О вере, неверии и сомнении - Вениамин (Федченков)

Однако вы не бойтесь их, гонителей: к вам на помощь в муках придет Сам Утешитель, Дух Истины; Он укрепит вас и в истине. Он Сам через вас будет свидетельствовать о Мне; и вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною, как свидетели Мои, очевидцы достоверные (15 гл.).

…Горькое предупреждение. Будут ненавидеть, гнать, мучить…

Но заранее об этом предупреждает: "чтобы вы не соблазнились", когда это придет…

Я все сказал… И все сделал, "а теперь иду к Пославшему Меня". Не печальтесь же: вместо Меня утешать вас будет Утешитель. Дух Святой (уже третий раз повторяет о Нем Христос). Он наставит и вас (4-ый раз) и через вас прославит и Меня, что для вас, любящих Меня, радостно… Не печальтесь. Я победил мир (16 гл.).

Затем Он произносит молитву к Отцу, в коей говорит, что исполнил Свою миссию и теперь молит Отца сохранить учеников и всех верующих "от зла", ибо за них Он "принес Себя в жертву". И наконец просит Отца о будущем единстве всех в Нем, а через Него и со Отцом: да будут едино, как Мы едино. И пусть любовь Отца и в них будет, и Я в них (17 гл.).

Служение Христово — учением и делами — кончилось… Теперь осталось принести Себя в искупительную жертву… Совершается: предательство, суд, смерть, погребение, воскресение, явления, вознесение и посольство учеников на всемирную проповедь — с утешительным обетованием: "И се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь" (Мф. 28, ст. 20).

Эти слова не мог сказать человек, они свойственны лишь Богу.

…Я неожиданно для самого себя распространился… Но не печалюсь. Слово Божие само всегда действенно и живо (Евр. 4, 12), и "богодухновенно и полезно… для наставления в праведности, да будет совершен Божий человек"… (2 Тим. 3, 16–17).

И надеюсь, что и читателю это будет полезно… И если было "интересно", или если кому покажется даже малоубедительным, то стоит глубоко, глубоко раздуматься над этим страшным фактом: Божье Слово стало скучным и малосильным… Это привело меня к новым воспоминаниям и о моем отношении к Слову Божию как в семинарии, так и в начале академии. С этого уже и начну академические воспоминания о вере.

Глава 8

В семинарии мы слышали скучные рассказы о "святых отцах", учили "о" сочинениях их в церковной истории и истории проповеди. Но никогда и никто не брал в руки ни одной книги из их творений. Боюсь обвинять, но сомневаюсь, чтобы и сами учители интересовались ими — вне учебника… Но пока, собственно, не о них хочу говорить, а лишь об одном случайном отрывке.

В академии (не сразу) мне пришлось читать творения св. Иоанна Златоуста, кажется, толкование на книгу Бытия. И вот в одном месте я встретил у него мысль приблизительно такую: если ты — советует он слушателям его бесед, — чего-либо не понимаешь в Писании, то не печалься об этом, а прими просто на веру, без рассуждения, ведь это же есть Божие Слово, а Бог говорит одну истину… Принимай же ее со всею несомненностью по одному тому, что она есть Слово Бога…

Нечто подобное, хоть и в других выражениях, прочитал я тогда и, как бывший семинарист, воспитанный в идолопоклонстве уму, задумался с сомнением: да неужели сам Златоуст верит и думает так, как говорит другим? Неужели он так "просто" верит Слову Божию, как какая-нибудь деревенская крестьянка?

И признаюсь: не поверил я тогда даже Златоусту… Нет, думалось, это он в педагогических целях лишь простецов убеждает так просто думать и веровать в Слово Божие, в Писание: а сам — не может так думать. Да это для него, — судил я по себе, — и невозможно. Как? Он, такой гениально-умный и ученый человек, и чтобы он так по-сельски просто веровал?! Невозможно!

Это не вмещайтесь в мою голову…

Увы! Я еще не был "сроден" ему с этой стороны, а потому и "не вмещал" (Ин. 16, 12) его. И нескоро я мог вместить. Почему же? Этот случай дает мне возможность поднять общий вопрос о значении для живой веры "Слова Божия" или "Священного Писания".

Может быть, покажется некоторым странным: как это я, семинарист, да еще и верующий семинарист, так недоверчиво отнесся к словам Златоуста, а точнее, к силе Писания? Приподниму немного завесу над этой странностью — не всем, вероятно, известною.

У нас, в духовном училище, а еще более в семинарии, установилось чрезвычайно нелепое отношение к Библии, к текстам, к Слову Божию: холодное недоверие… Еще когда мы учили Катехизис м. Филарета в школе (вещь, достойная всякого уважения для начинающих), то приводимые тексты никогда не действовали на нас убедительно. Например: Бог вездесущ. Откуда видно? И тотчас приводятся слова Псалмопевца: "Камо пойду от Духа Твоего? И от лица Твоего камо бежу? Аще взыду на небо, Ты тамо еси: аще сниду во ад, тамо еси" и т. д. и т. д. Вопрос "доказан" и исчерпан… Мы выучивали, отвечали. Но не убеждались. Что же это за доказательство, думалось в маленькой головке нашей. Ведь Слово Божие и Бог — это все вместе соединено… Это же верующий исповедует лишь свою веру. А мне нужно какое-то постороннее "доказательство", что это действительно, "объективно", верно… Как это можно было сделать? Ответ готов: умом. Вся школьная мудрость пропитана была верою в превосходство разума над верою, рационализмом, схоластическим методом "доказательств" предметов веры… Но ума в духовной школе не упражняли ни учителя наши, ни тем более мы, младенцы. И потому оставались мы неудовлетворенными…

А в семинарии еще более возросло это холодное отношение к Библии. Начать с того, что мы никогда глубоко не только не чувствовали сердцем, но даже и не задумывались над самыми этими словами: слово, речь, беседа, откровение Божие… Бог говорит… Правда, что-то в 1-м классе говорил нам преподаватель Св. Писания Л. по этому поводу: о важности, о ценности, о благоговейном отношении [27] и проч. Но все это летело мимо сердца нашего: не к чему было прилепиться, — не любили мы еще Слова Божия… А лишь любовью дается знание (1 Кор. 8, 3). И мы очень редко, лишь в ответах, называли Писание "Словом Божиим", а большей частью говорили о Библии или о Священном Писании, или короче — о Писании. И хотя нас учили, что перед чтением "Слова Божия" нужно помолиться, перекреститься и даже поцеловать его, но никогда мы этого не делали (и не помню, чтобы делали и сами учители). Если бы они это сделали, что, собственно, было бы и верно, и прекрасно, и поучительно для нас, — то мы бы потихоньку над таким чудаком смеялись бы. А вот когда стояли в храме, и на всенощной, в чинном порядке, подходили и "прикладывались" к Евангелию, — то это было совершенно естественно и почтенно, и благоговейно… И слушали в церкви Евангелие с истинной верой и святым благоговением… Но на уроках было совершенно иное: учеба, что ли, но только мы не оказывали никогда почтения к Библии. Ни к ее внутреннему содержанию, ни даже по внешности. Нам в 1-м же классе семинарии раздавалось от Синода в дар по экземпляру Славянской Библии — на весь курс учения. Мы брали ее и равнодушно, с другими учебниками, клали в парты. Были, говорят, иные примеры, будто при окончании семинарии ученики со злорадством рвали Библии и разметывали по классу. Я не помню такого повального безобразия. Разве один-два из озорников, да и то в первых классах, рвали святую книгу, но другие этого не делали, а просто не интересовались. И так-то к 6-му классу у многих из нас Библии куда-то пропадали… Не знаем куда. А в последних 2 классах мы пользовались уже русско-славянским Новым Заветом.

Но если Библия была таким же учебником, как и другие (история, алгебра, геометрия, психология и проч.), то и отношение к ней было совершенно подобным: холодным. Раз учебник, то уже неинтересно! Вот если было бы что "запрещенное", недозволенное — тогда иное дело. И внутренне Библия нас никогда не захватывала. Не то, что мы не верили в содержание ее: все принимали, но ко всему относились равнодушно: создание ли мира из ничего; переход через Чермное море, чудо Ионы во чреве кита [28], и проч. — всему веровали: а наука школьная еще и "доказывала" возможность чудес, стараясь свести на самую малость тайну чуда, но зато — объяснить по возможности более естественно, "реально". Ну, кит-де, может быть, и не собственно кит с его малым горлышком, не способным будто проглотить человека [29], а китообразная акула, или вообще большая рыба, в просторечье называемая китом, и т. д. Или вода не просто расступилась на две стены: по правую и левую сторону евреев (Исх. 14, 22), как это очевидно сказано в Писании, — а вот ветер согнал ее с залива в море (о ветре тоже упоминается, ст. 21). Конечно, учители не отрицали слов Писания, но им все же хотелось "доказать" как-нибудь "естественно", а не сверхъестественно. И мы, семинаристы, именно этого, умственного доказательства, хотели. А простой веры мы (вероятно, и учители) боялись — как дела если не невозможного, то малодостоверного… Так уж поставлена была вся наша школа: схоластически-рационально. Конечно, не всегда этот метод был бесплоден, — для сердца. Например, припоминаю сейчас чуть ли не единственный случай о. космологическом "доказательстве" бытия Божия… Я еще был мальчиком 1-го класса семинарии; со мною шел "воспитанник" 5-го класса, А — в, по берегу реки Цны, и почему-то заговорили о Боге: он мне рассказал (из курса философии в 4-м классе семинарии) об этом доказательстве: всему есть причина и начало, нужна она и для мира, сам он из ничего не мог явиться; следовательно — нужно было творческое действие иной Первопричины, т. е. Бога. Следовательно, Бог есть.