Лихорадка теней - Карен Монинг

Я была в ужасе.

— Они убивали его каждый день в течение года? И вас наняли его убить?

— Мы знали, что это был один из нас. Мы все изменялись. Мы знали, чем становимся. Это должен был быть он. Я надеялся, — его рот искривился в горькой усмешке, — Я надеялся, что это был мой сын, — в его глазах была явная жажда.

— Сколько времени он был ребенком сегодня вечером? Сколько времени ты видела его прежде, чем он напал?

— Несколько минут.

— Я не видел его таким веками. — Я могла видеть его воспоминание, последнего раза, — Они сломали его. Он не может контролировать трансформацию. Я видел его как моего сына всего раз пять, как будто на несколько мгновений он узнавал окружающий мир.

— Ты не можешь достучаться до него? Обучить его? — Бэрронс кого угодно мог обучить.

— Большая часть его сознания потеряна. Он был слишком мал. Слишком испуган. Они разрушили его. Мужчина смог бы выдержать это. У ребенка не было шансов. Раньше я сидел у его клетки и разговаривал с ним. Когда появились технологии, я записывал каждую его секунду, чтобы хоть мельком увидеть в нем моего сына. Сейчас камеры выключены. Я не могу смотреть эти записи. Я должен держать его в клетке. Если мир когда-нибудь обнаружит его, они опять попытаются его убить. Снова и снова. Он дикий. Он убивает. И это все на что он способен.

— Ты кормишь его.

— Он страдает, если я этого не делаю. Накормленный, он иногда отдыхает. Я убивал его. Я пробовал наркотики. Я изучил магию Друидов. Я думал Глас, сможет усыпить или даже умертвит его. Казалось, это загипнотизировало его на какое-то время. Но он быстро адаптируется. Универсальная машина для убийства. Я учился. Я собирал реликвии силы. Я вколачивал твое копье ему в сердце две тысячи лет назад, когда впервые услышал о нем. Я просил даже принцессу Фейри сделать это. Ничего не сработало. Его не существует. Или если он где-то и есть, то он находится в постоянной, вечной агонии. Это никогда не закончится для него. Его вера в меня была безосновательна. Я никогда не смогу…

Спасти его, он не говорит это, и я не говорю тоже, потому что если я не буду осторожна, то начну рыдать, и я знаю, что ему от этого станет только хуже. Его слезам уже тысячи лет. Он хочет только освобождения. Хочет, чтобы его сын отдохнул. Подоткнуть одеяло и сказать спокойной ночи — навсегда, в последний раз.

— Ты хочешь его уничтожить.

— Да.

— Как долго это длится?

Он ничего не сказал.

Он никогда мне не скажет. И я понимаю, что число действительно не имеет значения. Горе, испытанное им в пустыне, никогда не утихнет. Теперь мне понятно, почему они убили бы меня. Это не только его тайна. Это их общая тайна.

— Вы все возвращаетесь на место, где умерли в первый раз, когда погибаете.

Он мгновенно взбесился. Я понимала причину.

Они убьют любого, чтобы уберечь себя оттого, что произошло с его сыном. Только там они уязвимы: куда они возвращаются на рассвете следующего дня. Враг может сидеть там, ждать и убивать их снова и снова.

— Я не хочу знать, где это место. Никогда, — я уверяю его в этом и это правда. — Иерихон, мы достанем Книгу. Мы найдем заклинание уничтожения. Я обещаю. Мы упокоим твоего сына. — Я вдруг чувствую злость. Кто сделал это с ними? Почему? — Я клянусь в этом, — даю я обет, — Так или иначе, мы сделаем это.

Он кивает, кладет руки за голову, растягивается на подушках и закрывает глаза.

Проходит немного времени, прежде чем я вижу, как расслабляется его лицо. Я знаю, он в том месте, где он медитирует, где он держит все под контролем. Какая завидная дисциплина.

Сколько тысячелетий он заботится о сыне, кормит его, пытается его убить, чтобы облегчить страдания, даже если всего на несколько минут?

Я возвращаюсь снова в пустыню, но не потому, что он ведет меня туда, а потому, что я не могу посмотреть на лицо его сына вне моей головы.

Его глаза говорят: я знаю, что ты заставишь боль остановиться.

Бэрронс никогда не был способен на это. Не бесконечную боль. Для них обоих.

Ребенок, смерть которого разъедала его, разрушала его с тех пор каждый день. Пожизненно.

Умирать, говорил Бэрронс легко. Умирая, человек сбегает, ясно и просто.

Неожиданно, я вдруг обрадовалась смерти Алины. Если свет появляется для каждого, он появился и для нее. Она отдыхает сейчас где-нибудь.

Но не для его сына. И не для этого мужчины.

Я прижалась щекой к его груди, чтобы послушать, как бьется его сердце.

И впервые с тех пор как я знаю его, я понимаю, что это не так. Разве раньше я никогда не слышала, как бежит его кровь? Как стучит его сердце? Как я могла это не заметить?

Я смотрю на него вверх, чтобы поймать его взгляд, смотрящий вниз на меня, лежащую на его груди, с непостижимым выражением его глаз:

— Я не ел в последнее время.

— И твое сердце перестает биться?

— Иначе становится болезненно. Со временем я изменюсь.

— Чем ты питаешься? — спросила я осторожно.

— Не твое гребанное дело, — мягко ответил он.

Я киваю. Я могу с этим жить.

Здесь он движется по-другому. Не пытаясь что-то скрыть. Он ведет себя естественно, перемещаясь так, что кажется размытой полосой, словно гладкий шелк, бесшумно текущий по комнате. Если я забываю обратить внимание на то, где он находится, то теряю его из вида. Я обнаружила его прислонившимся к колонне — хотя думала, что он был за ней — со скрещенными руками, наблюдающего за мной.

Я изучаю его подземное логово. Не знаю, сколько он прожил, но явно, жил он всегда с шиком. Однажды он был наемником, в другое время, в другом месте, кто знает как давно. Ему нравились шикарные вещи тогда, и на сегодня его вкус остался неизменным.

Я обнаружила его кухню. Это мечта всех шеф-поваров гурманов — все из нержавеющей супер стали. Множество красивых шкафов из мрамора. До отказа заполненный холодильник и морозилка. За винный погреб не жалко и душу отдать. Пока я пожираю тарелку с сыром и хлебцами, я думаю, что он проводил здесь все те ночи, когда я тащилась вверх, в свою на четвертом-пятом этаже спальню и спала в одиночестве. Расхаживал ли он на этих этажах, готовил ли себе ужин или съедал все сырым, практиковался в темных искусствах, делал татуировки, катался ли в одной из своих машин? Он был так близко все это время. Здесь внизу, обнаженный на шелковых простынях. Это свело бы меня с ума, если бы я знала то, что знаю сейчас.

Он очищает манго, а я удивляюсь, как ему удалось достать фрукты в Дублине после падения стен. Он настолько спелый, что сок стекает по его пальцам и рукам. Я слизываю сок с его рук. Я толкаю его на спину и ем мякоть с его живота и ниже, после чего, в конечном счете, моя голая задница оказывается на холодной мраморной столешнице и он снова во мне, мои ноги обхватывают его бедра. Он смотрит вниз на меня, как будто запоминает мое лицо, смотрит, будто не может до конца поверить, что я здесь.