Вечный зов (Том 1) - Анатолий Иванов

- Верно, отправлю-ка его к Лушке, - повторил Кафтанов. - А сейчас, Ваньша, айда в лес поглубже от греха. А то светает уж. Неужель весь полк и наших людей в Михайловке партизаны похлестали? Чем и как? Не должно быть. А все же нам надо обнюхаться. Береженого бог бережет.

- Анну-то, Анну зачем ты? - невольно вырвалось у Ивана.

- Ну! - сухо прикрикнул Кафтанов. - Переживешь. Ее, сучку, не пулей бы, на куски бы раздергать. - И пошел от берега.

Проливался сверху запоздалый рассвет. Иван глядел на маячившую впереди сутулую спину Кафтанова, и ему хотелось выдернуть из кармана наган и раз за разом высадить весь барабан в это широкое, ненавистное тело. Непонятно сейчас Ивану, почему не осмелился, такой был удобный момент. "Да и вообще, мало ли их было, таких моментов? - усмехнулся он кисло. - Дурак потому что, как сказал Инютин".

Тем утром, когда совсем рассвело, они вышли на таежную дорогу, свежеистоптапную копытами, сапогами, изрезанную колесами, и поняли, что здесь на восток, в заогневские леса, прошел отряд Кружилина.

Партизаны вернулись недели через две, отдохнувшие, хорошо вооруженные.

Бывший зубовский полк, оставшийся без командира, к тому времени был отозван куда-то. Роли теперь переменились, теперь партизаны по пятам преследовали отряд Кафтанова, загоняя его все дальше в верховья Громотухи, пока он не оказался в этой самой Зятьковой Балке.

Иван все так же был при Кафтанове ординарцем и телохранителем. Он еще более похудел, глаза ввалились, стал угрюм, молчалив.

- Да не сохни ты! - сказал ему Кафтанов уже тут, в Зятьковой Балке. Живучей кошки она, Анна твоя, оказалась.

- Как? - не понял Иван.

- А так, живая... Надо было мне еще разок-другой влепить ей. А раз живая я от своего слова не отказываюсь. Поймаем ее.

- Как? - еще раз переспросил Иван.

- Мишка вон Косоротов поймает. Я ему приказ дал. Он уехал уж. Михаил Косоротов, когда отозвали зубовский полк, остался в отряде Кафтанова.

- Куда уехал? - все еще никак не мог понять Иван.

- За Анной. Имеем сведения - очухалась она от моей пули, ездит сейчас по деревням, пимы да рукавицы для партизан собирает. Косоротов и прижучит ее где-нито.

И Косоротов "прижучил". Он вернулся через день после этого разговора, сбросил с седла связанную Анну, выдернул тряпку из ее рта.

- Получай, - сказал он Кафтанову.

- Анна? Анна! - вскричал Иван, подбегая.

- А Кирюхи моего не было с ней? - спросил Демьян Инютин, - Его бы, свиненка, достать ишо мне. - И, потоптав землю деревяшкой, добавил непонятно: - А на этой я бы не Ивана... я бы сам на ней женился.

Анна, со спутанными волосами, посиневшая, полузадохнувшаяся, лежала в пыли. Иван хотел развязать ее, помочь встать. По она сама поднялась на колени, вскинула голову, поглядела на Ивана таким взглядом, что он попятился. И вот...

* * * *

Бой в Зятьковой Балке Кафтанов принимать не стал, увел своих людей за два десятка верст, в деревню Лунево. Ужиная в просторной избе, велел Демьяну Инютину привести к себе дочь из амбара, где ее держали теперь под замком.

- Значит, не хочешь за Ивана выйти? В последний раз задаю вопрос.

- Не надо, - сказал сидевший на лавке у окна Иван, болезненно скривив губы. - Не выпросишь ведь действительно. Отпусти ее, Михаил Лукич. Пускай...

- Что? Значит, отказываешься от нее?

- Я помер бы за нее. Да что... Она и крошки не отломит.

- Какой такой крошки еще? - рассердился Кафтанов.

- Я вообще. Не выпросишь, говорю. Отпусти ее. А я вдвойне тебе отслужу.

Кафтанов бросил деревянную ложку, упер взгляд в Ивана, долго своим взглядом давил его. Потом стал глядеть на дочь. Анна стояла у дверей, прислонившись к косяку. Она была в серой вязаной кофточке и черной измятой юбке, в мягких сапогах, голенища плотно облегали полные икры. На плечи была накинута кожанка, на голове ситцевый платочек, из-под которого вываливались светлые пряди волос.

Высокая и стройная, она хороша была и в этом грубом наряде.

- Ничего, гладкая кобыла выросла, - усмехнулся Кафтанов.

Анна еще ни звука не промолвила и на эти слова никак не отозвалась.

- Ну а ежели отпущу, к партизанам опять уйдешь? - спросил отец.

- К ним, - подтвердила Анна, разжав наконец губы.

Кафтанов задышал тяжело, на потных висках вздулись вены.

- Я, Анна, всласть пожил, ты знаешь, - заговорил он неожиданно тихо. - И водку пил, и баб любил, и властью над людишками вволю попользовался. Воюю вот теперь, просто сказать, чтобы еще маленько такой жизнью пожить. Ну а ты за что? Цель-то в чем? Как ты там оказалась, у партизанишек этих? Из-за Федьки, что ли?

- И из-за него тоже.

- А еще из-за чего?

- Не знаю. Это не объяснить так легко, в двух словах. - Длинные брови ее нахмурились, потом, дрогнув, развернулись, как крылья, плотно обтянутая шерстяной кофточкой грудь начала быстро, толчками вздыматься. - Ты жил... Ты мать мою этой своей жизнью в петлю загнал! Чем хвалишься? Как скотина ты жил. А есть другая жизнь - человечья! Вот... потому я там, в партизанах, наверное, что... что нагляделась на твою жизнь. Видела я, как ты на Огневской заимке развратничал. А я хочу по-человечески жить. И ради этого такая... такая кроворубка идет. Люди хотят на земле человеческую жизнь установить. И установят...

- Ой ли? Гляди, не ошибись.

- Установят! А вас выметут с земли, как сор из избы, чтоб не воняли. Вон уж куда загнали вас...

- А и установят - тебя-то пустят ли в эту жизнь! Рано или поздно припомнят, чья ты дочь.

- Припомнят... всегда будут помнить, не чья я дочь, а каков я человек, достойна ли этой жизни. И пустят. А ты, Иван, - повернулась она вдруг к окошку, где тот сжигал самокрутку за самокруткой, - ты подумал бы об этом. Они отца твоего повесили. А недавно мать твоя... не перенесла такого горя она...

- Мать? Мать... - Иван вскочил и замер, не чувствуя, что окурок жжет ему пальцы.

- Замолчи-и! - Кафтанов трахнул о край стола тяжелой глиняной миской будто звонко лопнуло дерево на морозе, под ноги Анны полетели черепки. Подскочил к ней, протянул к ее горлу волосатые руки.

- Михаил Лукич! - закричал Иван, звякнула выдернутая им шашка.

- Ты... что... это?! - раздельно, в три приема, выдавил Кафтанов.

- Да ведь дочь это твоя. Отпусти ее. Пусть идет куда хочет, - в третий раз сказал Иван, вытер взмокший лоб, бросил в угол шашку.

Кафтанов, грузно ступая, вернулся к столу, сел.

- Ну что ж, пускай идет... Пускай приведет сюда партизан.

- Мы снимемся отсюда, дальше уйдем. Кто нам мешает?

- Тоже верно рассудил... - Кафтанов говорил, а глаза его с толстыми кровяными прожилками ползали по дочери. - С Федькой-то живешь, что ли? спросил бесстыдно.

- По своей мерке все меряешь. - Анна запахнула на груди кожанку. - Я не скотина какая-нибудь, как... чтоб без свадьбы.

- Как я? Ага. Было уже указано. А свадьба когда?

- А ты не беспокойся, мы тебя позовем, - насмешливо сказала Анна.

Кафтанов держался толстой, в желтых волосах рукой за край стола, будто собираясь отломить кусок тяжелой, залоснившейся до твердости камня доски и запустить обломком в дочь.

- Ладно... Эй, кто там, увести пока! А ты горяч, сразу за шашку, - сказал он Ивану, когда Анну увели.

- Ты ж хотел ее... Мне почудилось...

- Тебе не все равно, коль она...

- Не все равно, - сказал Иван, не поднимая головы.

- Слюнтяй ты в таком разе, - усмехнулся Кафтанов. - Ну, дело твое. А мне что - отпущу. С Федькой пущай живет, с другим ли каким жеребцом...

* * * *

В течение ночи Иван не сомкнул глаз. "И мать... Тоже, считай, повесили ее", - думал он, лежа неподвижно на конской вонючей попоне. Сердце давило, неприятная боль растекалась по всему телу.

В окна заструился серый утренний сумрак.

Скрипнула кровать, на которой спал Кафтанов.

- Спишь, Иван? - тихо проговорил он. - Пойду посты проверю.

И начал одеваться, стараясь не шуметь. Потом взял в руки сапоги, зашлепал к двери босыми ногами, вышел.

Ничего необычного в том, что Кафтанов собирается проверять ночные посты вокруг деревни, не было - в последнее время, где бы ни стояли, он всегда проверял их или сам, или поручал это сыну Зиновию. Но Ивана с новой силой окатили испуг и тревога.

Эта непонятная и безотчетная тревога возникла у него еще вечером, в тот момент, когда Кафтанов нехорошо ощупывал глазами дочь. И потом Кафтанов вел себя странно, не так, как обычно. Прежде чем лечь, он долго ходил по избе, о чем-то раздумывая. Временами широкий ноздрястый нос его раздувался, подрагивали заросшие волосами губы, глаза сатанели. Но он так ничего и не сказал, завалился на кровать и сразу захрапел.

А теперь вот этот тихий голос, осторожные сборы, чтобы не разбудить его...

Иван вскочил, побежал к окну.

По всей деревне не было ни огонька. Виднелся в сером ползучем мраке угол амбара, в котором держали Анну. Возле амбара стоял запряженный ходок, маячили двое людей. Потом эти двое вывели из амбара Анну, усадили в ходок. Все это Иван не увидел даже, а догадался, сердце его заколотилось. "Куда они ее? Отпускают, что ли? А говорил - посты..."