Графиня де Шарни. Том 2 - Александр Дюма

— Эту бумагу, господин Бийо?

— Да.

— А что это за бумага?

— Мое завещание.

— Как?! Завещание? Ну, господин Бийо, — со смехом продолжал Питу, — вы не похожи на человека, который собрался помереть.

— Нет; но я похож на человека, которого могут убить, — заметил Бийо, кивнув на висевшие на стене ружье и патронташ.

— Да-а, все мы смертны! — сентенциозно заметил Питу.

— Так вот, Питу, — повторил Бийо, — я вызвал тебя, чтобы передать тебе завещание.

— Мне, господин Бийо?

— Тебе, Питу, тем более, что я назначаю тебя своим единственным наследником…

— Меня — вашим единственным наследником? — повторил Питу. — Нет, благодарю вас, господин Бийо! Это просто смешно!

— Я тебе говорю то, что есть, дружок.

— Это невозможно, господин Бийо.

— Почему невозможно?

— Да нет… Когда у человека есть наследники, он не может отдать свое добро чужим людям.

— Ошибаешься, Питу, может.

— Значит, не должен, господин Бийо. Бийо нахмурился.

— У меня нет наследников, — проворчал он.

— Ага! Нет у вас наследников! — подхватил Питу. — А как же мадмуазель Катрин?

— Я такой не знаю, Питу.

— Ой, господин Бийо, не говорите так, у меня прямо переворачивается все внутри от этих слов!

— Питу! — проговорил Бийо. — Если мне что принадлежит, я могу это отдать, кому пожелаю; так же и ты, если я умру, ты тоже можешь то, что принадлежит тебе, Питу, отдать кому захочешь.

— Ага! Отлично! — воскликнул Питу, начиная, наконец, понимать. — Стало быть, если с вами что случится… Ой, что я, дурак, говорю! Ничего с вами не случится!

— Как ты сам недавно сказал, Питу, все мы смертны.

— Да… Признаться, вы правы: я беру завещание, господин Бийо; предположим, что я буду иметь несчастье стать вашим наследником; тогда я буду иметь право делать с вашим добром, что захочу?

— Ну конечно, ведь оно будет принадлежать тебе… И к тебе, добрый патриот, никто не станет из-за этого добра придираться, понимаешь, Питу, как могли бы придраться к тем, кто якшается с аристократами.

Питу, наконец, все понял.

— Ну что ж, господин Бийо, я согласен, — кивнул он.

— Это все, что я хотел тебе сказать; спрячь эту бумагу в карман и ложись.

— Зачем, господин Бийо?

— Затем, что завтра, по всей видимости, у нас будет тяжелый день, вернее

— сегодня, ведь уже два часа ночи.

— А вы что, уходите, господин Бийо?

— Да, у меня одно дело на Террасе фельянов.

— А я вам не нужен?

— Наоборот, ты мне будешь мешать.

— В таком случае, господин Бийо, я бы немножко поел…

— И правда! — воскликнул Бийо. — Я совсем забыл тебя спросить, не голоден ли ты!

— Ой, это потому, что вам известно: есть я всегда хочу.

— Ну, где у меня хранится съестное, ты и сам знаешь.

— Да, да, господин Бийо, не беспокойтесь обо мне… Я только хотел спросить: вы ведь вернетесь, правда?

— Вернусь.

— А если нет, так скажите, где вас искать.

— Это ни к чему! Через час я буду здесь.

— Тогда ступайте!

И Питу отправился на поиски съестного с разгоревшимся аппетитом, который, как у короля, никакие события не в силах были заглушить, сколь бы серьезными они ни были; а Бийо пошел к Террасе фельянов.

Читатели уже знают, зачем он туда отправился.

Едва он прибыл на место, как один камешек, за ним — Другой, потом — третий упали к его ногам, из чего он заключил, что случилось то, чего опасался Петион: мэр стал узником Тюильри.

Согласно полученным указаниям он поспешил в Собрание, которое, как мы уже видели, вызвало Петиона.

Получив свободу, Петион прошел через зал заседаний Собрания и пешком отправился в ратушу, оставив вместо себя во дворе Тюильри свою карету.

Бийо возвратился домой и застал Питу за ужином.

— Ну, что нового, господин Бийо? — спросил Питу.

— Ничего, — отвечал Бийо, — если не считать того, что день только занимается, а небо — кроваво-красное.

Глава 28. ОТ ТРЕХ ДО ШЕСТИ ЧАСОВ УТРА

Мы видели, как начался день.

Первые лучи восходящего солнца осветили двух всадников, ехавших шагом по пустынной в этот час набережной Тюильри.

Двое этих всадников были главнокомандующий Национальной гвардией Мандэ и его адъютант.

Мандэ, вызванный около часу ночи в ратушу, сначала отказался туда явиться.

В два часа он получил повторный приказ в более категорической форме. Мандэ опять хотел было оказать неповиновение, но прокурор Редерер подошел к нему с такими словами:

— Сударь! Не забывайте, что согласно закону командующий Национальной гвардией подчиняется муниципалитету.

Тогда Мандэ решился.

Впрочем, главнокомандующий не знал вот чего.

Прежде всего он не знал, что сорок семь секций из сорока восьми ввели в состав муниципалитета по три комиссара, получивших задание собраться в коммуне и спасти отечество. А Мандэ думал, что застанет муниципалитет в прежнем составе, и никак не ожидал встретить там сто сорок одно новое лицо.

Кроме того, Мандэ понятия не имел о приказании, отданном этим самым муниципалитетом, о том, чтобы очистить Новый мост от солдат, как и аркаду Иоанна Крестителя; учитывая важность приказа, его поручили исполнить Манюэлю и Дантону.

Подъехав к Новому мосту, Мандэ был ошеломлен тем что там нет ни души. Он остановился и выслал адъютанта на разведку.

Спустя десять минут тот вернулся; он не увидел ни пушки, ни гвардейцев: площадь Дофины, улица Дофины, набережная Огюстен были так же безлюдны, как и Новый мост.

Мандэ продолжал свой путь. Возможно, ему следовало бы возвратиться во дворец, однако люди идут туда, куда толкает их судьба.

По мере того, как он приближался к ратуше, все вокруг оживало; как во время некоторых органических катаклизмов кровь приливает к сердцу, оставляя конечности, которые белеют и холодеют, так и движение, оживление, наконец — революция царили на улице Пелетье, на Гревской площади, в ратуше — истинном центре народной жизни, сердце этого огромного тела, именуемого Парижем.

Мандэ остановился на углу набережной Пелетье и послал своего адъютанта под аркаду Иоанна Крестителя.

Через нее свободно ходил народ: гвардейцы исчезли.

Мандэ хотел было повернуть назад: вокруг него собралась толпа и стала подталкивать его, словно щепку, к ступеням ратуши.

— Оставайтесь здесь! — приказал он адъютанту. — Если со мной произойдет несчастье, дайте об этом знать во дворец.

Мандэ отдался на волю увлекавшей его стихии; адъютант, форма которого указывала на незначительный чин, остался на углу набережной Пелетье, где никто его не трогал; все взгляды сосредоточились на главнокомандующем.