Последний император - Пу И

С полки напротив доносилось ровное дыхание капитана Асниса. Я лежал с открытыми глазами, уставившись в одну точку; мучивший меня страх смерти не давал заснуть. Я сел, несколько раз прочел про себя молитву и только хотел было лечь, как с перрона послышались шаги; мне показалось, будто подходит отряд солдат. Я посмотрел в окно — никого не было. Мерный стук сапог постепенно затих, и лишь вдалеке зловеще мерцал свет лампы. Я вздохнул, снова забился в угол купе и уставился на пустые стаканы, стоявшие на столике у окна. Вспомнились слова, сказанные капитаном Денисом — начальником конвоя:

— Рассветет — и вы увидите свою родину. Возвращение на родину — всегда праздник! Вы не волнуйтесь. Власть коммунистов самая цивилизованная на земле. Партия и народ в Китае самые великодушные.

— Вранье! — Я зло посмотрел на лежащего напротив капитана, который уже храпел. — Ваши слова, пиво, сладости — сплошной обман! Моя жизнь подобна росе: выглянет солнце — и все исчезнет! А вы так крепко спите!

В то время я больше думал о предках, чем о родине, а коммунисты ассоциировались в моем сознании с "бурным паводком и лютыми зверями". Правда, в Советском Союзе, хотя он и коммунистическая страна, ко мне отнеслись гуманно. Но Советский Союз — одно из союзных государств, связанных международными соглашениями. В Китае же обстановка иная. Китайские коммунисты свергли Чан Кайши, не признают никаких "законных династий" и, естественно, могут поступить со мной так, как пожелают. Из всего того, что я десятилетиями слышал в Пекине, Тяньцзине, Чанчуне, у меня сложилось убеждение, что так называемые коммунисты являлись воплощением жестокости, бесчеловечности и т. п. К тому же они ненавидели меня во сто крат больше, чем Чан Кайши. И вот теперь меня должны передать в их руки. Есть ли еще надежда на спасение? "Красивая смерть хуже жалкого существования" — эта мысль не раз поддерживала меня в течение десяти с лишним лет. Теперь я считал, что "жалкое существование" по-прежнему остается иллюзией, ожидать же "красивой смерти" значило ожидать слишком многого.

Всю ночь меня мучили эти кошмарные мысли. Когда рассвело, советский капитан предложил мне пойти с ним к представителям китайского правительства. Я же думал только о том, хватит ли у меня мужества перед смертью крикнуть: "Да здравствует император Тайцзу!"

Плохо соображая, с распухшей головой, я вошел в купе, где сидели два китайца: один был одет во френч, другой — в военную форму цвета хаки без знаков отличия, только на груди имелась нашивка: "Народно-освободительная армия Китая".

Тот, кто был одет во френч, повернувшись, пристально посмотрел на меня и сказал:

— Я прибыл встретить вас по приказу премьер-министра Чжоу Эньлая. Теперь все вы вернулись на родину…

Опустив голову, я ждал, что сейчас военный наденет на меня наручники. Однако он не двигался с места.

"Знает, что мне не убежать", — подумал я, когда вместе с советским капитаном вышел из купе. На перроне выстроились две шеренги солдат с винтовками: с одной стороны советские солдаты, с другой — китайские с такими же нашивками, как у военного в купе. Мы прошли между шеренгами солдат и вошли в поезд, стоящий напротив. В эти короткие минуты я вспомнил, что восьмимиллионная армия Чан Кайши была уничтожена именно людьми с такими нашивками. Теперь же в их глазах я казался хуже червяка.

В вагоне я увидел бывших чиновников Маньчжоу-Го и моих родственников. Все они сидели смирно, и никто не был связан. Меня проводили к моему месту недалеко от конца вагона, и солдат положил мой чемодан на полку. Я сел и хотел было взглянуть в окно и только тогда увидел, что все стекла были заклеены бумагой; посмотрел в один конец вагона, в другой — в каждом стоял солдат с автоматом. Я похолодел от страха. Куда же нас везут с такой охраной, если не на казнь? Я взглянул на сидевших слева от меня. Лица их были мертвенно-бледны.

Вскоре в вагон вошел человек, по виду офицер, но без оружия.

— Ну, теперь вы вернулись на родину, — сказал он, оглядывая нас. — Центральное народное правительство все уже для вас приготовило. Вам не о чем беспокоиться. В поезде есть медицинский персонал; кто нездоров, может обратиться к врачу…

Что бы это могло значить? "Родину", "приготовлено", "не беспокоиться", "больные могут обратиться к врачу"?… "А, — подумал я, — это для того, чтобы успокоить нас и избежать в пути инцидента". Позже несколько солдат принесли большую корзинку с чашками и палочки для еды. Раздавая их нам, они говорили:

— Берегите их, не разбейте, в дороге негде будет взять новые.

Я думал: "Дорога на казнь, видимо, некоротка, иначе к чему все эти слова?"

На завтрак нам дали маринованные овощи, соленые яйца и рисовую кашу. Аромат домашней кухни возбудил у всех аппетит. В одно мгновение большое ведро с рисом опустело. Увидев это, солдаты уступили нам кашу, которую собирались есть сами. Я знал, что в поезде нет кухни. Солдаты могли вновь приготовить себе еду только на следующей станции, поэтому их поступок не укладывался у меня в голове. В конце концов, мне было ясно только одно: так или иначе, они не могут питать к нам добрых чувств.

После завтрака лица у многих оживились. Позднее, когда заговорили о поступке солдат, большинство отметили, что конвойные очень воспитанны, дисциплинированны и по крайней мере в пути жестоко обращаться с нами не будут. У меня в то время подобных мыслей не было, и все представлялось совсем в ином свете… Позавтракав, некоторые задремали, я же не находил себе места. Все хотелось с кем-нибудь поговорить, доказать, что я не заслуживаю смерти.

Напротив меня сидел очень молодой боец службы общественной безопасности. Я внимательно оглядел его и, заметив на груди значок, нашел тему для разговора.

— Вы — боец Народно-освободительной армии Китая. — Впервые в жизни я употребил слово "вы". — Освобождение! Какой прекрасный смысл в этом слове. Я буддист! А в буддийских сутрах тоже проповедуется эта идея. Наш Будда проявляет милосердие и тверд в желании освободить все души…

Молоденький боец вытаращил на меня глаза и, не произнося ни звука, слушал мою болтовню. Когда я начал говорить, что до сих пор не убивал животных и даже мухи не тронул, лицо его стало непроницаемым, и трудно было понять, о чем он в этот момент думал. Я невольно осекся и замолчал. Откуда же мне было знать, что этот молоденький солдат также не мог уловить хода моих мыслей.

Чувство безнадежности усилилось. Я слушал, как стучат колеса поезда, и мне казалось, что смерть моя все ближе и ближе. Встав с места, я начал бесцельно ходить по проходу. Вдруг мне послышалось, что мой племянник Сяо Сю шепчет кому-то слова, похожие на "монархия", "демократия". Я остановился и закричал: