Первый закон: Кровь и железо. Прежде чем их повесят. Последний довод королей - Джо Аберкромби
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Многие победители турнира, – продолжал лорд-камергер, – впоследствии становились героями и вершили великие дела. Я надеюсь – конечно же, мы все надеемся, – что так случится и с нашим юным другом, капитаном Луфаром!
«А я надеюсь, что лживый гаденыш встретит мучительную смерть в Инглии».
Тем не менее Глокта поднял бокал вместе со всеми, чтобы выпить за здоровье надутого осла, в то время как Луфар во главе стола наслаждался каждым мгновением.
«Подумать только! Ведь я сидел в том же самом кресле после моей победы на турнире. Мне тоже аплодировали и завидовали, меня тоже хлопали по плечу. Другие потные лица, но такие же роскошные одежды, и, по сути, ничего с тех пор не изменилось. Была ли моя тогдашняя улыбка менее самодовольной? Разумеется, нет! Откровенно говоря, я был еще хуже. Но я, по крайней мере, победил честно!»
Лорд Хофф отнесся к своему тосту с таким рвением, что не остановился, пока не опустошил кубок до дна. Затем поставил его обратно на стол и облизал губы.
– Ну что ж, а теперь, пока не принесли еду, вас ждет небольшой сюрприз, подготовленный моим коллегой архилектором Сультом в честь кое-кого из наших гостей. Надеюсь, вы найдете его занимательным.
И лорд-камергер тяжело опустился в кресло, тут же протянув свой пустой кубок, чтобы в него налили еще вина.
Глокта бросил взгляд на Сульта. «Сюрприз от архилектора? Кому-то это не обещает ничего хорошего».
Тяжелый красный занавес на сцене медленно раздвинулся и открыл взорам публики дощатые подмостки. Там лежал старик в белом одеянии, запятнанном ярко-красной кровью. Широкий холст на заднем плане изображал лес под звездным небом. Это неприятно напомнило Глокте роспись в круглой комнате – той самой, в подвале приобретенного Секутором полуразрушенного дома возле порта.
Из-за кулис уверенным шагом вышел второй человек: тоже пожилой, высокий, худощавый, с замечательно тонкими и четкими чертами. Несмотря на то что его голова была наголо выбрита, а внизу лица топорщилась короткая белая бородка, Глокта сразу узнал его.
«Йозив Лестек, один из самых знаменитых городских актеров».
Заметив окровавленное тело, актер нарочито содрогнулся.
– О‐о‐о! – завопил он и широко раскинул руки в театрально-преувеличенном отчаянии.
У него был очень сильный голос – такой сильный, что затряслись потолочные балки. Убедившись, что внимание аудитории приковано к нему, Лестек принялся декламировать, рассекая воздух плавными жестами рук. На лице его отражались все бушующие страсти.
Здесь Иувин лежит, мой добрый мастер.
И смерть его – конец мечтам о счастье!
Все Канедиаса предательство сгубило.
Зашло животворящее светило
Над нашим веком.
Старый актер откинул назад голову, и Глокта увидел, что в его глазах блестят слезы.
«Ловкий трюк – вот так заплакать в нужный момент».
Одинокая слезинка медленно скатилась по щеке; зрители замерли как завороженные. Лестек снова повернулся к телу.
Брат убивает брата! За все время
Не видел мир такого преступленья.
О, почему свет звездный не померк,
Не расступился ад и не изверг
Ревущий огнь?
Он бросился на колени и ударил себя в грудь.
О горький рок! Как счастлив был бы я
С ним вместе умереть! Но нет, нельзя:
Когда великий умирает, мы,
Хоть велика потеря, жить должны
И биться дальше!
Лестек медленно поднял голову, взглянул на публику и медленно поднялся с колен; глубочайшая скорбь на его лице сменялась суровейшей решимостью.
Пусть Делателя Дом и затворен,
Пусть камнем он и сталью укреплен,
Дождусь, пока та сталь не проржавеет,
Иль камни раскрошу и в пыль развею,
Но я отмщу!
Глаза актера сверкали огнем, когда он, запахнувшись в мантию, горделиво сходил со сцены под восхищенные аплодисменты. Это была сокращенная версия известной и часто исполняемой пьесы.
«Но не часто ее исполняют настолько хорошо. – Глокта с удивлением осознал, что и сам аплодирует. – Отличная игра. Благородство, страсть, властность… У него это получается куда убедительнее, чем у нашего фальшивого Байяза».
Он откинулся в кресле, вытянул левую ногу под столом и приготовился насладиться спектаклем.
Логен смотрел, наморщив лицо от напряжения. Он догадался, что это одно из тех представлений, о которых говорил Байяз, но недостаточное владение языком мешало разобраться в сюжете.
Актеры расхаживали взад и вперед по сцене, одетые в яркие костюмы, много вздыхали и размахивали руками, разговаривали нараспев. Видимо, предполагалось, что двое из них темнокожие, хотя это были явно белые люди с лицами, размалеванными черной краской. В другой сцене тот, который играл Байяза, о чем-то шептал женщине через дверь – похоже, умолял открыть. Правда, дверь была куском раскрашенного дерева, водруженным прямо посередине подмостков, а женщину изображал мальчик в платье. Было бы проще, подумал Логен, обойти этот кусок дерева и поговорить с ним – или с ней – лицом к лицу.
Одно, однако, не вызывало сомнений: настоящий Байяз был очень недоволен. Логен чувствовал, что раздражение мага растет с каждой новой сценой. Оно достигло пика, когда главный злодей – крупный человек в перчатке и с повязкой через глаз – спихнул мальчика в платье с какой-то деревянной зубчатой стены. Подразумевалось, что он (или она) при этом упал с большой высоты, хотя Логен слышал, как юный актер приземлился на что-то мягкое позади подмостков.
– Как они смеют, черт побери? – сквозь зубы прорычал настоящий Байяз.
Логен с радостью покинул бы зал, если бы мог. Но пришлось удовлетвориться тем, что он подвинул свой стул поближе к Весту, как можно дальше от разгневанного волшебника.
Тем временем на сцене второй Байяз сражался со стариком в перчатке и с повязкой на глазу, хотя их сражение в основном состояло из хождения кругами и длинных разговоров. В конце концов злодей отправился вслед за мальчиком за край подмостков, но не прежде, чем его противник получил от него огромный золотой ключ.
– Да здесь деталей даже больше, чем в оригинале, – пробурчал настоящий Байяз, когда его двойник воздел ключ над головой и разразился новым потоком стихов.
Представление подходило к концу, а Логен по-прежнему мало что понимал. Но все же он уловил последние две строки как раз перед тем, как старый актер склонился в низком поклоне:
В конце рассказа просим снисхожденья,
Мы не держали в мыслях оскорбленья.
– Как же,
