Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди - Фёдор Раззаков

"Началось все еще у входа. Я пригласил с собой приятеля. Его не пускают. Дом кино оцеплен тройным кордоном. Воротники. Только для гостей высшего партийного форума. "Ах, не пускаете? Ну, и пошли вы…" Пропустили.

Поднялись в ресторан, приняли по махонькой, спускаемся — в огромном зале человек сто пятьдесят. На улице милиционеров больше! Меня это как-то сразу завело. Я уже не раз показывал картину и привык, что залы обычно были переполнены. Дальше — хуже. Приволокли совершенно больного Ромма, вытащили из кровати, чтобы он приветствовал этих самых верных сынов партии. Зачем?! Потом какой-то их ведущий представляет меня: "А это Андрей Смирнов — сын известного писателя Сергея Сергеевича Смирнова". Я отца своего любил безмерно, но стеснялся, когда меня представляли как его сына. Был такой жуткий комплекс. И всякий, кто мои семейные связи разглашал, обычно тут же становился моим смертельным врагом. Отец, я знаю, даже на меня обижался. Но ничего я не мог со своей стеснительностью сделать.

Но дальше этот ведущий, на свое горе, брякнул более жуткую вещь: "Фильм "Белорусский вокзал" авторы посвящают съезду партии и специально снимали к этому знаменательному событию". Меня как ужалило! Схватил микрофон. "Меня глубоко оскорбили только что сказанные слова. Ни к какому съезду картина не задумывалась и специально не снималась. Никакому съезду я и не думаю ее посвящать! Это для вас, в худшем случае, будет полтора часа мучений, а для меня и для моих товарищей — это три года жизни. Но уж если так вышло, что ваш съезд совпал с окончанием нашей работы, то я не имею ничего против…"

Начальство побледнело. Скандал в благородном собрании! Марьямов меня схватил: "С ума спятил?!" Тут же подскакивают каких-то два рыла: "Как вы можете таких выпускать на сцену! Да еще перед делегатами съезда, представляющими всю страну!" — "Ну, уж если всю страну, — говорю, — то должны быть тогда и делегаты от идиотов!" Повернулся и ушел…

Мои сотоварищи по картине потом не могли мне забыть, что я вынул у них готовенькую Государственную премию из кармана. В этом смысле я, видимо, и киноначальников наших "разочаровал". И Баскаков, выступая на каком-то собрании, меня осудил: "Вот Смирнов, казалось бы, сделал искреннюю картину "Белорусский вокзал". Народ ее хорошо встретил. И рецензии хорошие были. А вы посмотрите, как режиссер себя при этом повел: он как будто застеснялся своего успеха, стал оправдываться, что, мол, я картину не во славу советской власти делал, а как бы наоборот…"

Но я действительно застеснялся. Уж если власть хамская, то она не только давит по-хамски, но по-хамски же и ласкает. И я в самом деле почувствовал какую-то неловкость, едва-едва обозначились некие признаки так называемого "официального успеха".

4 апреля в женевском отеле "Де Берг" советским хоккеистам вручили золотые медали чемпионов мира. Кроме этого, каждому из наших игроков знаменитая фирма "Ролекс" презентовала часы последней модели — так называемый "Приз справедливой игры". А два дня спустя советские хоккеисты вернулись на родину. В аэропорту Шереметьево игроков встречали тысячи поклонников с цветами, журналисты различных изданий, телевизионщики, представители Спорткомитета. Несмотря на то, что наши ребята возвращались с одним комплектом золотых медалей (европейское первенство, как мы помним, выиграли чехословацкие спортсмены), однако триумф советского хоккея все равно впечатлял: мы в 9-й раз подряд стали чемпионами мира и 11-й раз за годы участия в подобных турнирах.

В этот же день в Вологде начался суд над поэтессой Людмилой Дербиной, обвиняемой в убийстве поэта Николая Рубцова. Суд проходил в старом кирпичном здании на улице Батюшкова. Когда-то около могилы этого поэта в Прилуцком монастыре Рубцов, видимо, предчувствуя свой скорый конец, просил похоронить и себя. Суд предполагался в закрытом заседании, однако желающих присутствовать на нем было огромное количество. Чуть ли не со всех концов страны в Вологду съехались многие писатели: Белов, Романов, Астафьев и др. Однако председатель суда объявил, что может допустить только одного Постороннего, да и то — журналиста и при наличии соответствующей бумаги из издания, где он работает. В итоге этим человеком стал корреспондент газеты "Красный Север" Виктор Коротаев. Послушаем его рассказ:

"Меня пропускают в зал заседания, и первые полтора часа я сижу ни жив ни мертв, боюсь шелохнуться — чувствую, что порядки здесь строгие и все может произойти. Ни о каких записях, конечно, и речи быть не может; лишь бы усидеть, все самому услышать и увидеть, а на память я пока не жалуюсь, главное потом восстановлю!

Но в перерыве мне говорят, что журналисту, разумеется, можно делать записи, и странно, почему я до сих пор их не делаю…

Подсудимая сидит за барьером, под охраной серьезного пожилого милиционера. Молодая еще, пышноволосая, глаза по луковице, грудастая, бедрастая, а голос мягок, чист и глубок. Как у ангела…

Я смотрю на подсудимую, которая часто перебивает (а по существу направляет) свидетелей, и размышляю: до конца ли она понимает, что совершила? Глубоко ли мучает ее содеянное? И по тому, как она энергично защищается, вижу: нет, истинного раскаяния не произошло. Раскаявшийся человек не может быть столь настырен, рационален и логичен! Или это работает чисто материнский инстинкт самосохранения (ведь у нее — дочь)?..

Она себя и суду представляет как ангела: вина не пьет, любит кошек и собак (одну даже как-то подобрала на улице и вылечила), почитает родителей (они здесь, могут подтвердить), до сих пор чужих мужей не отбивала, не воровала чужого добра, нежно и заботливо любила свою дочь… Право, ангел.

Но поэта Николая Михайловича Рубцова все-таки убила! И не просто убила (мало ли в горячке бывает — ножом, молотком, поленом), а — задушила…

Один за другим выступают свидетели — ее свидетели. Мертвые их не имеют. И рассказывают, как хорошо она работала в библиотеке, уважала сослуживцев, занималась общественной работой. А покойника поносят кто как хочет. И некому его защитить…

Слабые попытки прежней жены вспомнить о нем как о поэте ни к чему не приводят. Не тот уровень изложения. К тому же ее осаждает адвокат: "Мы здесь говорим не о поэте, а о гражданине Рубцове". Ловко срезала!..

Выступает сосед, над квартирой которого жил Рубцов; зовут соседа Алексей Иванович. Он обстоятелен, нетороплив, отвечает только на вопросы, которые ему задают.

— Что вы можете рассказать по делу?

— Хотели жениться. Я говорю: ну, Коля, вы хорошая пара. Радовался: дюди хорошие, хотят вместе жить вечно…

Следует вопрос, не находилась ли подсудимая в состоянии алкогольного опьянения.

— Было. Зашел к ним, он был трезвый, она — косая.

— Что вы, Алексей Иванович, — возмутилась из-за перегородки подсудимая.

— А я скажу… Вы вот на кухне стояли с распущенными волосами, вот в таком стиле, — и Алексей Иванович расставил ноги и слегка изогнулся в талии, изображая нетрезвую гостью Рубцова.

Ну вот, хоть немножко оживил ее образ, а то предыдущие показания почти засахарили бедную женщину…

Предыдущие экспертизы подтвердили психическую полноценность обвиняемой. Значит, остается одно: умышленное убийство, за которое, как все понимают, дают на полную катушку. Но у нас случай особый: убийца — женщина, сама явилась с повинной, искреннее раскаяние, преступление совершила впервые, имеет малолетнего ребенка и престарелых родителей… Таким образом, обвинение уже звучит так: "умышленное убийство без отягчающих обстоятельств". Эти обстоятельства из общего количества причитающихся лет выбирают семь, остается — восемь…

Многое прояснилось в ходе разбирательства, остается дослушать последнее слово обвиняемой…

Она некоторое время помолчала, склонив пышные кудри, негромко обронила: "То, что случилось, — страшно, непоправимо. Николай Рубцов — талантливый поэт, и я ценила его, преклонялась перед его талантом". Потом она подумала и продолжала: "Меня обвиняли в том, что я приехала сюда, разыскала и сблизилась с Рубцовым для собственной корысти, для карьеры (а такие мысли действительно проскальзывали в некоторых выступлениях) — я это полностью отрицаю. Корысти не было. Я сблизилась с ним на почве поэзии. Это оказалось для меня роком. Он имел надо мной огромную власть, я не могла противиться ему — и поэтому многое прощала, понимая, что он тоже боится потерять меня; и отсюда его ревность, подозрительность и подчас грубость со мной. Но он очень искренний человек, — сказала она. Потом словно опомнилась и добавила: — Был… Он этим меня приковал. Он один был близок мне, у меня здесь больше никого не было. Когда мы пошли с ним в ЗАГС, меня давило ощущение, что я ставлю свою жизнь на карту. Но Николай Рубцов убеждал, что я единственная женщина, без которой он не может жить. Он любил меня, я это знала. Знала я, что он был и несчастен как человек, всю жизнь скитался, не имел своего угла. Он сам загубил свой талант потому, что не берег его, расточал в компаниях, с бесконечными друзьями и товарищами. Это меня нервировало, злило. Но я не умышленно его убила, и все-таки убила я, и от этого никуда не денешься…