Кто убил классическую музыку? - Норман Лебрехт

Потом он спросил: "Норио, может быть, нам вместе пообедать?" Он позвал дворецкого и дал ему указания по-итальянски, я их не понял. Пришел еще один доктор, чтобы снять кардиограмму. Он сказал ему: "Ко мне приехал самый важный друг, и даже китайский император не может помешать нашей беседе". Он отослал врача, и мы сидели, болтали и смеялись по разным поводам. А потом, сразу после часа дня, он замолчал и вдруг сказал: "Дайте немного воды". Микки Шульхоф протянул ему бутылку минеральной воды. Он отпил глоток, потом его лицо перекосилось, и он начал хрипеть. Микки Шульхоф воскликнул: "О господи, сердечный приступ!" Я повторял: "Герберт, Герберт…" Мы позвали его жену — она мыла голову, — но он уже умер».

«Сони» возложила самый большой венок на могилу Караяна в Анифе. Через два дня после его кончины Oгa слег с тяжелым сердечным приступом. Ровно через два года, в августе 1991 года, он в последнюю минуту отменил встречу со мной в Зальцбурге — его ждала операция на открытом сердце. Когда я увиделся с ним в Токио весной следующего года, он казался совершенно поправившимся, но при первом упоминании имени Караяна поток рассказываемых им анекдотов иссяк, а в прежде свободной английской речи появились заметные запинки. Караян значил для него больше, чем он хотел показать. Он сформировал музыкальный вкус Оги — его преклонение перед Бахом и Брукнером — еще в студенческие годы, он служил для него эталоном совершенства оркестрового исполнения. Он был высшим авторитетом для бывшего певца и президента компании во всем, что касалось музыки. Он был его идолом, другом и образцом для подражания. После смерти Караяна все помыслы Норио Оги обратились к дирижерскому подиуму.

Сразу после смерти Караяна индустрия классической звукозаписи оказалась в положении лилипутов после отъезда Гулливера — множество маленьких человечков бегали по берегу и гадали, что же будет дальше. Это недоумение сильнее всего ощущалось на «Сони классикл» — лейбле, созданном по образу маэстро. За восемь месяцев до того Oгa нанял Гюнтера Бреста, продюсера караяновских записей на «Дойче граммофон», на должность главы нового лейбла и перенес его главный офис из центра Си-би-эс в Нью-Йорке на боевую позицию в Гамбург, поближе к ДГ. По мнению Оги, любая хорошая музыка должна была исходить из Германии. «Назначение г-на Бреста, а также перенос штаб-квартиры классической музыки позволят нам воспользоваться потрясающими возможностями, существующими в настоящее время, чтобы расширить охват артистов и пополнить репертуар самыми лучшими исполнениями», — заявил Oгa в необычно агрессивном обращении к прессе.

Брест нашел административное здание в самом изысканном пригороде самого дорогого города Германии и провозгласил «возрождение интереса» к классическим записям — и все это рухнуло из-за смерти Караяна и начавшегося мирового кризиса. Полдесятилетия «Сони» в Гамбурге стали фарсовым повторением голливудского ада в миниатюре.

Первое, что сделал Брест, — приказал украсить потолки бордюром из золотых листьев и изображениями богинь, чтобы производить впечатление на артистов, которым предстояло толпиться в его офисе-дворце. Этот пухлый, жизнерадостный человек, имевший за плечами восемнадцать лет безупречной работы на «Дойче граммофон» (он ушел в ранге руководителя отдела артистов и репертуара), обладал многими лучшими качествами профессионального продюсера записей. Он был музыкальным, скрупулезным, умным, эрудированным и почтительным. При Караяне он играл роль вешалки — великий человек любил унижать продюсеров, набрасывая на них свое пальто, когда входил в помещение, — и это не могло способствовать развитию его воображения или склонности к лидерству. Впрочем, за полмиллиона долларов в год (а именно столько предложила «Сони») любой смог бы научиться руководить. Можно сказать, что Караян подготовил Бреста к руководству «Сони классикл».

При поддержке Оги Брест начал конфиденциальные переговоры со своими бывшими работодателями, чтобы выкупить у них за десять миллионов долларов сорок три видеозаписи симфонической музыки, сделанные Караяном в его последние годы. «Наследие Караяна никогда не устареет, — заявил Брест в Анифе. — Я верю, что еще долгое время, может быть навсегда, Караян останется единственным артистом, снимавшим исполнение музыкальных произведений именно так — то есть принимая на себя ответственность за все (sic!) аспекты конечного продукта»[892]. Скромность Бреста как продюсера Караяна была трогательно уместной. Будучи представителем «Сони» среди муз, он орудовал фильмами Караяна как копьем, прокладывая путь новой продукции — лазерным дискам, телевидению высокого разрешения (HDTV) и прочим доселе невиданным чудесам.

К сожалению, публика оставалась безразличной. Золотые лазерные диски покрывались пылью везде, кроме Японии, где покупка новых технологий считалась проявлением патриотизма. ДГ, то ли обдуманно, то ли случайно, выпустило семьдесят опер, записанных под управлением Караяна, на кассетах домашнего VHS-формата, надолго удовлетворив тем самым аппетиты тех, кто хотел увидеть покойного маэстро в действии. Отчаявшись произвести сенсацию, Брест убедил мюнхенского индивидуалиста Серджу Челибидаке[893]*, известного своим категорическим отказом от записей, разрешить снять его концерты для HDTV и выпустить их на лазерном диске. Это не помогло: лазерный диск оказался в проигрыше с первого дня своего существования.

В отсутствие Караяна, служившего одновременно и показателем его собственных успехов, и магнитом для других маэстро, Брест нуждался в знаменитых дирижерах и имел средства на их покупку. Пытаясь завлечь Клаудио Аббадо, он предложил руководящую работу в отделе артистов и репертуара Олимпии Джинери, бывшей секретарше Аббадо в Венской государственной опере — он не знал, что отношения между маэстро и его помощницей не всегда отличались сердечностью. Джинери стала первой в длинном списке приходивших и уходивших служащих; по своей стоимости они не могли соперничать с Голливудом, но этот калейдоскоп немало повеселил тех, кто разбирался в тонкостях музыкальной жизни. После ухода Джинери «Сони классикл» осталась без последовательной артистической политики, потому что Брест пообещал ее место двум разным людям и не мог угодить обоим одновременно.

Так или иначе, в декабре 1991 года он объявил о начале «совместного интерпретационного (sic!) проекта» с участием Аббадо и бывшего оркестра Караяна. Суть сделки состояла в том, что Аббадо и Берлинский оркестр получали полный художественный контроль над собственным мини-лейблом под эгидой «Сони». Впервые в истории дирижеру и европейскому оркестру сказали «записывайте как хотите», и несколько музыкантов купили себе новые спортивные машины в расчете на солидную прибыль. «Вклад "Сони" в этот проект был огромен», — заявили бизнес-менеджеры Берлинского филармонического оркестра Бернд Геллерман и Хансйорг Шелленбергер. «За новым лейблом зарезервировали основной репертуар Берлинского филармонического», — добавили они. Я с трудом мог поверить, что еще три месяца назад видел, как в задней комнате филармонии Аббадо возобновлял свой долгосрочный, обуславливавший право первого выбора контракт на записи с «Дойче граммофон». «Сони» получила от Аббадо в Берлине второсортный репертуар, от которого отказалась ДГ.

«Ни дирижер, ни оркестр не были наняты компанией с целью записи репертуара, ориентированного на рынок», — заявили стороны, подписавшие договор. В списке планировавшихся записей значились многие невинные радости: серия симфоний Моцарта, затем — Бетховен, Шуман, Дворжак и Рихард Штраус. Никакой рыночной ориентации, ни по форме, ни по содержанию.

Берлинское соглашение было достигнуто под личным руководством Оги, который использовал церемонию его подписания в здании Японско-германского центра в Берлине, чтобы заявить о своем намерении сделать «Сони» «ведущим классическим лейблом к концу этого столетия». Брест получил «карт-бланш» на приобретение звезд. Долларовые чеки посыпались, словно конфетти, и за несколько первых месяцев горсточке артистов предложили денег больше, чем они видели за всю свою жизнь. Самые дальновидные вежливо отказались, понимая, что дело может закончиться только слезами.

Как-то летом в Зальцбурге Брест ввел меня в свой фестивальный офис, чьи стены украшала величественная экспозиция портретов дирижеров: Аббадо, Джулини, Мути. «Смотрите, — воскликнул он, — мы привлекли на "Сони классикл" величайших из ныне живущих итальянских дирижеров». Совершенно справедливое замечание, если не считать того, что ни один из них не записывался в первую очередь для «Сони». «Мои способности убеждать артистов не изменились с тех пор, как я ушел из ДГ», — настаивал Брест. Зубин Мета, Лорин Маазель и, по предложению Оги, Сейджи Озава работали с фирмой на неэксклюзивных основаниях. Брест перевернул мир вверх ногами, чтобы организовать новогодний концерт в Вене под руководством затворника Карлоса Клайбера, но права на видеосъемку остались у ДГ. Пока Брест разбрасывался, желтый лейбл договорился с двумя звездами, оставшимися незамеченными его новой компанией, — Пьером Булезом и Майклом Тилсоном Томасом.