Семейный архив - Юрий Герт

Герт: Это естественно. Но мне хочется сказать несколько слов по поводу «утопий», от которых мы якобы освободились. Теперь уже страной, текущей млеком и медом, оказался не Советский Союз, а Российская империя, в которой всем жилось и сытно, и вольно, но явился Ленин со своими большевичками-разбойничками — и все погубил похерил... Или по-человечески сочувствуя зверски расстрелянной царской семье, мы перестали упоминать о 9 января 1905 года, когда на петербургские мостовые легли сотни трупов убитых в упор простых доверчивых русских людей, направлявшихся к Зимнему с хоругвями и молитвой... Обличая революционеров, разогнавших Учредительное собрание, мы умалчиваем о дважды разогнанной Государственной думе. Восхищаясь государственным умом Столыпина, забываем о Льве Толстом, который, содрогаясь от стыда и боли, выкрикнув свою знаменитую статью «Не могу молчать!», протестуя против казней крестьян...

Но это еще полбеды...

Вайдман: Что вы имеете в виду?

Герт: Прежде всего — слова, повторяемые теперь чаще любы «национальное самосознание», «национальная гордость», «национальная история» и т.д. О «национальном» говорят бывшие секретари обкомов, ставшие внезапно казачьими атаманами, о «национальном говорит и Александр Солженицын, и герой позорной войны в Афганистане Руцкой, и «ум, честь и совесть» московских демократов Станкевич. Но в одни и те же слова каждый вкладывает свой смысл. Одни стремятся уяснить, что в мировую культуру внесли ученые, писатели, врачи, путешественники, которыми гордится его народ, другим важнее — сколько народов покорено было его предками, сколько городов сожжено, жителей пленено и т.д. На Западе германский фашизм именуют «нацизмом». Мне кажется, тут схвачена самая суть...

Наш парламент обсуждает статьи новой Конституции, обдумывает законы, по которым будет жить демократическое государство... А в это время из республики уезжают немцы. Уезжают евреи. Уезжаю русские, присмотрев, где в «ближнем зарубежье» удастся приложить к делу работящие руки, умные головы.

Где и с чего это все началось? Кто затеял эту непотребную дележку: «наши — не наши», «свои — чужие»?..

Борис Ельцин, непредсказуемый российский Президент, сходу брякает: «Славянин славянина не обидит....» Чепуха, шутка, о которой вероятно, сам же Ельцин вскоре пожалел... Но все ли «не славяне» поймут это как шутку?.. А их — что же, можно обижать?.. Особенно после того, как три славянских лидера в Беловежской Пуще взялись решать судьбы миллионов, ни у кого не спросив разрешения и совета?.. И в республике, где бастуют шахтеры, где месяц за месяцем люди не получают зарплату, где пенсионеры не сводят концы с концами, где день заднем падает производство, парламентарии требуют, чтобы все, отложив дела, занялись усвоением правил лингвистики... Да, надо знать язык земли, на которой живешь, кто спорит, но — может быть, не в столь скоротечном порядке?..

Когда-то, работая над переводом романа Мухтара Магауина «Голубое марево», я столкнулся с коранической версией описанных в Библии событий. Только пророк Моисей здесь назван был Муса, Авраам — Ибрагим, Иисус — Иса, Ной — Паймагамбар, что же до Евы, то она именовалась в соответствии и древнееврейской традицией: Хава... Но что поразило меня: другие имена трансформировались в согласии с языковыми и историческими особенностями, Адам же на любом языке оставался Адамом. И смысл этого слова был один и тот же: человек...

Адам — «человек» — создан был по образу и подобию Бога. И весь род людской пошел от него. Белые, черные, желтые, краснокожие... Русские, немцы, казахи, англичане, калмыки, французы, евреи — все народы, населяющие Землю, — все дети Адама, все — в равной мере — подобие Бога... Все — братья... Древние люди, создатели библейских легенд, ведать не ведали, что такое «компьютер» или всеобщие выборы президента... Но неужели в чем-то главном они были мудрее нас?..

Похоже, что так... 

Мы и Миркины уезжали из Алма-Аты 31 июля.

Билеты нам достались в «нулевой» вагон — да, на табличке с номером вагона значилось: «О». Это показалось мне символичным... «Нулевой вагон»... Мы уезжали в «нулевом вагоне»...

И Миркиных, и нас пришли проводить старые друзья, старые знакомые... Среди тех, кто пришел проститься с нами, были Володя и Валюша Берденниковы, с которыми прожили мы, по сути, всю нашу карагандинскую и алма-атинскую жизнь, и Леня и Соня Вайсберги, ближайшие наши друзья по духу и убеждениям, и Витя Мироглов, с которым наши отношения кратко разладились после истории с «Воль

ным проездом», а тут он пришел, мы обнялись, расцеловались, все разделявшее нас, ушло, исчезло в тот миг... Пришла Руфь, роднее которой никого у нас не было, пришел Александр Лазаревич Жовтис, пришел Морис Симашко, давний наш друг, не друг — скорее брат. Пришла Тамара Калеева, бескорыстно перепечатавшая все 500 страниц моих «Эллинов и иудеев»... Пришел Сергей Ларин, сосед наш по квартире, живший под нами, на третьем этаже... Пришла Надя Чернова, с которой мы работали вместе в «Просторе», и с нею — Лариса Дробот, наш корректор, читавшая верстку всех моих вещей, опубликованных в журнале, странная одинокая, красивая женщина, бывавшая у нас дома, а мы — у нее... Был Игорь Мандель и жена его Ира, на чьей свадьбе в шестидесятых я разыгрывал, хорошо подвыпив, роль тамады...

Было много друзей и знакомых Володи и Нэли, кто-то фотографировал, кто-то снимал на кинопленку... Не знаю, как для других, для меня это все было подобно смерти — без воскрешения... И было горько, страшно, безысходно... Да, там были дети — Мариша, Сашенька, Миша... Здесь была — прожитая жизнь... Жизнь, для которой я стал чужим...

Объятия, поцелуи, слезы... И руки, машущие вслед тронувшему поезду...

Надя Чернова — уже в Америку — прислала стихотворение, вложив его в письмо Руфи:

До вагонных дверей растеряет себя незабудка —

Вот и сдвинулся мир, а казалось, что он недвижим.

Уходя, оглянись!

Может, все это глупая шутка

И твой путь до Москвы, а не к дальним погостам чужим..

Уходя, оглянись!

Не твоим ли дыханьем согрета

Эта желтая степь,

и не чуя смертельный удар,

Дозревает урюк, догорает зеленое лето

И на всех языках не смолкает восточный базар.

Я не верю еще, я еще не готова проститься.

Этот поезд уйдет, но потом возвратится назад.

Что же с нами стряслось?..

Как от стаи отбитая птица,

Ты все кружишь один и под выстрелы мчишь наугад.