Лебяжий - Зот Корнилович Тоболкин

– Странный вопрос! Не один пуд соли съели...

– Соль нынче дешева. – Водилов оглядел стол и, отыскав то, что нужно, зачерпнул полную ложку. – Ага, сальцо! Вот это, брат, всего дороже.

«Как ему не противно? Топленое сало ест без хлеба...» – Станеев с войны не потреблял сала. Мальчишкой еще, с голодухи, пожадничал, забравшись к кому-то из деревенских в погреб, потом с неделю выворачивало все внутренности. А Водилов ест, и жир стекает ему на подбородок.

– Событий никаких не было. Если не считать женитьбу и свалившееся наследство.

– У Мурунова работал?

– Сначала у Мурунова. Потом перевели в главк. Елена Лазаревна меня там и окольцевала.

– Ну да, – шлепнув его по жирным губам, рассмеялась женщина, блеснув острыми красивыми зубками. – Это ты меня совратил. Да еще как совратил-то, по-гусарски! Приехала я к ним в командировку от журнала. Илья в коридоре меня подстерег и заявляет: – Вот что, лапа, я надумал жениться. Ты мне подходишь.

– А теперь пожинаю плоды своей самоуверенности... – в сторону пробурчал Водилов.

– И что, – не поверил Станеев, – вы сразу согласились?

– Дело в том... дело в том, – лукаво усмехнувшись, призналась Елена, – что я еще раньше навела о нем справки... Не огорчайся, мышонок! – успокоила она мужа, гладя его по плечу. – Мужчины часто заблуждаются... на свой счет. Но тебе повезло. Ведь правда же, ему повезло, Юра?

– Несомненно, – вежливо подтвердил Станеев.

– Мышонок, – пожевал губами Водилов, глядя на жену с недоверчивым изумлением. – Как это звучит, старина?

– Как реквием по твоей холостяцкой свободе. Ты сейчас в отпуске?

– Ага, впервые за три года. Проехал с сыном аж до самого Сахалина. Сокурсников своих повидал. Теперь вот к тебе решил наведаться, пока жив.

– Ты что, умирать собрался?

– Все под богом ходим.

– Миллионер, а мыслишечки у тебя нищенские... сумрак в душе поселился, – саркастически усмехнулся Станеев. – Перековывайся, а то погибнешь в джунглях бизнеса...

– Мы купим дом где-нибудь на берегу океана... – начала Елена, но муж не дал ей договорить.

– Послушай, люмпен! Давай владения твои посмотрим, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Что тут сиднями-то сидеть?

– Да, да, – согласно закивала Елена и заспешила, стала одеваться. – Давайте посмотрим,

– Останься, кошечка! – с издевкой сказал ей Водилов. – И почисти коготки. Они тебе еще пригодятся.

Мужчины ушли. Елена осталась одна, поскольку собаки как бы отгородились от нее стеклянной стеною и жили своей недоступной жизнью. Жизнь эта была проста, бесхитростна, но полна высокого смысла. Людям, убежденным в своем нравственном превосходстве, изощренным в лукавстве, знавшим все не только о сознании, но и о подсознании, этот естественный акт общения, как и Елене, мог показаться банальным; люди слишком умны, чтобы понять это, и слишком высокомерны, чтобы вести себя так же свободно и доверчиво.

И Елена смеялась. А в животе бился ребенок, которого через несколько месяцев, подчиняясь могучему родительскому инстинкту, она будет вот так же оберегать и вылизывать. И будет банальна как всякая мать. И как всякая мать прекрасна.

– Я познакомлю тебя с Филькой, – заглядывая в пригон, говорил Станеев. Лося там не было. Не было и в огороде. – Куда же он делся?

– Филька – это кто-нибудь из братьев наших меньших?

– Лосенок. Собственно, лось уже... Мать у него подстрелили, – рассказывал Станеев, а сам искал глазами исчезнувшего Фильку. Услышав нездоровый кашель Ильи, замолчал, тревожно оглянулся. Водилов сделался иссиня-бледен, широко и безмолвно раскрывал рот. – Что с тобой?

– Да воздух здешний... он так чист, что хочется лечь под выхлопную трубу и подышать, – с натугой вымолвил Водилов, вытирая заслезившиеся от трудного кашля глаза.

– Бобров видел когда-нибудь?

– А как же, видывал... на картинках.

Года три тому сотрудник института экологии Леня Меньков привез из Уржума пару бобрят, сам выбрал для них место и попросил Станеева вести за ними наблюдения. Станеев не только следил за зверьками, но и помог им выстроить домик, соорудил дренаж и небольшую плотину. Бобры прижились и расплодились. Но их поселение могли обнаружить двуногие звери, любители бобровых шапок и воротников.

– Чего надулся? – дружески толкнул его локтем Водилов. – Показывай бобров-то, если они у тебя не синтетические.

– Нет... Пока еще нет, – помрачнел Станеев. Илья затронул самое больное его место. – Но доживем, быть может... Помнишь, у Истомы Игнатьича медвежонок был? Прикармливал я его. А потом сюда перевелся. Медведь к людям на буровую пришел. Его из окна в упор расстреляли...

– Не понимаю я: то ли звери очеловечились, то ли люди озверели... – задумчиво пожевал губы Водилов.

Тропинка, четко высвеченная солнцем, нырнула в сумрачный ельник, и, пройдя через него, они оказались в распадке, густо заросшем черемухой, жимолостью и смородиной. Внизу тренькал еле приметный ручей, к которому лоси выбили копытами глубокий ход.