Под радугой (сборник) - Борис Миллер

Тяжело, как будто она весит много пудов, Доба переворачивает лепешку на другую сторону, вздыхает. Пятирублевки, отпечатанные на этой стороне, имеют свою историю, которую Доба не может вспоминать без боли.

В деревне, там где сейчас колхоз, брат Добы Зайвл много лет имел свою мельницу, усадьбу и большой красивый дом. Назло местным кулакам этот дом с зелеными ставнями стоял посреди деревни, рядом с церковью. Однажды в конце субботы Доба приехала к Зайвлу. Жила она хоть недалеко, но гостьей была редкой. На этот раз ее застигла ночь, и Доба осталась ночевать у брата. Она помнит как сейчас — все спали, и она влезла на чердак. Неподалеку от трубы на веревке сохла конская шкура. В этом месте она и зарыла шерстяной чулок, набитый золотыми пятерками…

Вскоре после этого в селе организовали колхоз. Зайвла со всей его семьей выселили. Окна красивого дома заколотили досками — дом стал хлебным амбаром…

Об этом и думает сейчас, сидя на кровати, Доба. Об этом она может думать целые ночи напролет. «Как достать оттуда заветный чулок?»

Если бы она его достала, она бы вложила туда остальные пятирублевки и уехала отсюда. Куда? Куда глаза глядят, лишь бы не оставаться здесь, в этой западне, где нельзя даже высунуть голову… Но без этого шерстяного чулка, о котором, кроме Зайвла, не знает ни одна душа, — она не может тронуться с места…

3

Рассвет разорвал и разметал серые клочья тумана. На дороге отпечатались глубокие колеи, ведущие к деревне. По одну сторону дороги уходят вдаль ровные, лишь кое-где холмистые поля, по другую сторону поднимается частый лесок. Молодые дубы, вперемежку со светло-зелеными кустами орешника, стоят среди высоких сосен. Кое-где тянутся вверх тонкие березы с кудрявыми вершинами. У леса — опушка с низко подрубленными пнями.

Кряхтя, Доба осторожно приоткрыла криво висевший ставень, посмотрела на дорогу, которая, огибая ее дом, упиралась прямо в амбар рядом с церковью. Церковь высилась посреди села двумя пузатыми куполами без крестов. За ней над сельским клубом трепетал на ветру красный флаг. Доба разглядывала заколоченные окна амбара, двор, старую акацию, которая там росла. Дерево это было свидетелем тех времен, когда Доба приезжала в гости в богатый дом Зайвла. С ветвей дерева поднимались черные стаи ворон и садились на крышу амбара, сгоняя оттуда белых голубей, которые спокойно ворковали возле трубы. Голуби взмывали кверху и исчезали белоснежными комочками. Вороны бегали по двору, выхватывали у кур рассыпанные зерна, садились на спину к жирному кабану, к корове, жевавшей жвачку, на грядку телеги, стоявшей с опущенным дышлом возле дверей амбара.

— Слава богу, устроили… — бормотала Доба, облизывая сухие губы и глядя на амбар. — Во что они его превратили, дом Зайвла…

Шлепая опорками, она подошла к индюку.

— Слава богу, — произнесла она, постукивая по клетке. Налила воды в корытце и проворчала: — Отныне— спаси, господи, и помилуй…

— Олдр-олдр, — едва слышно отозвался индюк, закатив круглый глаз, глотнул воды.

Двух вещей больше всего боялась Доба: чтоб не подох индюк и не сгорел амбар. Она слыхала: случается, что в колхозах кулаки поджигают амбары…

«Вот если б так было, — думала она. — Чтобы вдруг вспыхнул пожар и охватил все село, весь колхоз. Чтоб сгорели дотла все дома, и люди, и дети, и кони, и коровы, — все до цыплят и наседок… И чтобы только амбар уцелел».

Вечером, перед тем как закрыть ставни на ночь, Доба снова постояла у окна.

Солнце погружалось в пламенеющее зерево за селом. Все небо было охвачено багровым огнем, так что флаг над сельским клубом был едва заметен. Акация протянула к небу черные ветви. Черными точками казались вороны, сидевшие на ветвях.

Во дворе у амбара после работы собрались люди. Их становилось все больше и больше. Весь колхоз собрался здесь. Приехал на машине представитель из района. Он вышел, и его окружили со всех сторон. Люди о чем-то говорили, жестикулировали. Скоро машина укатила. Люди на дворе долго еще разговаривали, потом стали расходиться. Возле амбара сменились сторожа. Двор опустел.

Доба все еще стояла у окна. Небо стало синеть. Дорогу уже поглотила тьма. Привыкшие к темноте глаза Добы различали темный силуэт сторожа у амбара.

— Они думают, что сторожат свое, а они сторожат мое! Болячка им… — проговорила Доба и прикрыла ставень.

4

А в это время там, где вербы неподвижно стояли, склонившись над водой, сидели Исосхор и Дворця.

Под ногами у них был сбитый из дощечек мостик. Одна дощечка сломалась посредине и упала в воду. В узкую щель гляделась луна. Но вот два облачка прикрыли ее сверху и снизу, и в просвете была видна лишь ее белозубая улыбка.

Дворця пыталась выдернуть руку из цепких пальцев Исосхора.

— Ну, как, Дворця, помиримся? А? — Исосхор улыбался. У него был вид человека, который хочет сообщить необычайную новость, о которой никто не знает.

Дворця не пошевельнулась.

— Ну, хватит! Посмотри хоть на меня…

Она подняла свое продолговатое загорелое лицо с зелеными чуть навыкате глазами. Глаза, под тонкими нахмуренными бровями, были сейчас сердитые. Но все же в них то и дело, словно рыбка в прозрачной воде, мелькала озорная усмешка.

— Улыбнешься ты мне сегодня? — спросил Исосхор.

Она не выдержала. Уголки рта раздвинулись сами собой, обнажив два ряда ровных зубов.

— Вот так ты — славная девушка! — сказал он и обнял ее.

Тонкая майка обтягивала ее высокую грудь, узкая юбка облегала стройные ноги. Она теребила бахрому платка на коленях и словно не замечала руку Исосхора на своем плече.

— «Девушка… девушка…» Что-то мне не по душе, Исосхор…

— Что? — тихо рассмеялся он.

— С этим золотом… Когда речь заходит о золоте, ты кажешься мне вроде твоей матери… Не знаю, что-то не нравится мне…

— Что тебе не нравится?

— Да вот… с этим золотом…

— Чего же ты хочешь?

Она взглянула на него.

— Не люблю я, когда ты прикидываешься…

— А я не люблю, когда ты говоришь мне я не знаю что…

— Ну, может, я и сама не знаю… Это золото… Не нравится мне это… Уж я тебе говорила…

— Это все?

— Да, Исосхор. Сколько я ни думаю, мне кажется, надо было бы его отдать… Ну, ты понимаешь, кто я такая? Вот скажи…

— Ты — красивая девушка, Дворця! Мне бы такую на всю жизнь…

— Не морочь голову! Я не об этом… А кто твоя мать?

— Злая индюшка! Такую бы жизнь моим врагам…

— А ты кто такой?

— Красивый, славный парень! Дай нам бог обоим такую жизнь, Дворця!

— Нет, не то. Я в колхозе ударница, бригадир…

— Будешь меня агитировать?

— Я хочу понять…

— А я уже понял, Дворця… Тебе нужен не я, тебе нужно золото…

— Мне?!

— Все равно… Если ты так говоришь, значит не любишь… Что ж, как хочешь… Есть еще девушки…

Она подняла голову и тихо проговорила:

— Я тебя люблю… Но я хочу, чтобы ты был… такой, как есть, но только немножко другой…

Она заглянула в его глаза. Она знала: всегда дикие, грубо насмешливые, они становились покорными и нежными, когда он глядел на нее; они словно удивлялись собственной покорности и нежности. Она положила руку к нему на плечо. И он тут прижал ее к себе с невероятной силой, так что она не могла устоять.

— Дворця!

— Что?

— Покончено с этим, Дворця!

— С чем?

— У старухи нет больше золота…

— Как это так?

— Но ведь ты так хотела?

— Так я не хотела, Исосхор…

— Не все ли тебе равно? Лишь бы все было хорошо.

— Для этого ты ездил в город?

— Да, Дворця. Я нарочно тебе заранее не говорил. Хотел тебя сразу обрадовать…

— Но ты отнес его, куда я говорила?

— Послушай, сейчас расскажу, как это было. Прихожу и говорю им: «Нате вам золото!» Они на меня смотрят, а я продолжаю: «Берите все, что лежит под индюком и под потолком. Никому пользы от него не было». «Сам-то я, пожалуй, этого бы не сделал, — так я им и сказал, — но этого хотела Дворця». — «Какая такая Дворця?!» «Дворця, говорю, ударница, бригадир. Дворця мне дороже золота…»

— Так и сказал? — разразилась она смехом.

— Так я хотел сказать, Дворця… Слушай дальше…

Самое интересное дальше. Я зашел в «Торгсин», это тут же, рядом с вокзалом. Встретил одного человека в очках, такого солидного… Разговорились о том, о сем…

— Ну?

— Словом, что тут долго говорить, Дворця! Нам сейчас на всех наплевать, Дворця…

— Чтo-тo ты болтаешь…

— Дворця, уедем отсюда вдвоем, купим себе квартиру.

— А какой болван тебе сказал, что я хочу уехать отсюда да еще с тобой?

— Если я так хочу, то и ты хочешь, и кончено!

— Я хочу знать: ты не отдал золото?