Око Судии - Р. Скотт Бэккер

— Кайу, — говорил тем временем Кельмомас, — король всегда находится перед своим народом. Король едет впереди. Поэтому он в любой момент должен быть ко всему готов. Ибо будущее вечно будет его врагом. Кондийские налетчики на наших восточных границах. Наемные убийцы в посольстве Шира. Шранки. Чума… Бедствия поджидают всех нас, даже тебя, мой сын.

— Кто-то обращается к астрологам, прорицателям, лжепророкам любых обличий. К низким людям, подлым людям, которые обменивают на золото слова, приносящие утешение. Я же верю в камень, в железо, кровь и скрытность — скрытность прежде всего! — поскольку они помогают во все времена. Всегда! День, когда будущим начнут править слова, станет днем, когда заговорят мертвые.

Он повернулся к Сесватхе. Волчья голова, вплетенная в его бороду, сверкнула в хмуром свете.

— Вот почему, друг мой, я построил Ишуаль. Для Куниюрии. Для Дома Анасуримбор. Это наш последний оплот против катастрофы… Против самого мрачного будущего.

Ахкеймион поставил футляр перед собой на стол, как будто приз в игре, заслонив доску для бенджуки с выставленными на ней фигурами. Размышляя о надписи, выполненной старинным письмом, он поднял голову и встретился глазами с задумчивым взглядом своего вождя. Надпись гласила: «Горе тебе, если найдешь меня сломанным».

— Что означает эта надпись?

— Сохрани его, друг мой. Пусть он станет самой сокровенной твоей тайной.

— Я хотел спросить про эти твои сны… Ты должен рассказать мне еще!

Годы лежали над ними как скала, века, спрессованные в камень, надежда, задыхающаяся под напластованиями поколений. Сражались и кричали чужеземцы… В каких-то катакомбах.

«Подравняться! Все на линию!»

— Сохрани его, — сказал Анасуримбор Кельмомас. — Спрячь в Сокровищнице.

Ветер звучал музыкой. Свист искажался, превращаясь в нестройный призыв, песнь, исполняемую под аккомпанемент раздувающихся лохмотьев.

Даже после того, как глаза привыкли, Мимара едва смогла поверить в то, что произошло. Она лежала на спине, руками и ногами вжавшись в горячую кучу камней, и кожу покалывало от пробегавшего по ней озноба. Мимара дышала. Одежда сковывала. Онемевшее тело сводили судороги. Ее приковало к камням, неподвижную, едва живую.

Вход превратился в горизонтальную щель — так высоко громоздился мертвый камень. Щель сияла зловещим оранжевым цветом и составляла сейчас их единственный источник света.

В полумраке вокруг нее беспорядочно валялся весь отряд. Галиан упал на свой щит и судорожно дышал. Поквас лежал на животе там, где упал, вжимался щекой в черную поблескивавшую лужицу крови. Его спина поднималась и опускалась в ритме едва теплившейся жизни. Ахкеймион тоже лежал без сознания или почти без сознания. Временами голова его вскидывалась, повинуясь приказу неведомо каких мышц. Сома сидел в позе мистика, прислонившись головой к стене. Рядом с ним свернулся Сарл, сплевывая слюну. Остальные — Ксонгис, Сутадра, Конджер и еще трое, чьих имен она не могла вспомнить, тоже растянулись на камне.

Последние из Шкуродеров.

Стоял лишь лорд Косотер. Опущенная голова камнем свисала с плеч. Шлем где-то потерялся, и черные с проседью волосы падали на лицо, развевались на ветру, закрывая его ужасный взгляд. Создавалось ощущение, что тень, которую он отбрасывал в слабом свете, идущем от входа в пещеру, легла на всех них.

Они лежали в какой-то зале, все пространство которой было не под силу заполнить слабенькому свету, забившись в угол, где вихрящийся ветер разбивался о сходящиеся стены. Воздух был чересчур подвижен и холоден, чтобы обладать запахом. Пока Мимара наблюдала за Сомой, на глаза ей попались настенные рисунки. Вся стена у него над головой была испещрена белыми значками. Там, где суровый поток воздуха встречался со стеной, строчки шли густо, так что стена словно была покрыта узором, но на уровне плеч и шеи Сомы редели до отдельных каракулей — вероятно, высота их расположения была ограничена первоначальной высотой пола и возможностями их древних авторов.

Ветер жутковато и неблагозвучно дул в темноте в свою трубу.

Мимара изучала надписи с той ясностью, которая приходит только с крайним истощением сил. Ее душа, которая раньше была как цветок, хрупкая и состоящая из множества беспорядочных лепестков, стала простой, как камень, как светильник, который может светить на один предмет и только. Сами знаки для нее ничего не означали — вероятно, как и для любого другого из ныне живущих. Но то, как они были написаны, отчетливо говорило само за себя. Это были человеческие знаки, нацарапанные в человеческих муках и тоске. Имена. Проклятия. Мольбы.

Когда-то здесь было место великих страданий.

Светящуюся полоску входа перекрыла тень, и тревога погнала по жилам горячую кровь. Мимара приподнялась, и с нею еще несколько человек. Через узкое оранжевое горло протиснулся чей-то силуэт, выпрямился.

К ним шагнул Клирик. Ветер буйными узорами размазал грязь у него по лицу и нимилевой кольчуге. На лбу и голове у него Мимара заметила те же белые прожилки соли, что и у Ахкеймиона, хотя далеко не такие резкие — следы промахнувшихся Хор, поняла она. Расслабившись, он с усталым любопытством оглядел таких же усталых людей, обменялся долгим взглядом с Капитаном и принялся исследовать укутанные полумраком углы. В его темных глазах были ясность и уверенность, как никогда раньше — такая уверенность и ободряла, и в то же время пугала. Можно было подумать, что он размышляет над чем-то видимым одному лишь ему.

— Мы в безопасности, — сказал он наконец лорду Косотеру. — До поры до времени.

Когда Мимара снова смогла пошевелиться, она поползла по неровным, слоями лежащим камням к Ахкеймиону. Паника отступала, и у Мимары наконец появились силы тревожиться, а может быть, и скорбеть.

— Ветер, — хрипло проговорил Ксонгис. — Ледяной. Холод, как в горах…

Нечеловек слегка опустил подбородок, соглашаясь.

— Здесь неподалеку проходит Великая Срединная Ось… Огромная лестница, простирающаяся вверх на всю высоту Энаратиола.

— А вылезти по ней можно? — немедленно вскинулся Галиан. Он сидел обхватив колени и медленно покачивался из стороны в сторону. Большой палец его свисающей ладони дрожал.

— Думаю, что да… Если она по-прежнему такая… как я помню.

Наступившее безмолвное облегчение можно было потрогать руками. Все это время охотникам хватало сил — и духа — только на главное. Безопасность. Жизнь. Когда оказалось, что спасение возможно, все вновь расслабились, мысли переместились к менее насущным вопросам. Люди удивленно огляделись по сторонам.