букеты в пару высоких фарфоровых ваз, где еще оставалось немного черной, никогда не менявшейся воды, и, оглядевшись по сторонам, восклицал:

— Как кладбище растет! Когда умерла твоя мама, могилы вот где кончались.

Постояв, он спрашивал:

— А вдова нынче не пришла?

— Может, уже ушла. Пойдем, чего ее ждать?

— Еще рано. Почему ты не хочешь подождать? Она каждое утро ходит сюда с цветами.

И мысленно ругал сына, которому дела не было до единственного человека, ходившего, подобно им, в этот час на кладбище!

Но вдова почувствовала, что ее беззаветная преданность утратила прежнюю ценность. Надо же было этому Рози завести ту же самую привычку, хотя весь город знал, что он любил жену куда меньше, чем сейчас пытался представить!

Она с подозрением косилась на него и, замявшись, здоровалась в ответ. Чего стоил один этот мальчик, он даже на могилы не глядел — стоял себе, руки в карманах, с видом то нахальным, то сонным!

— Я пойду, — объявлял Пьетро.

Эта пикировка раз от раза становилась все хуже. Как-то раз, уже в конце весны, Доменико отрезал:

— Иди.

Пьетро покраснел, но сказал:

— Мне-то до нее какое дело?

Земля на свежих могилах была липкой от росы. Завалившись на одно крыло, пролетала птица. За кипарисами размашистыми полосами непросохшей краски лежали горы.

Могильные плиты были покрыты серыми улитками. Собор на глазах белел и, глядя на него, Пьетро почувствовал, что его душит гнев.

Они встретили вдову у калитки. Доменико с ней поздоровался. Она отвечала, не повернув головы, но краем глаза покосилась на Пьетро. Доменико остановился и произнес неизменную фразу:

— На могилу мужа идет.

Лично с ней знаком никто не был, и Доменико знал о ней не больше других. По дороге с кладбища, где она молилась не меньше получаса, она заходила за покупками и потом уже не показывалась до следующего утра.

Была она низенькая и полная. Грудь, подпертая выпуклым животом, при ходьбе подскакивала. Чересчур маленькая шляпка держалась на голове благодаря черной резинке, проходившей за ушами и под подбородком. При каждом шаге старое зеленоватое перо вздрагивало, как от удара. Носила она с незапамятных времен одно и то же — и видно, не из бедности.

Проводив ее взглядом, Доменико спросил сына:

— О чем задумался?

— Я? Ни о чем, — отвечал Пьетро, улыбнувшись.

— А чего ж голову повесил?

— Нечаянно.

— Ты выглядишь уродом, а я бы тебя сделал молодцом. А в школу тебе зачем возвращаться? Разве ты не добился, чтоб тебя выгнали?

О школе Доменико говорил с раздражением, выбирая удобный момент, когда сын, по его мнению, лучше поддавался влиянию.

Пьетро промолчал, обомлев: отец никогда не упустит случая его попрекнуть!

Видя, что сын смущен и подавлен, Доменико продолжал:

— А то помогал бы мне, а там, глядишь, и женился бы.

Теперь, когда трактир лишился хозяйки, Доменико был бы не прочь женить сына пораньше. Не раз он мерил придирчивым взглядом его рост и внешность, пытаясь убедить себя, что парень вырос, хотя ему было всего шестнадцать.

— Я… не женюсь.

— А ты подумай хорошенько: тогда ведь придется жениться мне. Тебя бы это расстроило?

Пьетро помялся, но чтобы отец не принялся опять отговаривать его от школы, спросил:

— А на ком?

Доменико сказал, чтобы его испытать:

— Скоро узнаешь.

И бросил на него взгляд. Но Пьетро спокойно, словно речь шла о людях посторонних, предположил:

— Мне говорили про ту даму… у которой две дочери. Ту даму… которая позавчера приходила кушать.

Это были пустые сплетни. Доменико вставил:

— Хорошо бы тебе на одной из них жениться.

— Мне?

И Пьетро опять покраснел — это было для него слишком по-взрослому, хотя и немного волновало.

— Я тебе скажу, какая для тебя подходящая.

— Я уже понял, — засмеялся Пьетро. — Младшая.

Но Доменико замолчал и думал уже о том, что накануне вечером забыл передать батракам, чтобы устроили коровам случку.