Избавление - Василий Соколов

Душно становится вокруг. Жарко. Горячит удалая работа.

- Как зовут тебя, дружок? - кричит тот, у снарядов, он переваливается всем телом, производя словно челночное движение, и, когда снаряд подан и загоняется в ствол, глядит на работающего рядом пехотинца, который не расслышал его, только непонятливо шевелит губами. Рот у него раскрыт, смотрит ошалело.

- Че-ево-о? - тоже кричит во всю глотку пехотинец, зачисленный в батарею подносчиком.

- Скидай с себя! - не слыша, но ответно голосит артиллерист, производя телом челночные движения. - Скидай шинель!

Артиллерист первым сбрасывает с себя ватную куртку зеленого цвета, засучивает рукава гимнастерки. Пехотинец-помощник еще минуту-другую в одежде продолжает подавать снаряды, словно боясь, что их не хватит, но и ему становится жарко - пот прямо льется с лица, и он не выдержал, сбросил с себя куцую, с подобранными полами шинелишку, вздохнул глубоко, и оба они начинают работать еще более споро.

Орудия прожорливы, проглатывают снаряд за снарядом ненасытно. Орудий натыкано великое множество. Только на 1-м Белорусском фронте, действующем на направлении главного удара, более двадцати тысяч орудий и минометов, в их числе тысяча пятьсот реактивных установок, перепахивали, испепеляли огнем вражеские позиции. В армиях ударной группировки плотность артиллерии на участках прорыва достигала трехсот орудий и минометов на один километр фронта. Что это значит? Только один залп орудий и минометов ударной группировки весил полторы тысячи тонн. Один залп... Штабисты сравнили: во время контрнаступления под Сталинградом с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года, то есть за семьдесят пять дней, артиллерия Донского фронта израсходовала четыре с половиной миллиона снарядов и мин всех калибров. А к началу Берлинской битвы фронт имел свыше шести миллионов снарядов и мин! Такое количество снарядов и мин предполагалось израсходовать за пятнадцать дней, отведенных на Берлинскую операцию.

Гремит канонада. Тесен и горяч воздух. Бьется воздушная волна о волну, и вот уже на артиллерийских позициях загорается прошлогодняя трава. А что делается вон там, вдали, на вражеских позициях? По времени еще ночь, а темнота вроде убралась куда-то. Нет, это пламя и огни взрывов осветили местность в мгновение первого залпа, да так и не вернулась разогнанная светом темнота. Так и остался висеть над землей на много километров вглубь и вширь пылающий, грохочущий и ослепляющий свет. Море металла и огня залило обширные пригороды Берлина.

Тридцать минут шла артиллерийская подготовка. И когда тысячи орудий и минометов всех калибров смолкли - водно мгновение улеглась тишина... Гулкая, неземная тишина...

- Куда велено снаряды? - кричит во все горло подносчик, обращаясь к напарнику-артиллеристу. У того лицо искажено от возбуждения, и он кричит в ответ:

- Будем вести огневой вал.

- Когда?

- Скоро. Вон гляди - светопреставление!..

В небо ворвался столб белого света. Вертикальные лучи мощных прожекторов дали сигнал к подсветке местности. Будто по мановению дирижерской палочки сто сорок прожекторов вспыхнули разом по всей линии позиций, и голубовато струящийся свет будто проколол воздух, разогнал темень ночи, и стало светло, как в солнечный день.

Никого из окопов, как это случалось нередко в войну, поднимать не пришлось - все единым махом выбросились из траншей и окопов и пошли, пошли волнами. В промежутках между наступающими цепями пехоты - а иногда в самих рядах пехотинцев - двигались танки с сидящими на корпусах стрелками-десантниками.

До поры до времени немцы молчали, видимо ошарашенные и ослепленные диковинным для них оружием. Они не отвечали огнем и в момент, когда передовые цепи наступающих достигли первых траншей.

Советская артиллерия, сопровождая пехоту огнем, продолжала гвоздить по ближним тылам. Снаряды летели над головами с захлебывающимся клекотом, порой падали совсем близко впереди, едва не обдавая горячими осколками солдат.

Стрелки подходили к подступам высот. Кое-где уже поднимались на взгорье. Но в это время немцы начали оказывать сопротивление. Будто очухались и от артиллерийского шквала, и от ослепившего их прожекторного света, от всего, что рождает оцепенение и страх. И хотя страх еще остался, потому как фашисты чувствовали свою неизбежную скорую гибель, но шок, видимо, прошел, и они начали перебегать с тыла на гребни высот, залегали там в заранее устроенных каменных и бетонированных гнездах и палили из всего, чем только можно стрелять, - из пулеметов, автоматов, минометов.

Наши стрелки стали залегать: с продольного, сквозного бега перешли на короткие перебежки. Все чаще и чаще, точно спотыкаясь, падали раненые.

- Эх, мать честная!.. - вскрикнул кто-то, оседая на землю. - Нет, сдюжу... Доберусь до Берлина, - и пополз, пополз вперед.

Костров услышал этот страстный голос, подивился упорству солдата и пожалел, что ранило его совсем некстати.

Неприятель начал оказывать еще большее сопротивление, и Костров вызвал по переносной рации командира полка, прося у него поддать артиллерийского огня. Привстав, оглянулся назад, свет прожектора ударил ему в лицо, он зажмурился, затем понемногу привык различать движение на местности.

В свете прожекторов, разбрасывая впереди себя длинные прыгающие тени, двигались к высотам наши танки.

Фашистские солдаты злобствовали и теперь вели стрельбу отовсюду: с деревьев, из-за камней, с крыш ближнего селения. Загорелся один наш танк, второй... Чадные клубы дыма поползли от машин, на одном танке взорвался бак с горючим. Громадное пламя с черными подпалинами вспыхнуло разом, взлетело кверху и тотчас как-то тихо исчезло, будто расплавилось в вышине. Немного погодя пламя поползло по корпусу, загорелся металл.

В воздухе вис спертый кисло-сладкий запах пороха и одуряющий чад не то газоли, не то нефти. Эти запахи гари особенно остры на талой земле и в апрельском сыром воздухе. Алексей Костров ощущает: голова тяжелая, даже немного поташнивает. И чувствуется усталость. Болят колени: пришлось то и дело залегать, падать со всех ног и ползти по каменьям, оставленным на ноле. Но стоит ли на это обращать внимание? Не беда. Да и некогда. Вон уже головная цепь оседлала гребень холма, уже ворвалась во вторую линию траншей, связанных между собой огнем долговременных земляных укрытий. Все видно убийственно ясно. Стрельба ведется отовсюду, воздух полосуют трассирующие пули, они летят в небе красным и желтым ожерельем. Над головой тонкий посвист пуль, того и гляди, заденет - надо пригибаться. Заглядевшись на движущиеся ряды солдат. Костров нечаянно угодил в яму. Не ушибся. Было мягко. Огляделся: яма сплошь завалена трупами немецких солдат. Костров брезгливо выбрался оттуда, стал продвигаться дальше. Послышался звук, похожий на шорох или фырканье. Что бы это могло быть? Ах, да это фаустпатрон! Уничтожить его можно так же мгновенно, как мгновенно он дает о себе знать своим выстрелом-фырканьем.