В дерзновенном полете - Святослав Филиппович Виноградов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помощь «Красина» становилась особенно необходимой. После неудачи Лундборга рассчитывать больше ни на кого не приходилось.
На летном поле царило оживление, как на настоящем аэродроме. Катили бочки с горючим, перетаскивали ящики и тюки с одеждой и продовольствием. Когда днем дорога, ведущая к самолету, совсем раскисла, впряглись в нарты, захваченные предусмотрительным Самойловичем в Норвегии.
Еще накануне Чухновский составил на французском языке инструкцию для группы Вильери. Джудичи, итальянский корреспондент, находившийся на советском ледоколе, перевел ее на итальянский язык и отпечатал на машинке. Она начиналась дружескими словами:
От имени Русского комитета помощи экспедиции Нобиле и от имени экипажа ледокола «Красин» авиатор Чухновский счастлив принести воздухоплавателям «Италии» самый сердечный привет.
Намерение авиатора Чухновского, управляющего трехмоторным «юнкерсом» с лыжами, — попытаться, как только позволят метеорологические условия, спуститься в непосредственной близости к группе и вслед за этим взять членов группы Вильери, которые благоволят приготовить сигналы и выставить их на лед, чтобы показать наиболее благоприятное место спуска, длину площадки и толщину льда.
Далее в послании подробно и ясно описываются сигналы.
В специальные мешки упаковывались вещи, которые предполагалось сбросить на парашютах. Для всей группы туда уложили комплекты теплой одежды — от шарфов и носков до валенок и сапог. Самойлович и Чухновский попросили Джудичи присутствовать при комплектовании мешков: он лучше знал своих соотечественников и мог подсказать, что им нужнее всего.
Для своего экипажа Борис погрузил небольшой запас продовольствия, примус, винтовку, патроны. Горючего взяли лишь на шесть часов полета, чтобы не перегрузить машину.
Алексеев усиленно занимался бортовой и аварийной радиостанцией — летнаб выполнял также обязанности радиста.
Шелагин и Федотов вновь и вновь опробовали моторы.
Страубе проверил по списку продовольствие, взятое для экипажа:
— Шоколаду семь килограммов, сахару…
А туман все не расходится, и Борис нервно расхаживает по узким проходам «Красина». В такой день рискованно подниматься в воздух. Но и откладывать полет нельзя. Не только чухновцы — весь экипаж ледокола ждал полета. Уже и психологически его трудно остановить. И хотя руководящая тройка особого решения на этот счет не принимала, считалось само собой разумеющимся, что Чухновский сегодня полетит. Кто мог ручаться за то, что погода завтра или послезавтра станет лучше?
Чухновский знал, что резкая граница теплого и холодного воздуха, проходившая сейчас по кромке арктического пака[5], на которой как раз и стоял ледокол, обеспечивала устойчивый туман. Сильный ветер, конечно, уравнял бы температуру и прогнал туман. Но такой ветер с Атлантики ожидался здесь только через три-четыре дня. Кроме того, ветер наверняка разрушит льды, уже подточенные туманами и потеплением. И те льды, которые сковали «Красин», и те, на которых стоит лагерь Вильери, и те, на которых держится группа Мальмгрена, если она еще держится.
Хотя и не было сильных ветров, а Вильери и его товарищам пришлось уже несколько раз менять стоянку. А придут сильные устойчивые ветры? Лагерь опять придется переносить с одной дрейфующей льдины на другую.
…К 15 часам видимость стала более или менее сносной. Чухновский решил лететь. Пошел докладывать Самойловичу. Тот вместе с метеорологом В. А. Березкиным занимался гидробиологическими наблюдениями метрах в двухстах от судна.
— Рудольф Лазаревич! — еще издали прокричал Чухновский. — Я собираюсь лететь. Ладно?
— Хорошее дело, — сказал Самойлович и направился к аэродрому.
В этот раз летело пятеро. В летную группу включили оператора Блувштейна, давно уже рвавшегося в полет.
Самолет провожали Самойлович, Орас, Эгги и те, кто мог хотя бы ненадолго оторваться от никогда не кончавшейся на судне работы.
Расставались буднично. Рукопожатия, несколько шутливых пожеланий…
— Попадете в туман — сразу же возвращайтесь, — сказал Самойлович Борису, уже опустившему на глаза свои летные очки.
Чухновский согласно махнул рукой, дал газ, сильная струя воздуха, поднятая тремя моторами, ударила в лица провожавших. Ветерок для взлета оказался подходящим, и после короткого разбега «красный медведь» ушел в свой легендарный полет. Часы Самойловича зарегистрировали время —16 часов 25 минут.
Потом председатель Советского комитета помощи Нобиле назовет этот рейс дерзновенным. А зарубежные газеты, из тех, которые более или менее добросовестно освещали события, связанные с трагедией Нобиле, вообще не будут скупиться на эпитеты.
Что же так поразило и восхитило мир в этом в общем-то недолгом, примерно пятичасовом полете надо льдами?
Мужество и самозабвенность. Истинное благородство. Великолепное, редкостное мастерство пилота.
Чухновский поднял машину в условиях плохой видимости, которая не могла стать лучше, которая неуклонно ухудшалась, ибо туман в районе ледокола становился все более непроницаемым, охватывая все новые и новые площади.
«Красный медведь» — машина, как уже говорилось, тяжелая — не «фоккер» Лундборга, в который кое-как втискивалось три человека, и тем более не «мотылек» Шиберга[6]. Одно это существенно меняло условия взлета и посадки. Если пробный полет со сравнительно подготовленного аэродрома стоил самолету лыжи и едва не привел к непоправимым последствиям, то при посадке на льдину незнакомую и неподготовленную риск увеличивался во много раз, и Чухновский мог рассчитывать только на свое умение да на выдержку экипажа.
Самолет не имел оборудования для слепого полета. При плохой видимости приходилось идти прямо надо льдами, чуть ли не бреющим полетом. А ведь в этом районе, районе поиска, — скалы Семи Островов. Кроме того, на малой высоте экипаж лишался радиосвязи. Тогдашняя техника требовала выноса антенны метров на 60–70. Ее просто опускали вниз, если самолет находился на подходящей высоте, или выбирали, если машина шла низко. И тогда радиосвязь прекращалась.
И несмотря на это, Чухновский блистательно решил задачу, которая оказалась не по силам зарубежным асам.
…Самойлович долго стоял у края взлетной дорожки, глядя вслед самолету, быстро набиравшему высоту.
Как будто и нет особых причин, а провожает он сегодня ребят с каким-то нелегким чувством. Слишком коварна погода, слишком много неизвестных в этом полете. А народ какой подобрался на борту «медведя» — один к одному. Джонни — душевный парень, работящий, скромный и весельчак. Анатолий Алексеев — незаменимый в этой компании человек — аэронавигатор, радист, завхоз, повар. Шелагин — помор, лучший на Балтике авиатехник, знающий мотор и все сложное самолетное хозяйство как свою ладонь. Вильгельм Блувштейн — рослый детина с громоздким киноаппаратом и еще более громоздкой треногой, едва втиснувшийся в кабину рядом со столь же рослым Алексеевым, — заядлый
