Земля обетованная - Барак Обама
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ту ночь я никак не мог уснуть. Вместо того чтобы читать учебники для занятий на следующий день, я писал в дневнике глубокой ночью, мой мозг разрывался от срочных, наполовину сформировавшихся мыслей, не зная, какой может быть моя роль в этой великой глобальной борьбе, но уже тогда понимая, что юридическая практика будет для меня не более чем перевалочным пунктом, что мое сердце поведет меня в другое место.
Казалось, что это было очень давно. И все же, глядя с заднего сиденья президентского лимузина, готовясь произнести речь, которая будет транслироваться по всему миру, я понял, что между тем моментом и этим существует прямая, хотя и совершенно невероятная связь. Я был продуктом мечты того молодого человека; и когда мы подъехали к импровизированной площадке за широкой сценой, какая-то часть меня представила себя не политиком, которым я стал, а одним из тех молодых людей в толпе, бескомпромиссным перед властью, не обремененным необходимостью угождать таким людям, как Эрдоган и Клаус, обязанным лишь делать общее дело с теми, кто стремится к новому и лучшему миру.
После выступления у меня была возможность встретиться с Вацлавом Гавелом, драматургом и бывшим диссидентом, который был президентом Чешской Республики в течение двух сроков, завершившихся в 2003 году. Участник Пражской весны, он попал в черный список после советской оккупации, его произведения были запрещены, и он неоднократно сидел в тюрьме за свою политическую деятельность. Гавел, как никто другой, дал моральный голос низовым демократическим движениям, которые положили конец советской эпохе. Наряду с Нельсоном Манделой и несколькими другими ныне живущими государственными деятелями, он также был для меня далеким примером для подражания. Я читал его эссе, когда учился на юридическом факультете. Наблюдение за тем, как он сохранял свои моральные принципы даже после того, как его сторона завоевала власть и он занял пост президента, помогло мне убедиться в том, что можно прийти в политику и выйти из нее с неповрежденной душой.
Наша встреча была короткой, жертвой моего графика. Гавелу было около семидесяти лет, но выглядел он моложе: непритязательные манеры, теплое, неровное лицо, ржаво-русые волосы и аккуратные усы. После позирования для фотографий и обращения к собравшейся прессе мы расположились в конференц-зале, где с помощью его личного переводчика в течение сорока пяти минут говорили о финансовом кризисе, России и будущем Европы. Он был обеспокоен тем, что Соединенные Штаты могут почему-то считать, что проблемы Европы решены, в то время как на самом деле во всех бывших советских сателлитах приверженность демократии все еще хрупка. По мере того как воспоминания о старом порядке угасали, а такие лидеры, как он, наладившие тесные отношения с Америкой, уходили со сцены, опасность возрождения нелиберализма становилась реальной.
"В некотором смысле, Советы упростили, кто был врагом", — сказал Гавел. "Сегодня автократы более изощренны. Они участвуют в выборах, постепенно подрывая институты, которые делают демократию возможной. Они ратуют за свободные рынки, но при этом занимаются той же коррупцией, кумовством и эксплуатацией, что и в прошлом". Он подтвердил, что экономический кризис усиливает силы национализма и популистского экстремизма по всему континенту, и хотя он согласен с моей стратегией по восстановлению контактов с Россией, он предупредил, что аннексия грузинской территории — это лишь самый явный пример усилий Путина по запугиванию и вмешательству во всем регионе. "Без внимания со стороны США, — сказал он, — свобода здесь и по всей Европе будет увядать".
Наше время вышло. Я поблагодарил Гавела за его совет и заверил его, что Америка не ослабнет в продвижении демократических ценностей. Он улыбнулся и сказал, что надеется, что не усугубил мое бремя.
"Вы прокляты высокими ожиданиями людей", — сказал он, пожимая мне руку. "Потому что это означает, что их также легко разочаровать. Это то, с чем я знаком. Я боюсь, что это может быть ловушкой".
Через семь дней после отъезда из Вашингтона моя команда снова поднялась на борт Air Force One, уставшая и готовая вернуться домой. Я находился в передней кабине самолета, собираясь немного поспать, когда вошли Джим Джонс и Том Донилон, чтобы проинформировать меня о развивающейся ситуации, связанной с вопросом, о котором меня никогда не спрашивали во время кампании.
"Пираты?"
"Пираты, господин президент", — сказал Джонс. "У берегов Сомали. Они взяли на абордаж грузовое судно, капитаном которого был американец, и, похоже, держат экипаж в заложниках".
Эта проблема не была новой. На протяжении десятилетий Сомали была несостоявшимся государством, страной на Африканском Роге, разделенной на части и неравноправной между различными полевыми командирами, кланами и, в последнее время, злобной террористической организацией Аль-Шабааб. В отсутствие функционирующей экономики банды безработных молодых людей, вооруженных моторными лодками, автоматами АК-47 и самодельными лестницами, стали захватывать коммерческие суда, проходящие по оживленному судоходному маршруту, соединяющему Азию с Западом через Суэцкий канал, и удерживать их с целью получения выкупа. Это был первый случай, когда речь шла о судне под американским флагом. У нас не было никаких признаков того, что четверо сомалийцев причинили вред кому-либо из членов экипажа, состоявшего из двадцати человек, но министр Гейтс приказал эсминцу USS Bainbridge и фрегату USS Halyburton направиться в этот район, и ожидалось, что к моменту нашей посадки в Вашингтоне захваченное судно будет у них на прицеле.
"Мы разбудим вас, сэр, если будут дальнейшие события", — сказал Джонс.
"Понял", — сказал я, чувствуя, как усталость, которую я сдерживал в течение последних нескольких дней, начинает оседать в моих костях. "Также разбуди меня, если придет саранча", — сказал я. "Или чума".
"Сэр?" Джонс сделал паузу.
"Просто шутка, Джим. Спокойной ночи."
ГЛАВА 15
