Сыщик - Александр Бушков

— Я — частное лицо…

— Ах, частное? Ну вот частными ножками частным порядком и шагайте отсюда. Нашли из-за чего беспокоить приличного человека — дурацким аппаратом и его дурацким хозяином мозги пудрить… Ну, шагайте!

Он задиристо придвинулся, сверкая глазами и представляясь ужасно разозленным, решительным и отважным. Бестужев тихонько хмыкнул: подобный человеческий типаж был ему прекрасно знаком — куражится исключительно до тех пор, пока не получит должной отповеди…

Бестужев ничего не сказал и ничего особенного не сделал — он всего-навсего несколько раз, не сильно и не слабо, похлопал владельца балагана по плечу набалдашником своей трости. Чувствительно, можно сказать, похлопал. Трость у него была с секретом — никакого клинка внутри на этот раз (Вена как-никак, блестящая культурная столица), но набалдашник лишь казался серебряным, а на деле был отлит из свинца весом в полтора фунта и мастерски посеребрен. Да и сама трость — из прочнейшего и тяжелого «железного» дерева. В иных случаях нет нужды пускать в ход браунинг, можно и такой тросточкой обойтись…

Он неотрывно смотрел в глаза притихшему Кольбаху и улыбался — но так, что у человека впечатлительного от этой улыбочки мог и холодок пойти по спине. Герр Кольбах, несомненно, человек с богатым жизненным опытом и должен был истолковать такой взгляд и такую улыбку совершенно правильно…

Так оно и произошло: Кольбах стушевался, сник, отступил на шаг с некоторым с испугом во взгляде. Его тон из угрожающего стал сварливым, что у людей подобного склада означает признание поражения.

— Ну что вы, право, сударь… Извините, если что не так… Но знали б вы, какие убытки я из-за него понес… Неделю на его машину ходили глазеть, а потом надоело… А платил-то я ему аккуратно еще две недели… Какая тут недоплата… Войдите в мое положение…

— Значит, вы расстались, — утвердительно сказал Бестужев. — Давно?

— Пять дней назад.

— И куда он отправился?

— Верите вы, сударь, или нет, но мне это совершенно безразлично, — признался уже укрощенный герр Кольбах скорбным тоном. — По мне, никакой разницы, куда он там отправился, век бы его не видеть… Право, не знаю.

— А о каком журналисте вы говорили?

— Да крутился тут вокруг него один писака… Статеечки о нем тиснул, целых две… Ято полагал, от этого выйдет толк и прибыток, а получились одни убытки…

Двумя пальцами Бестужев извлек из кармашка для часов золотую монету в двадцать крон и медленно, многозначительно повертел ее перед носом балаганщика. Тот с нескрываемой грустью созерцал то профиль императора, то двуглавого австрийского орла, шумно сглотнул слюну… но в конце концов решительно помотал головой:

— Поверьте, сударь, знал бы хоть что-то, уж сказал бы… — он тоскливо разглядывал монету. — Но врать не буду, я и правда не помню ни имени того щелкопера, ни названия его листочка… Жалость какая…

Не походило, чтобы он врал, — иначе не таращился бы на исчезнувшую в кармашке монету со столь неизбывной тоской. Приходится верить, что он и в самом деле представления не имел, куда отправился Штепанек и даже в каком направлении. Делать здесь больше нечего.

— Ну что ж, простите за беспокойство, герр Кольбах, — сказал Бестужев предельно вежливо. — Счастливо оставаться.

Он кивнул стоявшему к ним вполоборота месье Жаку (тот ответил поклоном) повернулся и пошел прочь, пребывая не в самом лучшем расположении духа.

— Сударь! Сударь! Эй!

Бестужев обернулся, сообразив, что эти возгласы относятся к нему. Его вприпрыжку догнал невысокий вертлявый человечек, не то чтобы обтрепанный, но одетый крайне непрезентабельно, в потертом залоснившемся костюме с целлулоидным воротничком и мятом котелке, небрежно выбритый.

— Да? — выжидательно спросил Бестужев, опираясь на трость.

Подбежав к нему, человечек огляделся, зачем-то понизил голос:

— Я случайно расслышал… Вы ведь ищете Штепанека?

— Предположим, — сухо ответил Бестужев, приглядываясь к незнакомцу.

Лицо у того было примечательное: невероятно подвижное, словно бы гуттаперчевое, при каждом слове совершенно независимо отзывавшееся энергичной мимикой. Морщинистое, меланхоличное… и определенно озаренное нешуточной надеждой.

— Нет, я же слышал, вы ищете Штепанека?

— И что же?

— Я мог бы кое-что рассказать… позвольте представиться, Мориц Хюзе, просто Мориц… Честное слово, я располагаю кое-чем, что может вас заинтересовать…

Он шумно задвигал носом на манер ищущей добычу легавой. Проследив направление его взгляда и уловив запах, Бестужев усмехнулся про себя: совсем неподалеку располагался импровизированный ресторанчик, дощатый павильон и убогие столики под тентом, оттуда тянуло ароматами жареных сосисок и еще чего-то аппетитного. Все тут было ясно. Что ж, при неудаче Бестужев лишался вовсе уж мизерной суммы, прямо-таки пустяковой на фоне выделенных ему громадных ассигнований…

— Пойдемте, перекусим, — сказал он, не колеблясь. — Служите у Кольбаха?

— Да, вот именно. Вы стояли как раз возле моего фургона…

— Не клоуном ли?

Мориц изумленно уставился на него:

— Как вы догадались?

— Умозаключения нехитрые, — сказал Бестужев. — На лилипута или бородатую женщину вы похожи мало. Для силового акробата, гм… не вполне годитесь. Наконец, у вас крайне меланхолический вид, каким обычно именно клоуны отличаются в будничной жизни…

— Потрясающе! Да, все точно, Мориц-Пориц, имею честь! В этом убогом балагане, можно сказать, случайно… превратности судьбы, нечаянный поворот событий… буквально через неделю жду ангажемента к самому Абруцци. Вы не могли не слышать про Абруцци…

— Конечно, слышал, — лихо и беззастенчиво солгал Бестужев. — Я верю, все уладится…

Свои наблюдения он, разумеется, оставил при себе. Судя по сизому носу и характерному дрожанью рук, клоун Мориц большинству своих жизненных невзгод и нынешнему убогому положению был обязан тому недугу, который отчего-то принято считать истинно российским…

Они уселись за крайний столик. Кельнер в требовавшем стирки фартуке поначалу прямо-таки метнулся наперерез Морицу (без сомнения, прекрасно знакомый с состоянием его финансов), — но, окинув быстрым жуликоватым взглядом респектабельного Бестужева, остановился и поклонился, бормоча что-то вежливое.

Бестужев заказал Морицу полную тарелку жареных сосисок, а сам ограничился парой, не испытывая особенного голода. Пиво он рискнул заказать и себе — и оно оказалось вполне пристойным. Как он и ожидал, первым делом Мориц схватил кружку и с невероятным блаженством на лице опорожнил ее до донышка, потом моляще уставился на Бестужева. «Ну надо же, — растроганно подумал тот. — Все в точности как у нас в Российской империи. Ох уж эти мне творческие люди, служители искусства… Какая, бишь, муза им покровительствует, циркачам? Запамятовал… И не помню, полагается ли им вообще муза…»

— Я непременно закажу вам еще, — сказал он веско — Как только услышу что-то вразумительное и конкретное…

— В таком случае, позвольте, я сначала… — он кивнул на тарелку.

— Сделайте одолжение, — сказал Бестужев.

Лениво прихлебывая пиво, он из приличия и сострадания смотрел в сторону, пока Мориц, макая сосиски в блюдечко с горчицей, уничтожал их с хрустом, чавканьем и даже брызганьем слюной. Тарелка опустела поразительно быстро — уж сегодня-то у клоуна маковой росинки во рту не было…

Гуттаперчевая физиономия расплылась в блаженной улыбке. Посидев немного с закрытыми глазами, клоун встрепенулся и робко, искательно спросил:

— Вы и правда готовы были уплатить Кольбаху?..

— Вот это? — усмехнулся Бестужев, вновь извлекая из кармашка золотую монету. — Ну, разумеется. Хотите, чтобы она стала вашей?

Клоун даже сделал непроизвольное движение — но монета уже исчезла в кармашке. Бестужев посмотрел крайне выразительно. Мориц понял.

— Понимаете ли, сударь… — сказал он, зачем-то понизив голос. — Я, собственно, не могу со всей уверенностью утверждать, что знаю, куда именно переехал Штепанек, но уж точно знаю, кто его приятель, тот журналист, о коем герр Кольберг отозвался так уничижительно… Между прочим, совершенно зря, газета, конечно, не принадлежит к числу влиятельных, но устойчиво процветает… Ну а поскольку этот Карл и помогал Штепанеку собирать вещи, и приехал за ним на извозчике, он наверняка должен знать и остальное, что вас интересует…

— Карл?

— Карл Вадецкий, так его зовут…

Бестужеву по ремеслу полагалось иметь память безукоризненную, как картотека. И потому он довольно быстро вспомнил, где это имя уже слышал: ну конечно, Карл Вадецкий, журналист из «Лёвенбург Шпигель», знакомый по Лёвенбургу, о котором Бестужев очень подробно упоминал в своем отчете, — потому что человек этот уверял, будто владеет тайной двойной смерти в замке Майерлинг, доподлинно знает, как там все было на самом деле и даже намерен издать об этом сенсационную книгу. К этим сведениям в Охранном отнеслись достаточно серьезно, правда, отложили проверку на будущее — как раз ушел генерал Герасимов, начались известные пертурбации… Книги, насколько Бестужеву известно, так и не появилось… Это тот самый, или случающееся порой совпадение имен?