Затерявшийся. Дилогия - Мельнюшкин Игоревич

   Взрыв, хоть и прозвучавший снаружи, немцев тоже изрядно приложил - стрельба прекратилась. Теперь вход был свободен - взрывом снесло не только дверь, но и разметало часть стены, сделанной, как и будка на входе, из обыкновенных досок. При этом внутрь обрушился и кусок кровли вместе со снежным сугробом, образовавшимся из-за слишком пологого ската крыши. Точнее с частью снежного сугроба, другая его половина, сорванная ударной волной, сейчас медленно оседала кругом.

   Крамской, наконец, справился с зарядом, и хотя двери, что надо было подорвать уже не было на месте, решил довести дело до логического конца. Запалив кусок огнепроводного шнура, бегом направился к краю стенного провала. Немцы то ли расслышали, что после такого взрыва было крайне проблематично, то ли почуяли, но пара выстрелов изнутри разорвала наступившую тишину, впрочем, не помешавшие сапёру забросить следующий подарок и ретироваться.

   Второй взрыв не породил осколков, как первый, но принёс обороняющимся гораздо больше урона, а нападающим меньше - Епишина оттащили уже за угол склада, а Потапов заполз за другой сам, и сейчас возился там, видимо пытаясь перевязать рану или просто остановить кровь. После этого взрыва рухнула ещё часть стены, снег снова взметнулся вверх и послышались крики боли. Теперь можно было продолжать действовать по ранее утверждённому плану, первая часть коего бездарно пошла псу под хвост. Так как зайти внутрь стало много проще, к пролому метнулись сразу пятеро штурмовиков. Использовать гранаты они не стали, что естественно - теперь их не защищали от осколков стены, а тут же открыли плотный автоматный огонь. Меньше чем через полминуты всё было кончено.

   Оставалось разобраться с полицаями. Те совершенно не подавали признаков жизни. Поверить в то, что они не слышали грохота взрывов и стрельбы было сложно - вряд ли они смогли столько выпить.

   - Эй, граждане полицейские, - закричал Байстрюк. - Харэ ховаться. Выходи по одному. Без оружия.

   А в ответ тишина.

   - Ну как хотите, тогда мы сначала вашу хибару из пулемёта причешем, а потом подпалим. Коли сразу не убьём, то перед смертью согреетесь.

   Дверь приоткрылась.

   - Товарищи... Не стреляйте...

   - Вот же ж, твою-то мать... Дружбан у меня сыскался... Давай, вылезай гнида!

   Сначала один, а затем другой полицай, выбрались из будки и встали рядом, заметно дрожа - то ли от холода, то ли от страха. Одеты оба были в тулупы, но вот белых повязок с надписью 'Polizei' уже не было. Замаскировались, однако.

   - Товарищ младший военюрист, - громко обратился к Тихвинскому. - Займитесь гражданами предателями.

   Граждане предатели задрожали ещё сильнее. Так как район был не наш, точнее мы в этом районе почти не оперировали, то информации именно на этих коллаборационистов у нас не было. Если во время допросов сами не проболтаются о своих возможных преступлениях, то по всей вероятности отделаются лёгким испугом и разбитыми физиономиями. Ну и расписки, конечно, напишут о готовности сотрудничать с частями Красной армии. Начнут гадости творить - их даже ловить и расстреливать никто не станет, переправим эти расписки куда надо - их немцы сами шлёпнут. Таких расписок накопилось уже немало - Калиничев скоро месяц как собирает их со всех кому не сильно доверяет. Тихвинский предлагал вообще со всех полицаев и старост собирать, но на это я не дал согласия, так легко оттолкнуть от себя тех, кто помогает не за страх, а за совесть, а те кто за страх, будут ещё больше бояться.

   Пришло время разобраться, чего немцы здесь охраняли. Короче, предчувствия меня не обманули - ни хрена тут нет. Не то чтобы совсем ни хрена - пиломатериалы, пара сломанных грузовиков, немного шанцевого инструмента, разрозненные части каких-то машин, в том числе три полуразобранных или полуразворованных, хотя кому они могут понадобиться, локомобиля, немного шпал, рельсов и всё. Какого чёрта сюда препёрлись? Хорошо ещё что убитых и тяжелораненых нет - Потапов получил касательное ранение, хотя одно ребро, вроде, сломано, Епишев же два осколка на излёте в задницу. При этом убили десяток гансов, возрастной категории 'от сорока пяти и выше' и взяли в плен пару обосравшихся полицаев. Результаты просто поражают воображение!

   - Старший лейтенант, - позвал командира третьей роты Серёгина. - Оставь одно отделение, пусть подготовят тут всё, запаливают и догоняют.

   Хоть и не понимаю, зачем немцы здесь сидели и охраняли этот хлам, но по старой хохляцкой пословице - что не зъим, то понадкусываю. Раз для чего-то фрицам этот склад был нужен, то надо, на всякий случай, уничтожить. Лучше бы, конечно, такой тактики придерживаться не на своей земле, но пока придётся так.

   - Леший, - вот Тихвинский нарисовался. - С одного я подписку взял, а второй конченное дерьмо - надо бы в расход.

   - Так расходуй! Или мне самому его пристрелить? - настроение ни к чёрту, но это не повод срываться на подчинённых. - Делайте что надо, да и пошли отсюда.

   Козырять военюрист не стал, молча развернулся и убежал. Через минуту раздался одиночный выстрел. Блин, надо было настоящий расстрел гаду устроить с приговором и под камеру, а фото на Большую землю отправить - ведь в последней указивке требовали материалы по борьбе с предателями на временно оккупированной территории. Обязательно с фотографиями. Ну, Тихвинский, знал же, но не напомнил - то ли не решился командира поправить, то ли копает под меня таким образом, морда прокурорская. Ладно, в отчёте по проведённой операции поставлю ему на вид, что скорость и оперативность не исключает выполнение требований Центра, даже если они высказаны не в виде приказа, а пожелания. Вот так вот - спихну с больной головы, на чуть менее больную.

   Странно или нет, но в последнее время, кажется, начала развиваться паранойя. Вот, например, наш военюрист очень много время проводит с Зиновьевым. Как бы понятно, что по работе, но мне всё время кажется, что они о чём-то сговариваются у меня за спиной. Те взгляды, бросаемые в мою сторону, что ранее пропускал, теперь кажутся подозрительными. То же и со словами. Вот и на людях стал срываться. И хотя как говорится - если у вас паранойя это не значит, что за вами не следят, но по мне так - это уже выверты психики. С этим надо что-то делать. В тоже время, слышал, что ни один псих не считает себя психом, а всегда находит внешние причины своей ненормальности, точнее того, что считают ненормальностью другие, то есть психи по их классификации. Псих скорее будет считать ненормальным весь окружающий мир, чем себя. Чёрт, совсем запутался, но делать что-то надо. Где найти хорошего психиатра? Кащенко, ау! Для тебя работа есть!

   Обратный поход был сложный, хоть люди и шли налегке. Хорошо, что в этот раз решили не задействовать 'гражданский' транспорт, хотя Кошка и грозился, что можем всё ценное не увезти. Ага, не увезли ничего ценного - полтора десятка саней шло порожняком. Чем бы я теперь рассчитывался за помощь?

   А ещё после десяти утра завьюжило. Почти не спавшие ночь люди, да после предыдущего длительного перехода, быстро начали сдавать. Скорость упала до двух километров в час, это так на глазок. Посовещавшись со старшиной и Серёгиным, дал команду становиться на днёвку. Преследовать нас сейчас некому, да и след вьюга заметает конкретно - так что дорогу теперь пробивает не головной дозор для всех, а, почитай, каждый для себя. Караулы, разумеется, выставили усиленные, а затем я буквально провалился в сон.

   Эта гостья отличалась от прочих. Для начала, она не старалась казаться молодой. Нет, старухой она тоже не выглядела - вполне зрелая женщина лет сорока-сорока пяти, да и одета не так вызывающе. Покрой её платья я могу охарактеризовать с большим трудом. Это не сарафан, так как талия, хоть и не ярко выраженная, присутствует. Скорее это что-то из домашней одежды эпохи Царства Женщин, как его описал Казимир Валишевский, этакий переходный этап между старорусским стилем и 'новой' европейской модой. В длинной, переброшенной на грудь, цвета вороного крыла косе, тонко проблёскивали линии седого серебра. Лицо... Трудно описать лицо - в нём было всё... Помните как это у Блока:

   Мы помним всё - парижских улиц ад,

   И венецьянские прохлады,

   Лимонных рощ далекий аромат,

   И Кельна дымные громады...

   Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,

   И душный, смертный плоти запах...

   Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

   В тяжелых, нежных наших лапах?

   Естественно это не читалось при взгляде в глаза, а как-то подразумевалось на втором или третьем плане. Было и ещё что-то неуловимое, не материнская теплота, а скорее смешанная со светлой грустью, доброта обычной русской женщины, глядящей на потерявшегося ребёнка, возможно даже связанного с ней дальним кровным или вовсе некровным родством.

   В общем можно ещё много нафантазировать, глядя на неё или через неё, или даже вокруг. А вокруг была осень. Если продолжить аналогию с русскими поэтами: 'природы увяданье'. Деревья стояли в 'багрянце с золотом', при этом на продолжавшейся оставаться ярко-лазурной траве не наблюдалось ни единого палого листика. И среди этого бешеного сочетания красок спокойно стояла молчаливая фигура в сером.